Как и при эвакуации частей Русской Армии из Крыма, во время эвакуации Приморья командованию Белой Армии удалось спасти от наступающих большевиков не только воинские части, но и гражданских беженцев, не пожелавших оставаться в оккупированной стране. При этом эвакуация, проведенная кораблями и судами Сибирской флотилии, проходила в несравненно более трудных условиях, нежели на Юге России, и своим успешным завершением она обязана именно отваге русских моряков и, прежде всего, Командующего флотилией.
Американские власти предлагали Старку переехать в США, но он выбрал местом своего жительства Париж. В 1925 году во Францию перебрались и дети Георгия Карловича. Как вспоминал его сын, «отец, не найдя ничего подходящего, решил, как и многие безработные русские, стать шофером такси. Но для этого нужно было сдать четыре экзамена: вождение автомобиля, знание улиц Парижа, умение самостоятельно отремонтировать автомобиль и “высший пилотаж” – классное вождение. Я и мой двоюродный брат Александр, сын Развозова, экзаменовали его на знание улиц столицы Франции». За рулем такси Георгий Карлович проработал двадцать лет. Во время Второй мировой войны он потерял работу из-за отказа сотрудничать с германскими оккупационными властями.
В 1943 году Георгий Карлович написал воспоминания, охватывающие период с детских лет и вплоть до конца 1916 года. Времена революции и Гражданской войны он вспоминать не любил и даже практически не рассказывал о них своим детям. Рукопись адмирала была привезена в СССР его сыном и долгое время хранилась в его семье в Ярославле, а в 1998 году воспоминания увидели свет под заголовком «Моя жизнь». Еще раньше, в 1920-е годы, Старком был составлен подробный «Отчет о деятельности Сибирской флотилии». Это уникальный исторический источник, на основе документов, многие из которых сейчас утрачены, день за днем прослеживающий историю не только Сибирской флотилии, но и всей приморской Белой государственности. Известно, что после ликвидации флотилии отчет о ее действиях и остатки денежных сумм Старк передал Великому Князю Николаю Николаевичу – представителю династии Романовых, которой, пусть и формально, подчинялась Земская Власть на Дальнем Востоке.
После войны, вплоть до самой смерти, Г. К. Старк был заместителем председателя Всезарубежного объединения русских морских организаций (ВОМО). Основной целью ВОМО, учреждаемого «на началах традиций Русского флота и офицерской чести», было сплочение русских морских офицеров, находящихся в Зарубежьи, в прежнюю морскую семью, а также «сохранение… воинского духа, любви и преданности историческим заветам Российского флота и усовершенствование военно-морских знаний для поддержания их на уровне современных требований». При этом Объединение являлось национальной внепартийной организацией и не примыкало к каким-либо общественным, политическим или церковным эмигрантским союзам. В состав его принимались все морские организации, насчитывавшие не менее пяти человек. Действительными членами объединения были офицеры Флота и морского ведомства, морские врачи, чиновники и священники, корабельные гардемарины и офицеры торгового флота. При этом члены ВОМО могли состоять в любых других организациях, исключая лишь коммунистические партии.
Скончался Георгий Карлович Старк 3 марта 1950 года в Париже. Подробное описание его проводов в последний путь было опубликовано на страницах Бюллетеня Общества офицеров Российского Императорского Флота в Америке:
«3-го марта опочил, а 6-го марта вошел в Храм Чести, Славы и Покоя, наш русский Некрополь, что в S-te Genevieve des Bois, 13-й адмирал Русского Флота, Юрий Карлович Старк. Рак печени прервал его земную жизнь… В этот день бастовали все метро, железные дороги, автобусы и такси, так что на похороны парижанам попасть было почти невозможно и, тем не менее, говорят, никто не помнит таких многолюдных похорон. Лично я шел два часа пешком, чтобы взять загородный автобус. Войдя в часовню, я увидел два гроба: один украшен всеми регалиями Флота, другой – Армии. В них лежали, одновременно скончавшиеся, адмирал Старк и Свиты Его Величества генерал-майор Княжевич. Из часовни гроб был перенесен в домовую церковь Русского Дома – в прошлом великолепного замка одного из наполеоновских маршалов. Впереди процессии шли малолетние внуки и несли кортик, палаш и треугольную шляпу адмирала, затем крест, венки, духовенство, контр-адмиральский флаг и, наконец, несли гроб. Служили пять священников; гроб был покрыт уставным контр-адмиральским флагом, чудного шелка, то есть таким, которые жаловались Государем Императором каждому производимому адмиралу. Этот флаг принадлежал последнему командующему Балтийским Флотом, контр-адмиралу Развозову… Чудный хор… и просто забывалось, что находишься за пределами своей Родины.
По окончании Богослужения, гроб, в котором лежал адмирал в белом кителе с адмиральскими погонами и многими рядами орденских ленточек, тем же порядком отнесли на кладбище на руках. Когда процессия вышла на кладбищенское шоссе, трогательно, по всем окружавшим полям, раздавался похоронный звон всех колоколов кладбищенского Храма, начиная, поочередно, с самого большого и до самого малого… и затем снова и снова, при беспрестанном пении “Святый Боже…”, совсем как в России. У открытой могилы был установлен флагшток, на котором был поднят до половины тот самый контр-адмиральский флаг с транспорта “Байкал”, на котором адмирал Старк совершил поход из Владивостока в Манилу. И вот, в этот момент, избороздив три океана, множество морей, под своим собственным Флагом, при чудном пении огромного хора князя Голицына “Коль славен наш Господь в Сионе…”, адмирал Юрий Карлович Старк ушел в свой последний поход, расставаясь с жизнью земной, в жизнь вечную… На опущенный в могилу гроб были возложены его треугольная шляпа и могилу засыпала французская земля, под перезвон церковных колоколов…»
Контр-адмирал Г. К. Старк принадлежал к славной плеяде «моряков открытого моря», видевших смысл своей жизни в служении Родине, а свое место – на палубах кораблей. Он сумел проявить себя храбрым человеком и настоящим патриотом не только в море, но и на палубе «речных боевых кораблей», в дебрях сибирской тайги и везде, куда только ни бросала его судьба.
. Н. А. Кузнецов
Генерал-лейтенант барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг
Тринадцатого сентября 1921 года в Ново-Николаевске открылось заседание Чрезвычайного Сибирского революционного трибунала. И на судей, и на публику, наполнявшую зал, подсудимый, генерал барон Унгерн-Штернберг, – высокий, худой, с остановившимся пристальным взглядом прозрачных светлых глаз, облаченный в оранжевый заношенный монгольский халат с намертво пришитыми русскими генеральскими погонами, – производил впечатление сумасшедшего. А для него, должно быть, безумцами были они – те, кто сейчас пытался его судить, кто вверг Россию в пучину братоубийства, те, против кого он – остзейский барон, казачий офицер, монгольский князь и один из героев и вождей русского Белого движения – вел жестокую и яростную борьбу едва ли не с первых дней охватившей державу Смуты. Как мировую болезнь переживал он всю жизнь утрату в современном обществе цельности человеческой личности, разрушение идеалов воина, аскета, подвижника, культивирование эгоизма и трусости. Именно на волне всего этого пришли к власти его нынешние судьи, начавшие с самого худшего – с предательства на войне, с превращения солдата в шкурника и дезертира, чтобы затем использовать мятущееся, деморализованное человеческое стадо как материал для своих доктринерских экспериментов. Не сумасшествием ли это было? Но сейчас победа была за ними, и роль безумца отводилась ему, барону Унгерну. Впрочем, идеалист и мистик, он и тогда, наверное, не мог считать торжество своих врагов вечным.
Одни источники называют его Романом-Николаем, другие – Романом-Максимилианом. В принципе, для протестанта – а род Унгерн-Штернбергов принадлежал к Евангелическо-Лютеранской Церкви – возможно и то, и другое, а также тройное имя; один из сегодняшних авторов приводит и четвертую версию – «Роберт-Николай-Максимилиан», причем первое имя якобы было изменено молодым Унгерном по собственной инициативе: «Новое имя (Роман. – А. К.) ассоциировалось и с фамилией царствующего дома, и с летописными князьями, и с суровой твердостью древних римлян», – но к реальному человеку эти красивости вряд ли имеют какое-либо отношение. Метрическое свидетельство Р. Ф. Унгерн-Штернберга нам, к сожалению, неизвестно, но оно, так же как и свидетельство о конфирмации, прилагалось к переписке о поступлении его в Морской кадетский корпус (1902–1903 годы), в которой имя юноши неоднократно приводится полностью: «Роман Федорович». Было бы странным предположить, что родная мать не знала, как зовут ее сына, или что прошение подкреплялось документами, которые не соответствовали бы содержащимся в нем сведениям. По крайней мере, во всех встречающихся документах, начиная с шестнадцатилетнего возраста, будущий генерал именуется «Барон Роман Унгерн-Штернберг» (частица «фон» – скорее всего следствие убежденности литераторов и мемуаристов, что каждый барон – непременно «фон»); остановимся на этом варианте и мы, не прибегая к романическим версиям о перемене имени [154] .
Обладатель его родился 18 декабря 1885 года и стал последним представителем своей ветви старинного рыцарского рода, принадлежностью к которому, как упоминают все пишущие об Унгерне, очень гордился. Первоначально Роман обучался в частном пансионе; по рассказу одного из его родственников, учебе сильно мешали «многочисленные школьные проступки», к чему цитирующий это свидетельство писатель не упускает присовокупить: «Сказано мягко, но, угадывая в мальчике черты взрослого мужчины, каким он станет впоследствии, трудно поверить в невинность этих проказ». Впрочем, можно бы и поверить, ибо существует гораздо более адекватный источник, чем сомнительное проецирование «черт взрослого мужчины» на мальчика: в 1903–1905 годах проступки молодого барона тщательно фиксировались, и это дает нам счастливую возможность представить себе его на основании конкретных фактов, без привлечения догадок и спекуляций.