«Главнокомандующему Русской Армией ген[ералу] Каппель, копия ген[ералу] Сыровому, Кабинету Министров, Союзному Командованию.
Ваше Превосходительство, Вы в данный грозный и ответственный момент нужны для Армии. Я вместо Вас встану к барьеру и вызываю генерала Сырового, дабы ответить за оскорбление, которое нанесено его частями доблестной Российской Армии, героически сражающейся сейчас с красными под Вашим командованием.
Атаман Семенов», —
но искать благородства в «союзниках» (это слово уже обоснованно можно было заключать в кавычки) оказалось занятием бесполезным: генерал Жанен «не разрешил» своему подчиненному дуэли, а сам Сыровой постыдно промолчал.
В Иркутске тем временем началась стрельба. Часть гарнизона переметнулась на сторону повстанцев, возглавляемых вышедшим на сцену Политическим Центром, союзники же объявили район, занятый мятежниками, «нейтральной зоной» и обстреляли правительственные войска. 27 декабря Семенов еще пытался упрекать Жанена в творимом им предательстве и просил «не чинить препятствий к выполнению подчиненными мне войсками моего приказа о немедленном подавлении преступного бунта и о восстановлении порядка», но время разговоров уже прошло. На помощь Верховному Правителю нужно было прорываться силой.
Наскоро собранный сводный дивизион из трех бронепоездов под общей командой ротмистра К. И. Арчегова двинулся на запад, имея приказ не останавливаться перед применением оружия и по дороге забирать с собою в качестве подкреплений любые части с линии железной дороги, по соединении же с адмиралом поступить в его распоряжение. Вслед за авангардом был брошен не менее импровизированный отряд генерала Скипетрова (иррегулярный конный полк, стрелковый батальон и телеграфная рота), которому следовало принять под свою команду весь гарнизон Иркутска.
Это было отнюдь не лишним – большинство находившихся в городе генералов во главе с Ханжиным плохо представляло себе, что следовало делать, колебалось и склонялось к переговорам. Гораздо активнее вели себя чехи, утром 31 декабря таранившие переднюю площадку головного бронепоезда «Атаман» пущенным навстречу паровозом (даже если усомниться, было ли это делом рук именно «союзников», несомненным остается, что чехи могли бы помешать диверсии, от кого бы она ни исходила), а при попытке Арчегова и подошедшего Скипетрова атаковать повстанцев – предательски открывшие по белым огонь.
Сам Скипетров оказался в этой ситуации явно не на высоте, не выполнив ясно сформулированного приказа Атамана – прорваться на выручку Колчаку или хотя бы настоять перед «союзниками» на беспрепятственном пропуске в Читу поезда Верховного. «Троектория», в свою очередь, позорно капитулировала перед Политцентром, в конце концов передав адмиралу требование «подать в отставку». Окончательно дезориентированный Скипетров отвел свой отряд: попытка Атамана Семенова спасти адмирала Колчака сорвалась.
«Союзники», очевидно, решили использовать закон войны: не терять инициативы, развивая успех во что бы то ни стало. Следующим их ударом по Белому Забайкалью было нападение и разоружение 9 января 1920 года отрядов генерала Скипетрова на станции Байкал и еще одного семеновского подчиненного, генерала Богомольца, на станции Посольская. О скоординированности этих акций говорила их одновременность, несмотря на то, что нападения производились различными контингентами: на Байкале – чехами, в Посольской – американцами. Если бы этот участок железной дороги перешел под контроль Жанена, стала бы несомненной гибель «каппелевской» армии, прокладывавшей свой крестный путь к берегам Байкала.
Допустить этого Семенов не мог и в ответ на предательские действия иностранцев использовал последнее средство, остававшееся в его распоряжении: пригрозил взорвать Круго-Байкальские железнодорожные тоннели, после чего линия оказалась бы парализованной, а чехам пришлось бы двигаться к Владивостоку, где их уже ждали союзные пароходы для отправки домой, – пешком, бросив свои комфортабельные поезда с обильной «военной добычей», вывозимой из разграбленной России. Играть по таким правилам они испугались и вынуждены были отступиться. Скипетров, Богомолец и их люди получили свободу, а дорога осталась под контролем русских войск. Семенов же распорядился о подготовке встречи «каппелевцев», 9–11 февраля по льду перешедших озеро Байкал.
Принять громадную армию, вернее, табор, где перемешались бойцы и беженцы, здоровые и тифозные, боеспособные и «потерявшие сердце», насчитывавший, по разным оценкам, 20–25 тысяч человек, было задачей непростой. Тем не менее Атаман старался делать все возможное: на «прибрежную» станцию Мысовую подавались поезда, вывозившие в первую очередь больных и раненых, для обносившихся каппелевцев открыли забайкальские склады обмундирования, под квартиры для них реквизировались помещения – «театры, кафе, гостинницы, частные квартиры, даже сараи, склады и конюшни» (все население маленькой Читы незадолго до мировой войны не превышало 12 000 человек), а жители в специальных обращениях призывались «радушно встретить тех, перед кем мы в неоплатном долгу». В свою очередь, и среди «гостей», как вспоминал один из них, «разговоры о Семенове, о том, что он не поддержал Колчака как следует, а вел свою политику, что его части под Иркутском не выдержали экзамена, что вообще у него скверно и слабо, – как-то смолкли».
Смолкли, увы, ненадолго. Атаман имел все права, в том числе и юридические, чтобы с ним считались и даже – чтобы ему подчинялись: уже 19 января в Читу был доставлен подлинный указ Верховного Правителя от 4 января 1920 года – «Предоставляю Главнокомандующему вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского военного округа Генерал-Лейтенанту Атаману СЕМЕНОВУ всю полноту военной и гражданской власти на всей территории РОССИЙСКОЙ Восточной Окраины, объединенной РОССИЙСКОЙ ВЕРХОВНОЙ властью», – но ситуация, подобная той, в которой оказался сам Григорий Михайлович после переворота 18 ноября 1918 года, теперь оборачивалась против него. Указ-завещание Верховного Правителя мог быть оспорен не в силу его неправомочности или недостоверности документа (ни то, ни другое под сомнение не ставилось), а просто потому, что воспитанное безвременьем и Смутой «каппелевское» офицерство и особенно генералитет считали себя вправе подчиниться или не подчиниться ему в зависимости от личных симпатий и представлений, какие меры считать благими для России…
Едва ли не в первые же часы пребывания на Забайкальской земле генерал С. Н. Войцеховский, заменивший умершего в походе Каппеля, собрал старших начальников, дабы «выяснить, как относиться к Атаману»; вскоре, уже по прибытии в Читу, этому же было посвящено еще одно тайное совещание, постановившее: «Все Забайкальское местное должно быть поглощено пришедшими Каппелевцами, как носителями общегосударственной идеи». И решение это оказалось поистине пагубным.
Между нижними чинами и строевым офицерством «семеновских» и «каппелевских» частей то вспыхивали ссоры, то устраивались не менее бурные примирения и взаимные чествования, и все это было, наверное, в порядке вещей при столкновении двух относительно замкнутых корпоративных сообществ, каждого со своими нравами, традициями, легендой; но фронда пришедших из-за Байкала старших начальников грозила уже настоящим расколом перед лицом большевицкой угрозы.
Несомненно, что Семенов сделал едва ли не все возможные шаги навстречу «каппелевским» генералам, не ограничиваясь передачей вновь образованной «Дальне-Восточной Армии» генералу Войцеховскому (для самого Атамана оставляется формальная должность «Главнокомандующего»): смена командования и реорганизации происходят и уровнем ниже, затронув даже Унгерна, вернейшего из верных, приближенного и старейшего соратника, чья Азиатская конная дивизия изымается из непосредственного подчинения Атаману и передается в распоряжение командующего Дальне-Восточной Армией, немедленно отдавшего под суд начальника унгерновского Штаба.
Отчасти эти перемены можно объяснить численным превосходством «каппелевцев» (из трех корпусов Дальне-Восточной Армии они составили два, и лишь в один оставшийся вошли коренные части Семенова, впрочем, тоже разбавленные), но не их качественными преимуществами. «Психологически это были люди, – свидетельствует о своих соратниках генерал-«волжанин», – державшиеся вместе для того, чтобы жить, оправиться и ждать благоприятной обстановки, а не закаленные бойцы при всякой обстановке, как старались их изобразить. Эти люди не хотели – ни мириться с большевиками, ни воевать без веры в успех». Неустойчивыми были и прочие контингенты, и такая ситуация, должно быть, просто заставляла переходить в продолжающемся противоборстве с большевиками к политическим методам.
Несмотря на то, что два наступления красных на Читу – в начале и конце апреля – были отбиты, 24 мая на станции Гонгота начались переговоры с ними японцев, завершившиеся в середине июля установлением «нейтральной зоны». Противник, однако, не прекратил окончательно боевых действий, продолжая вести их руками партизанских отрядов, формально никому не подчинявшихся, фактически же руководимых из общего центра.
С другой стороны, отражение красных от Читы оставляло Атаману некоторые возможности для политической игры. Дело в том, что провозглашенная 6 апреля «Дальне-Восточная Республика» со столицей в Верхнеудинске – марионеточное образование, намеченное большевиками на роль «буфера» между РСФСР и Восточной Окраиной (где еще находились японцы, с которыми красные сталкивались весьма неохотно), – не имела внутреннего единства: прибайкальскую и приморскую части ДВР разделял «черный буфер», «читинская пробка», – район, занятый Атаманом Семеновым.
Пользуясь фактической изоляцией Приморья и колебаниями возглавлявшей его «розовой», «земской власти», Григорий Михайлович попытался вбить клин между верхнеудинским и владивостокским правительствами. С последним, как более либеральным, были начаты переговоры об объединении сил под главенством Атамана, стремившегося таким образом перетянуть на свою сторону демократические элементы «Приморской Областной земской управы». В этом случае можно было надеяться совместными действиями раздавить партизанские формирования восточне