«Балахович – интуит, дикарь и своевольник, – записывала проницательная Зинаида Гиппиус. – Ненависть к большевикам – это у него пламенная страсть. Но при том он хитер, самоуверен и самолюбив. Совсем не “умен”, но в нем искорки какой-то угадки…» – и в этом определении, приблизительном и неточном, как все определения, тоже есть немало такой же «угадки».
Беспомощный и безвольный в отношении политическом (вспомним характеристику, данную ему братом), «Батька», как представляется, довольно тонко чувствовал настроения своих «сынков», подхватывая, оформляя и воплощая их с такой силой, энергией и искренней убежденностью, что говорить, будто Балахович шел на поводу у подчиненных, как это подчас делалось, вряд ли оправдано. Как всегда и бывает, влияние оказывалось взаимным, и если оглядка на настроение войск у их вождя была бесспорной, то зато он мог и позволить себе «прибегать к драконовским мерам, вплоть до бессудных расстрелов солдат и офицеров», для установления среди них «внутреннего порядка». Войска ни поляками, ни польскими не становились – не становился поляком и «Батька», и вряд ли соответствовали действительности рассказы, будто он «обещал полякам образовать из России 22 самостоятельных республики».
Вновь возвращаясь к записям Гиппиус, процитируем еще один фрагмент о Балаховиче. «Да, он может быть н у ж н ы м [221] , хоть и может оказаться страшным, если на него положиться и оставить его распоряжаться, – рассуждает она. – Он – орудие, он – молот [222] , хорошо приспособленный к большевизму, к большевицким лбам, но какая крепкая рука может держать этот молот, где она?» – Похоже, что так же думал и Первый Маршал, предпочитавший не испытывать крепость своей руки и, вместо того чтобы «держать» молот, «сделав Балаховича поляком», – «швырнувший» его в противника на правах совместно действующей, но до известной степени самостоятельной силы.
А до этого Балаховичу – нужно отдать должное польским властям – были предоставлены широкие возможности для вербовки добровольцев и открыты все каналы снабжения. Предполагалось формирование дивизии (хотя в дальнейшем чаще встречается термин «группа генерала Булак-Балаховича»), и если в середине апреля число балаховцев не превышало 700 человек, то к июлю боевой состав группы оценивается уже в 2 500 штыков и шашек, а в конце месяца военное министерство заказывает для нее 3 000 винтовок, 3 000 сабель, 1 500 пик, 10 000 смушковых шапок и планирует закупку 3 000 лошадей, явно имея в виду перспективы дальнейшего разворачивания. И эти надежды вполне подкреплялись боевой практикой балаховцев, которая приносила значительные пополнения из пленных и местных добровольцев.
Боевая работа группы начинается с конца июня и ведется излюбленными «Батькой» партизанскими методами. Будучи придаваемыми то одному, то другому польскому войсковому соединению («летучая дивизия» – пишет современный польский историк), балаховцы дерутся в Полесьи, вклиниваясь между наступающими советскими частями, оперируя на их коммуникациях, громя тылы, захватывая обозы. Леса и болота, топкие берега Стыри, Стохода, Западного Буга благоприятствуют действиям партизан, и когда среди причин поражения «похода Тухачевского на Варшаву» справедливо называется как раз бедственное состояние советских тылов и коммуникаций, – не следует забывать, что достигнуто оно было во многом благодаря работе группы Булак-Балаховича или, как ее иногда называли, « русского партизанского отряда». И уже после начала успешного польского контрнаступления, потрясшего весь советский Западный фронт, сам Пилсудский 17 августа в личном письме Булаку изъявляет «Пану Генералу мое наивысшее удовлетворение и похвалу».
К этому времени начинает определяться и подчиненность «Пана Генерала». 20 июля состоялась его беседа с Б. В. Савинковым, возглавлявшим так называемый «Русский Политический Комитет» в Польше, который номинально подчинялся Правителю Юга России и Главнокомандующему Русской Армией барону П. Н. Врангелю. Недавние конкуренты по набору русских добровольцев, Балахович и Савинков теперь пришли к соглашению, и последний писал на следующий день Первому Маршалу: «Генерал Булак-Балахович выразил полную готовность в политическом отношении подчиниться со своим отрядом возглавляемой мною группе русских политических деятелей» [223] . Руководитель Комитета выражал удовлетворение, что «таким образом все русские формирования на территории Польской Республики теперь объединены в моем лице», и этим опровергается его же позднейшее утверждение, будто Балахович в качестве командующего войсками был рекомендован, если не прямо навязан ему Пилсудским. Вопрос же о поступлении Булака на польскую службу был тем самым окончательно снят с повестки дня.
Польский историк в числе причин, сбивших генерала с «пути истинного», называет близость Савинкова к польским властям (Политический Комитет располагался в Варшаве), наличие в составе Комитета видных политиков, наконец – потребности балаховских войск в оружии, снаряжении, боеприпасах, обмундировании, для чего, «одним словом, нужны были деньги, а ими владел Савинков». Однако при ближайшем рассмотрении эта аргументация перестает выглядеть убедительно.
Близость к Пилсудскому? Но группа Булак-Балаховича находилась непосредственно в ведении польского военного министерства, а представителя Первого Маршала при Русском Политическом Комитете, К. Вендзягольского, можно не без основания считать и представителем при группе Балаховича.
Русские политики? Но когда же «Батька» по-настоящему считался с какими бы то ни было политиками, от Н. Н. Иванова до К. Иезовитова, тем более что, по утверждению того же автора, присылаемых к нему «эмиссаров и агитаторов» Савинкова генерал «регулярно прогонял»? И неужели Балахович собирался на коренных польских землях устраивать какие-либо политические конструкции – или, быть может, «общественные самоуправления» по гдовско-псковскому образцу?
Деньги и снабжение? Но пока балаховцы снабжались самими поляками, ни с кем не делясь и по большому счету не зная ни в чем отказа. «Во время пребывания нашей дивизии на фронте все нужное для ней в смысле снабжения, обмундирования и провианта отпускалось своевременно и аккуратно M[inisterstwom] Spraw Wojskowych [224] . То, чего нельзя было достать для дивизии в магазинах польского Интендантства, покупалось за наличные деньги», – свидетельствовал начальник снабжения капитан М. Елин, рассказывавший, что сотрудничество с савинковским Комитетом началось как раз с попытки последнего наложить руку на балаховские склады и продолжилось «просьбой прекращения снабжения нас в отдельности, главным же образом денежными средствами», поступающими из военного министерства (поляки поддержали эти претензии, поведя снабжение исключительно через Политический Комитет). Впрочем, все это происходило уже в сентябре, то есть было не причиной, а следствием соглашения Балаховича с Савинковым.
Кроме того, Савинков был не единственным, с кем Булак обсуждал этот вопрос: на русские общественно-политические круги он пытался выйти и через З. Н. Гиппиус, в августе сообщив ей, что «хочет присоединить свой отряд к русской армии – как это сделать?» Посмотрим же теперь на обстановку, в которой генерал фактически подтверждает свое пребывание на русской службе.
Успешно развивается советское наступление. В Белоруссии Пилсудским потеряны практически все территориальные приобретения 1919 года и весны 1920-го, а красные продвинулись вперед уже более чем на двести верст. В эйфории Троцкий и Тухачевский рвутся на Варшаву, через Варшаву – на Берлин, бросить в Европу пожар мировой революции, и в дни савинковско-балаховских переговоров советские военачальники планируют операцию, которая войдет в историю как Варшавская . У Польши есть еще, правда, надежда: Европе нужен санитарный кордон от большевизма, Европа может выступить посредником на переговорах или даже заступиться за Польшу, военная помощь которой сейчас спешно увеличивается…
За русских не заступится никто.
Врангель далеко. Поляки терпят поражения. Из Лондона и Парижа вряд ли видны слабые полки русских добровольцев…
И именно сейчас Станислав Балахович, Курляндский улан Императора Александра II, «белорус и католик», «а еще через день – негр» (ах, ирония Первого Маршала!), – выбирает быть русским .
Да, в расширенном соглашении, заключенном им с Савинковым 27 августа, Булак оговаривает для себя возможность проявления самостоятельности в стратегических вопросах (точно так же он, не оговаривая официально, фактически отстаивал ее и перед Родзянкой и Юденичем), но при этом сохраняет во всех случаях политическую и финансовую зависимость от Русского Комитета. Поэтому нет достаточных оснований видеть здесь следствие его «польской» или «белорусской» ориентации, тем более что в те же дни на штабных автомобилях группы генерала Балаховича спешно укрепляют национальные бело-сине-красные флажки: 15 августа в ходе кампании произошел перелом, свершилось «чудо на Висле», красные покатились вспять, и в преследование, в самую, быть может, известную свою операцию на этом фронте балаховцы идут под Русским флагом. В течение месяца со дня подписания соглашения с Политическим Комитетом они отбросят войска Тухачевского на рубеж, с которого большевицкий полководец 23 июля заносил удар над Варшавой, и 26 сентября неожиданно для противника ворвутся в Пинск, взяв приблизительно столько же пленных, сколько штыков и сабель насчитывалось в собственных рядах, и разгромив Штаб советской 4-й армии.
«Во что бы то ни стало овладеть г[ородом] Пинск», – будет приказывать Тухачевский, но русский трехцветный флаг так и останется над штабом Булак-Балаховича, не сдавшего города. С начала октября боевые действия на этом участке затихнут, 12-го будут подписаны предварительные условия перемирия, а с 24 часов 18 октября они вступят в силу. Советско-польская война окончится… но может ли окончиться русско -советская война?
Еще 28 сентября польское командование официально признало повышение статуса «группы генерала Балаховича», для которой спешно формировалась из военнопленных вторая дивизия. По польской номенклатуре она стала теперь называться «Особой (или Отдельной) Союзной Армией».