Рассеянные по нескольким страницам протокола и тем более – по нескольким часам беседы, эти реплики проходят незамеченными, но стоит собрать их вместе, и… «если это и безумие, то в своем роде последовательное»…
Рассуждая о чем угодно, Унгерн незаметно для своих «собеседников», которые так, кажется, об этом и не догадываются, отводит любые расспросы, связанные с состоянием дивизии, бывшим и нынешним, и реальными планами координации действий от Кобдо до Владивостока. Возникает и впечатление, что он сознательно избегает обсуждения как «восточного», так и «западного» направления своих остающихся неизвестными планов: на востоке был Атаман Семенов, туда стремилось «войско» барона – предавшее, но, быть может, все-таки сохраняющее в своих рядах кадры для дальнейшей борьбы (генерал не ошибся, и самые непримиримые из его подчиненных еще год сражались в Приморьи), – а на западе пока держались группировки генерала Бакича, к которому примкнул разгромленный под Улясутаем Казанцев, и Кайгородова (первой из них судьба отмерит срок до декабря 1921-го, второй – до апреля 1922 года).
И напротив, в «беседе» возникает совершенно неожиданная тема «южного направления». «Унгерн считает неизбежным, – записывают ведущие допрос, – рано или поздно наш поход на Северный Китай в союзе с революционным Южным и, говоря, что ему теперь уже все равно, что дело его кончено, советует идти через Гоби не летом, а зимой, при соблюдении следующих условий: лошади должны быть кованы, продвижение должно совершаться мелкими частями с большими дистанциями – для того, чтобы лошади могли добывать себе достаточно корму; что корма зимой там имеются, что воду вполне заменяет снег, летом же Гоби непроходима ввиду полного отсутствия воды».
Но ведь, консультируя большевиков по вопросу преодоления знаменитой пустыни, барон фактически указывает им и путь к тому самому Тибету, который так любят объявлять его заветной и сокровенной мечтой! Он усиленно «отводит глаза» врагов от восточного и западного направлений – и зачем же, куда же так манит их по южному – их, и так уже обезумевших и опьяненных замыслами Мировой Революции?
Наверное, мы и оставим его именно сейчас. 15 сентября 1921 года советский трибунал приговорит генерала к смерти, и в тот же день приговор приведут в исполнение, но пока барон Унгерн ведет свой последний бой, как всегда в бою – он спокоен и собран, и только слишком часто, может быть, тянется к предложенной победителями коробке с дорогими трофейными папиросами… Простой и подчас даже простоватый русский «окраинный» офицер, всю свою жизнь боровшийся за Россию, он не прекращает борьбы и в такие минуты.
Он знает, что эта борьба не может окончиться.
А. С. Кручинин
Атаман Г. М. Семенов
Первый, поднявший Белое знамя борьбы,
Первый, восставший против неправой судьбы,
Первый, кто к битве, будучи так одинок,
Вырвал из ножен честный казачий клинок…
О ком эти строки, опубликованные в 1939 году в белоэмигрантском харбинском журнале? О ком-то из признанных основоположников и вождей Белого Дела, из генералов старой русской школы, о ком-то из тех, с чьими именами даже после десятилетий лжи и замалчивания нам все-таки легко связать понятия чести и благородства?
Об Атамане Семенове…
Но как раз этого человека мы привыкли воспринимать исключительно негативно! Ведь и в эмигрантской среде, которая только незнакомому с ней представляется единым антисоветским монолитом, фигура Семенова вызывала не просто различные, а диаметрально противоположные оценки – от восторженного пиетета до злобного, почти большевицкого по накалу, неприятия. «Белый хунхуз», «белый большевик», «атаман – Соловей-разбойник» – эти и подобные им ярлыки, щедрой рукой рассыпанные по страницам многих русских зарубежных изданий, в трогательном единодушии с советскими источниками рисовали образ примитивного и невежественного грабителя с большой дороги, и в этом хоре терялись – и голоса тех, кто видел Атамана совсем другим, и голос самого Семенова, а уж подлинные события Гражданской войны и вовсе оставались окутанными густым туманом. И потому сегодня непросто бывает отрешиться от расхожих представлений и ответить на вопрос, кто же все-таки такой был Григорий Михайлович Семенов, навсегда вошедший в историю Атаманом?
«Хунхуз»? «Соловей-разбойник»?
Или все же —
Первый поднявший Белое знамя борьбы…
Первый восставший против неправой судьбы…
Григорий Семенов родился 13 сентября 1890 года в поселке Куранжа Дурулгуевской станицы 2-го военного отдела Забайкальского Казачьего Войска; его отец, Михаил Петрович, был простым казаком. Третий сын в семье, на учение и воспитание которого родители вряд ли обращали особое внимание, Гриша значительную часть детства провел так же, как и большинство казачат, однако биография его уже тогда начинала приобретать и свои индивидуальные черты. Если, помогая отцу по хозяйству, он, наверное, не был «предоставлен сам себе», как иногда о нем писали, то в отношении образования (точнее, самообразования) эта оценка выглядит вполне справедливой. После окончания двухклассной поселковой школы поступить в единственную на все Войско и потому переполненную Читинскую мужскую гимназию Грише не удалось, и он, готовясь в будущем сдать экстерном за гимназический курс, с головой ушел в книги.
Такая страсть была для казачонка-караульца, пожалуй, исключением из общего правила. С присущей самоучке жадностью он «читал вообще все, что попадет под руку, причем его никогда нельзя было видеть на поселковых развлечениях». О методичности, систематичности и разборчивости здесь говорить, очевидно, не приходится, зато широта интересов мальчика была неимоверной и простиралась вплоть до палеонтологии и археологии, побуждая его к любительским раскопкам. Первым, если не единственным, в Куранже стал он выписывать газету и под влиянием известий с театра Русско-Японской войны избрал для себя не просто военную, но именно офицерскую карьеру.
Сдав экзамены за полный курс гимназии, Григорий 1 сентября 1908 года зачисляется в Оренбургское казачье юнкерское училище. При отъезде из дома Семенов обещал матери не пить и не курить, и, как рассказывала много позже дочь Атамана, «это обещание он выполнил неукоснительно: не курил и не пил на протяжении всей своей жизни. Даже на фронтах первой мировой и кровавой гражданской войны, где, казалось бы, было простительно отвести душу, он не изменил своему слову» (даже если считать это свидетельство чересчур категоричным, в его свете все же начинают по-иному восприниматься бытовавшие россказни о кутежах и разгуле, якобы окружавшем семеновскую ставку в годы Смуты).
Знавший Григория Михайловича по совместной службе во время мировой войны барон П. Н. Врангель утверждал, что «неглупому и ловкому Семенову не хватало ни образования (он кончил с трудом военное училище), ни широкого кругозора». Вряд ли можно считать справедливым последнее утверждение, тем более что биограф Атамана так рассказывает о его увлечениях, которые вполне могли помешать успешному прохождению курса: «Помимо чисто военных занятий, Григорий Михайлович уделял очень много времени изучению русской и переводной литературы. В особенности он увлекался поэзией. Результатом этого было то, что он сам занялся писанием стихов, которых за это время написал значительное количество. Большинство из них посвящены или воспеванию природы, или страданиям русского народа (! – А. К.). Довольно обстоятельно проштудировал он и русскую критическую литературу, изучив главным образом Белинского, Добролюбова и Писарева (несколько странные вкусы для казачьего юнкера. – А. К.)».
Сам Семенов, очевидно, впоследствии сурово оценил свои поэтические «грехи молодости», не сохраненные им даже для детей (дочь его вспоминала: «…Некоторые родные уверяли, что он и сам писал стихи, но я его стихов не читала и подтвердить не могу»), а вот любовь к русской классике, которую в рамках общеобразовательных дисциплин старались прививать будущим офицерам, сохранилась у Атамана до конца его жизни. Что же касается критиков «прогрессивно-демократического направления» в качестве объектов «штудий» юнкера Семенова – приходится допустить некоторую сумбурность его юношеских воззрений, хотя более поздние упоминания о монархизме Атамана свидетельствуют, что «прогрессивные» соблазны младых лет, если они и были, оказались успешно преодоленными. 3 ноября 1909 года Семенов был произведен в младшие урядники, а это было бы невозможным при плохой успеваемости или предосудительном поведении.
В стенах училища судьба впервые свела Семенова с офицером, также вошедшим в историю с неизменным добавлением к фамилии – «Атаман». Капитан Александр Ильич Дутов, преподававший юнкерам тактику и конно-саперное дело, в годы Смуты станет Атаманом своего родного Оренбургского Войска (Семенов – Забайкальского), Походным Атаманом всех Восточных Казачьих Войск (Семенов – Походным Атаманом трех Дальне-Восточных), генерал-лейтенантом… и, как и Семенов, завершит свой жизненный путь трагической гибелью от рук чекистов. Дутов и Семенов встанут рядом в истории Гражданской войны, на страницах советских энциклопедий рядом с их именами появятся специальные статьи «Дутовщина» и «Семеновщина», оба они войдут в списки героев Белого Дела и в синодики его мучеников – учитель и ученик, Оренбуржец и Забайкалец, два будущих Атамана…
Но пока до этого еще далеко – и один читает другому лекции, а тот, может быть, тайком сочиняет в это время стихи. Они еще ничего не знают, и История для них еще не началась.
Произведенный в хорунжие 6 августа 1911 года, Г. М. Семенов с 19 августа был зачислен в списки 1-го Верхнеудинского полка. Вскоре офицер, свободно объяснявшийся на монгольском, бурятском и калмыцком языках – что в общем не выглядот удивительным для выросшего в Забайкальи юноши, – был командирован на территорию Монголии для топографических съемок, а затем оставлен при 6-й сотне своего полка, охранявшей русское консульство в Урге – столице Халхи (Внешняя Монголия), где как раз в это время назревали важные события.