«Просить его прибыть в Маньчжурию для возглавления начатого мною движения против большевиков», – вспоминает инструкции, данные своему посланцу, сам Атаман. «…Он сказал, – свидетельствует адмирал, – что было бы очень важно, если бы я приехал к Семенову поговорить, так как нужно, чтобы я был в этом деле. Я сказал: “вполне сочувствую, но я дал обязательство, получил приказание от английского правительства и еду на Мессопотамский фронт”».
Итак, еще один диктатор (после Брусилова), которого Семенов звал «княжить и володеть», не оправдал его надежд. Есаул оставался один на один со своим врагом, но отступать не собирался. Давно осознанная им необходимость рассчитывать в первую очередь на свои силы уже побудила его изменить первоначальный план формирований: с 9 или 10 января 1918 года, кроме Монголо-Бурятского конного полка, было положено начало пешему полку, получившему название Семеновского. «Это, в свою очередь, повлекло за собой изменение самой конструкции собиравшейся боевой силы, – пишет один из первых историков борьбы Атамана Семенова. – Именно, вместо полка образовался Отряд [181] , который по месту формирования – поселок Маньчжурия – был назван Маньчжурским, а так как он представлял собой самостоятельную единицу, и притом вполне законченную, то получил еще название Особого, т. е. Особый Маньчжурский Отряд, сокращенно О. М. О.».
Начальником Штаба Отряда стал полковник Л. Н. Скипетров, Семенову же, в силу «казачьих традиций» и ненормальности ситуации, когда младший по чину оказывался во главе старших его, вскоре было преподнесено неуставное звание Атамана Отряда. Именно с этого момента и навсегда он останется Атаманом; одноименные выборные должности в родном Войске и других Дальне-Восточных Войсках будут, как и всякая демократическая игрушка толпы, приходить к нему и уходить, но лишить его титула Атамана первых добровольцев на Востоке России уже никто никогда не сможет.
Сперва казалось, что боевые действия, начатые 11 января, развиваются успешно, и Семенов уже выделил особый дивизион для броска на Читу, однако образовавшийся там еще 3 января так называемый «Забайкальский Народный Совет» из представителей городских самоуправлений, «Комитета общественной безопасности», Съезда сельского населения Области и Совдепов, при поддержке убоявшегося «кровопролития» Войскового Атамана полковника В. В. Зимина, обратился к Семенову с просьбой остановить наступление. Не желая выглядеть в глазах населения Области еще одним узурпатором власти, Атаман отвел войска и лишь просил Народный Совет не допустить установления большевицкой диктатуры.
Здесь мы впервые сталкиваемся с весьма интересной ситуацией: не только партийные и общественные деятели, но и казаки-Забайкальцы, несмотря на казачье происхождение Семенова, фактически не признают Атамана «своим». Для них он, в сущности, не выразитель их интересов и (пока) не защитник их от большевиков, а вожак офицерско-добровольческой организации, которая воспринимается как «чуждая» и, в зыбких условиях января 1918-го, даже, пожалуй, как «провоцирующая гражданскую войну». Оценка Григорием Михайловичем боеспособности казачества оказалась явно завышенной, и еще в большей степени это относится к надеждам на активное сопротивление станичников большевизму. В начале февраля Народный Совет был разогнан, и власть захватил единолично большевицкий Совдеп. Единственным благоприятным эффектом неудавшегося наступления стало начало реальной помощи небольшому отряду со стороны союзников по Антанте.
Конечно, эта помощь диктовалась отнюдь не альтруизмом: в лагерях на территории Иркутского военного округа находилось до 135 000 военнопленных австро-германо-турецкого блока, перспектива вооружения и использования которых на фронтах еще продолжавшейся Великой войны чрезвычайно пугала союзников России. Атаман с успехом разыгрывал эту карту, представляя борьбу своего Отряда как попытки создания нового «противо-германского фронта», хотя в действительности до этого было еще далеко. «При таких условиях поддержка зарождающегося белого движения прямо отвечала интересам держав Согласия», – отмечал много лет спустя Атаман, однако справедливость требует упомянуть, что он и сам не смущался принимать услуги тех военнопленных, которые изъявляли желание принять участие в борьбе против большевизма. Вообще надо сказать, что Особый Маньчжурский Отряд, начиная с февраля, все больше и больше приобретает вид какого-то «интернационала». Монголо-Бурятский полк, несмотря на название, пополняется в основном русскими, зато в других частях появляются монголы и китайцы; проходящий в полосу отчуждения КВЖД Итальянский батальон (из бывших австрийских подданных, попавших в плен) делится с Атаманом пулеметами и автомобильным шасси, смастерить из которого броневик берутся трое бельгийцев, остающихся на русской службе; наконец, выделяет из своего состава около трехсот добровольцев 2-я бригада 1-й Югославянской дивизии, также двигающаяся во Владивосток для отправки в Европу.
Но готовился к более серьезному столкновению, конечно, не только Семенов. «Центросибирью» (Центральным исполнительным комитетом Советов Сибири) был создан Забайкальский фронт, руководить которым приехал бывший прапорщик, социал-революционер С. Г. Лазо. Силы противника семеновцы оценивали (вряд ли сильно преувеличивая) в 2 500–3 000 человек с артиллерией. Напирая, большевики отжимали Маньчжурский Отряд на восток, в последних числах февраля подойдя к Даурии.
Кажется, именно тогда белым пришлось впервые столкнуться с проявлением их врагами не стихийного разгула и «эксцессов толпы», а сознательного садизма. «Серба Радославовича, взятого в плен в феврале месяце при Даурии, раздели до-нага, поставили в таком виде в снег и приставили к нему часовых, на глазах которых он должен был замерзнуть, – свидетельствовали семеновцы. – Но когда Радославович потерял сознание и упал, изверги ушли; между тем несчастный очнулся и пустился бежать по направлению отряда [182] . На 12-ой версте его встретил разъезд отряда, одел и согрел, но руки и ноги оказались отмороженными, и теперь он калека». Еще нескольких пленных впоследствии нашли распятыми «при помощи ружейных штыков, вбитых в руки и ноги». Естественно, что подобная картина не могла не породить ответного ожесточения, и в Маньчжурском Отряде, в свою очередь, начинаются расстрелы пленных.
Однако у Атамана были весомые причины сдерживать гнев своих подчиненных. Среди войск Лазо находился едва ли не в полном составе 1-й Аргунский казачий полк, и расправляться с поддавшимися советской пропаганде станичниками – значило отталкивать от себя население Забайкалья. Кроме того, время работало на семеновцев: начиналась весьма выразительная «наглядная агитация» со стороны набранных в красные отряды уголовников, в полной мере проявивших себя после взятия Даурии устроенным там погромом.
И все-таки малочисленным войскам Атамана приходилось пятиться обратно к границе. Разрушая за собою железнодорожные пути, семеновцы отрывались от своих противников, не очень рвавшихся в бой, и уходили обратно на свою базу. В начале марта большевики стали оказывать давление на китайские власти, чтобы те не пропустили семеновцев в полосу отчуждения КВЖД, поставив таким образом изможденных белогвардейцев между молотом и наковальней: «Официально предложил китайцам или разоружить Семенова, или выдворить из Манчжурии, – доносил 11 марта Лазо. – Нами даны гарантии неприкосновенности китайцев. Гражданская война не перейдет границу. Китайцы заявили, что ими запрещен набор семеновцев в Китае и что они строго нейтральны». Однако Атаман сумел привлечь на свою сторону генерала Чжан Куй-У, в начале февраля назначенного вторым помощником китайского Главнокомандующего в полосе отчуждения, и отступил за демаркационную линию, перейти которую большевики не посмели. Надо сказать, что и в дальнейшем станция Хайлар, где Чжан Куй-У держал свой штаб, оставалась едва ли не более надежным тылом семеновцев, чем постоянно интригующий Харбин.
В том, что «столица КВЖД» заслуживала именно такой характеристики, Атаману пришлось убедиться в ближайшие же недели, когда он оказался перед угрозой чуть ли не открытия нового фронта у себя в тылу – и отнюдь не против иноземцев.
В Харбине к этому времени было объявлено о создании целого «корпуса», хотя реально к концу марта сформировали лишь отряд полковника Н. В. Орлова численностью до трех рот пехоты с четырьмя пулеметами и четырехорудийной батареей. Возглавлять все русские силы в полосе отчуждения КВЖД был назначен генерал М. М. Плешков, не имевший ни серьезного авторитета среди офицерства, ни необходимой энергии. Нужен был человек, более подходящий для подобной должности… и в начале апреля в Харбин приезжает адмирал А. В. Колчак.
Первоначально он, как вспоминал Семенов, обуславливал свое участие в борьбе наступлением момента, «когда родина позовет его», и теперь Атаман должен был испытывать немалую обиду, поскольку «позвала» Колчака вовсе не «родина», а всего лишь российский посол в Китае князь Н. В. Кудашев, в согласии с представителями Антанты убедивший адмирала направиться в полосу отчуждения. Первоочередной задачей Колчак счел контроль над расходованием средств и воинского имущества, и на этой почве у него впервые начинает зарождаться предубеждение против Атамана. Семеновские реквизиции получали широкую известность и порождали массу слухов, будто добытые таким путем ценности реализуются в пользу отнюдь не войск, сражающихся на фронте, а отдельных лиц, причастных к этой операции. Доказательств, правда, так никогда и не было представлено (как и доказательств противного), но щепетильно-честный и импульсивный Колчак безусловно должен был возмутиться подобными порядками, в то время как Атаман, наверное, столь же искренне не понимал, почему он, командир единственного реально воюющего отряда, не мог прибегнуть к реквизициям, коль скоро руководство КВЖД играло в штабы и парады, фактически отказывая ему в систематической и планомерной помощи. Не могла у него вызывать симпатии и позиция адмирала, предполагавшая длительный период подготовки к борьбе против большевизма – к борьбе, которая на самом деле уже давно шла среди маньчжурских сопок. Очевидно, в таких условиях личный конфликт двух военачальников был неизбежен. Он и разразился при их личном свидании.