Речь идет о произошедшем 18 ноября перевороте и последовавшем за ним возведении, по решению совета министров, адмирала Колчака на пост Верховного Правителя России и Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами. В ответ на известия об этом в Омск начали поступать приветствия и сообщения о «признании» адмирала: социалистическо-либеральная Директория не пользовалась авторитетом у консервативных кругов и военных. Впрочем, «признали» все-таки не все…
Не стоит считать Атамана Семенова поборником права и законности, возмущенным своевольными действиями «переворотчиков». Методы их деятельности были вполне в его вкусе, да и любить Директорию ему – в глубине души монархисту или в крайнем случае стороннику военной диктатуры – было абсолютно не за что. Гнев Атамана вызвало другое: Верховным Правителем для соблюдения формальностей было назначено судебное следствие, и вот этого-то Григорий Михайлович терпеть решительно не желал, направив Колчаку возмущенную телеграмму: «Означенные русские офицеры первые со мной подняли знамя борьбы за спасение отечества и, как преданные верные сыны, покрыли свои имена славой ярых и грозных борцов с большевизмом. Я, как походный атаман Дальне-восточных казачьих войск, протестую против насилия над лучшими сынами русского казачества и категорически требую отмены над ними суда и немедленной высылки их в мое распоряжение, их имена принадлежат суду истории, но не вашему. [В] случае неисполнения моего требования я пойду на самые крайние меры и буду считаться лично с вами».
Семенов не догадывался, что назначенному суду предстояло превратиться в суд над Директорией, а заговорщики были в результате… произведены в следующие чины. Конфликт казался исчерпанным, но арест «переворотчиков» был, как выяснилось, далеко не единственной претензией Атамана к адмиралу. Телеграммой Вологодскому (копии – Дутову, Хорвату, Иванову-Ринову) Семенов 23 ноября категорически заявлял: «Историческая роль и заслуги перед родиной Особого Маньчжурского Отряда, напрягавшего в течение 8 месяцев свои силы в неравной борьбе с общим врагом родины, стянутым для борьбы с Отрядом со всей большевистской Сибири, – неоспоримы. Адмирал Колчак, находясь [в] то время на Дальнем Востоке, всячески старался противодействовать успеху моего отряда, и благодаря ему отряд остался без обмундирования и припасов, имевшихся тогда в распоряжении адмирала Колчака (это, как мы знаем, не совсем справедливо, хотя неправы в конфликте были, в общем, обе стороны. – А. К.), а посему признать адмирала Колчак[а] как верховного правителя государства не могу. На столь [188] ответственный перед родиной пост я, как командующий дальневосточными войсками, выставляю кандидатов генералов Деникина, Хорвата и Дутова, каждая из их [189] кандидатур мною приемлема».
Заметим, что признание новой власти в условиях Гражданской войны по-прежнему являлось актом доброй воли каждого из представителей «власти на местах», и Семенов имел все основания выдвинуть на пост Верховного Правителя другие кандидатуры, тем более что существует упоминание о первоначальном сговоре Атамана с Хорватом, который якобы обещал ему поддержку в противодействии Колчаку, но по двуличию или слабоволию быстро переменил свое мнение и оставил Григория Михайловича в одиночестве. Ситуация усугублялась взрывным и импульсивным характером Семенова: не дождавшись, да, кажется, и не дожидаясь ответа, он через несколько часов «подкрепил» свое требование весьма рискованным дополнением.
«…Если в течение 24 часов после получения [вами] указанной телеграммы (с выставлением кандидатур Деникина, Дутова и Хорвата. – А. К.) я не получу ответа [о] передаче [190] власти одному из указанных мною кандидатов, являющихся единственно приемлемыми для всех активных бойцов с врагами Родины, я временно, впредь до создания на западе для всех приемлемой власти, объявляю автономию Восточной Сибири. Изложенное решение диктуется необходимостью не допустить [в] Восточной Сибири возможных волнений [в] связи [с] реконструкцией власти на западе. Никаких личных целей в этом случае я не преследую, и как только будет передана власть одному из указанных кандидатов, я немедленно и безусловно ему подчиняюсь», – телеграфировал Семенов в Омск… а тут еще в Сибирскую столицу начали поступать тревожные сведения о перебоях на железной дороге и в телеграфной связи.
Семенов впоследствии с резонным возмущением цитировал протокол допроса Колчака, действительно не отличающийся внятностью: «Мне доложили, – говорил адмирал, – что прямого провода нет, что Чита прервала сообщение. Я предложил начальнику Штаба выяснить этот вопрос. На это мне ответили СОВЕРШЕННО НЕОПРЕДЕЛЕННО, ГОВОРИЛИ, ЧТО НИКАКОГО ПЕРЕРЫВА НЕТ, А ВСЕ-ТАКИ МЫ НЕ МОЖЕМ ПОЛУЧИТЬ ВЛАДИВОСТОК [191] ; было ясно (?), что перерыв находится в Чите»; «Затем я получил известие, которое ПОТОМ ОКАЗАЛОСЬ НЕДОРАЗУМЕНИЕМ, но тогда на меня произвело впечатление чрезвычайно серьезное: это была первая угроза транспорту с оружием, обувью и т. д., задержанному где-то на Заб[айкальской] ж[елезной] д[ороге]. Впоследствии оказалось, что это было не предумышленной задержкой, а задержкой благодаря неполадкам на линии; мне же доложили это так, что я поставил это в связь с перерывом сообщения и решил, что дело становится очень серьезным, что Семенов уже задерживает не только связь, но задерживает доставку запасов».
Что произошло с прямым проводом, так до сих пор и неясно; транспортные же задержки легко объяснимы, если учесть, что железнодорожные рабочие, по свидетельству современника, к середине декабря 1918 года не получали заработной платы уже в течение трех месяцев, и жизнь на линии поддерживалась едва ли не исключительно распоряжением Семенова выдавать им бесплатные обеды в обмен на установление 10-часового рабочего дня. Направленный в Читу начальник военных сообщений Сибирской Армии генерал А. М. Михайлов, расследовав сложившееся положение дел, уже к концу ноября убедился в отсутствии злонамеренных задержек, а отказ от претензий на власть всех выдвинутых Семеновым кандидатов (за Деникина отказался приехавший с Юга через Москву Генерального Штаба полковник Д. А. Лебедев) как будто вновь создал почву для мирного разрешения конфликта. Семенов и его сторонники утверждали позднее, что телеграмма о признании Колчака была после этого составлена и даже отправлена на телеграф, когда, как гром среди ясного неба, 1 декабря грянул приказ Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего № 61 [192] : «Командующий 5-м отдельным приамурским армейским корпусом полковник Семенов за неповиновение, нарушение телеграфной связи и сообщений в тылу армии, что является актом государственной измены, отрешается от командования 5-м корпусом и смещается со всех должностей, им занимаемых». «Привести в повиновение всех не повинующихся… действуя по законам военного времени», поручалось главному герою омского переворота – генералу В. И. Волкову, чем наглядно демонстрировалось единство правительственного лагеря в борьбе против новоявленного «мятежника».
Семенов справедливо чувствовал себя оскорбленным. Вместе с тем он не отказывался от переговоров с посланцами Волкова – сначала полковником Красильниковым, а затем полковником Катанаевым, выражая готовность к подчинению при условии отмены приказа № 61 и, в свою очередь, подчинения Колчака Деникину после соединения с Добровольческой Армией. Катанаеву, прибывшему в Читу 11 декабря, даже было разрешено обратиться с увещеваниями непосредственно к местному офицерству, для чего созвали всех командиров батальонов и сотен. Те, однако, поддержали своего начальника, повторив Катанаеву требование об отмене пресловутого приказа и ходатайствуя перед Семеновым об… аресте волковского эмиссара. Не пойдя на это, Атаман все же предложил ему покинуть Читу, что и было выполнено вечером 13 декабря.
Однако Волков, настроенный весьма решительно, сделал попытку двинуть на «семеновское царство» имевшиеся в его распоряжении войска. Неудачу этого предприятия и советские и эмигрантские («колчаковского» лагеря) авторы относят обычно на счет вмешательства японского командования – в Забайкалье уже была введена целая дивизия, – заявившего, что оно не допустит вооруженного столкновения; при этом, однако, забывается гораздо более важный фактор – нежелание самих подчиненных Волкова участвовать в междоусобице: в то время как вернувшийся в Омск генерал Иванов-Ринов, будучи в подпитии, провозглашал, «что тот, кто против Колчака, изменник родины и смерть ему», – в Иркутске столь же разгоряченные водкой офицеры Волкова заявляли, «что Колчак оклеветал Семенова, и они этого ему не простят», и пили за здоровье Атамана. Авангард, который должен был быть брошен на Читу, отказался даже грузиться в вагоны, и единственным, что оставалось Волкову, стало задержание, быть может в качестве заложников, нескольких семеновских офицеров, оказавшихся в зоне его досягаемости, в том числе генерала Г. Е. Мациевского.
Этот поступок дал Атаману хороший аргумент против тех, кто обвинял его в нежелании «поддержать общую борьбу» отправкой своих войск на основной противо-большевицкий фронт или хотя бы в охваченную партизанским движением Енисейскую губернию. Теперь Григорий Михайлович резонно заявлял, что такие войска, проезжая через Иркутск, первым делом освободят задержанного Мациевского и невольно дадут тем самым основание для дальнейших обвинений; непонятно было также, как мог выступить на фронт ошельмованный и «отрешенный» Семенов, формально находясь под действием приказа № 61.
В те же дни, однако, Атаман не только безвозмездно предоставил Оренбургскому Казачьему Войску 400 винтовок с 48 000 патронов, 20 000 теплых фуфаек и ряд других предметов снаряжения, но и заявил в частной беседе о готовности послать «на Уфимский или Оренбургский фронт… одну казачью дивизию, одну бригаду пехоты, один дивизион конной артиллерии, один инженерный баталион, один железнодорожный баталион и три броневых поезда», что составило бы около трети находившихся в Забайкальи сил. Однако никто не поймал Семенова на слове, Главное Командование не воспользовалось ситуацией, и конфликт перешел в вялотекущую стадию.