Келлер был глубоко верующим христианином (сам он оставался лютеранином, но его дети от двух браков – с баронессой Ренне и княжной Мурузи – исповедовали Православие); Брусилов же имел серьезное пристрастие к оккультизму и теософии, занимался «столоверчением», а в своих воспоминаниях нашел место для настоящего панегирика Е. П. Блаватской. Поклонник «оккультных истин», «тонкий» спирит, он, наверное, просто обречен был чувствовать не просто предубеждение, а определенное отталкивание от Келлера с его простою и твердою верой. Впрочем, для неприязни, помимо духовной, была и вполне земная причина. Брусилов считался креатурой Главнокомандующего войсками Гвардии и Петербургского военного округа, Великого Князя Николая Николаевича. Но с переводом в Гвардию графа Келлера новый начальник вполне мог заподозрить в нем «конкурента», поскольку взгляды Федора Артуровича и Великого Князя на подготовку войск, как и практические меры их воспитания и обучения, во многом совпадали.
«Новое требование сводилось к занятиям в поле, несмотря ни на какую погоду…» – вспоминает офицер-Александриец. – «Была введена стрельба с коня холостыми патронами на полном карьере по разбросанным в поле картонным кружка́м»; «особое внимание командира полка было обращено на рубку». Естественно, не забывал Келлер и тактических занятий, ставивших солдат и офицеров в условия, подобные тем, с которыми приходится сталкиваться на войне. «По сигналу командира полка, – продолжает свои воспоминания бывший подчиненный графа, – [Александрийский] полк развернутым фронтом полевым галопом шел вперед и, дойдя до обрывистых берегов р[еки] Просны, как всегда раньше, остановился. “Кто подал сигнал \'стой\'? – гневно сверкнув глазами, вопросил командир полка. – Потрудитесь все исполнять только по моей команде”. Полк был отведен назад и снова брошен вперед. С полного хода гр[аф] Келлер первым бросился вперед с конем в воду и поплыл». То же проявлялось и на маневрах: Келлер «”воевал” по-настоящему, проявляя смелую и неожиданную инициативу». Хорошей иллюстрацией служит рассказ о том, как командир полка запрещал Лейб-Драгунам, посылаемым с донесениями, при встрече с «противником» сдаваться в плен и тем более – отдавать доверенное донесение. В результате один из нижних чинов, видя себя в безвыходном положении, проглотил бумагу, – и все без исключения яростно сопротивлялись.
Граф был и сторонником таких нововведений, как вооружение солдат регулярной кавалерии пикой и применение в бою рассыпного строя «лавой», требующего от каждого всадника проявления самостоятельности и инициативы (этим построением, кстати, увлекался и Великий Князь). Заметим также, что вопросы, относящиеся, казалось бы, к узко-специальной тактической сфере, граф Келлер увязывает с использованием морального фактора – готовя подчиненных к атаке, как к кульминации кавалерийского дела, он воспитывал в них и силу духа: «как поскачет конница, у стреляющих руки задрожат…» Прогнозы Келлера вскоре подтвердились, как подтвердила на практике свою оправданность и методика подготовки офицеров и нижних чинов, выработанная и проводимая Федором Артуровичем в жизнь в последнее предвоенное десятилетие.
Ненависть Брусилова к Федору Артуровичу к моменту написания бывшим генералом воспоминаний дошла до того, что и само повествование о графе он начал с весьма сомнительного пассажа: «Граф Келлер был человек с большой хитрецой и карьеру свою делал ловко. Еще когда он был командиром Александрийского гусарского (драгунского. – А. К. ) полка, в него была брошена бомба, которую он на лету поймал и спасся от верной смерти». По меньшей мере бестактная формулировка, впрочем, отражала мнение определенного круга офицеров, рассказывавших о Федоре Артуровиче, что «этот случай, как всегда в жизни, обратил на него внимание, и он вскоре получил Л[ейб]-Гв[ардии] Драгунский полк».
«Случай», тем более что на самом деле их было два, и вправду мог обратить на командира Александрийцев Высочайшее внимание, поскольку являлся своего рода хвалебной характеристикой от врага – революционного подполья, процветавшего в смутные 1905–1906 годы в Привислинских губерниях. В Калише, где стоял Александрийский полк, борьба против подрывных элементов, по свидетельству младшего однополчанина, была начата Келлером на свой страх и риск и проводилась с присущей графу энергией.
Высеченные политические заключенные, вздумавшие устроить бунт; схваченный агитатор; арест прокурора, который, очевидно из либеральных побуждений, освободил последнего; и на фоне всего этого – великолепное презрение к врагам государства, презрение воина к подпольным убийцам, презрение верноподданного, волею своего Государя поставленного во главе пусть небольшой, но неотъемлемой частицы могущественной Империи – доблестного и прославленного в битвах полка… – такими были действия Федора Артуровича в месяцы «первой смуты».
Результатом стали растущая ненависть подполья – и две бомбы, брошенные в Федора Артуровича на улицах Калиша. Первое покушение не удалось из-за исключительного хладнокровия и ловкости графа, который, подхватив бомбу на лету, не дал ей взорваться (детонатор, очевидно, был рассчитан на срабатывание при резком ударе, смягченном руками предполагаемой жертвы) и сам же бросился за покушавшимся, которому, однако, удалось скрыться. Второе покушение, совершенное 8 мая 1906 года, также не достигло цели – Келлер остался жив, поскольку «взрывчатый снаряд» разорвался в ногах его лошади, – однако полученные контузия и ранения пятьюдесятью двумя (!) осколками повлекли за собою продолжительное лечение и сохранившуюся до конца жизни хромоту. Но физические страдания, возможно, до некоторой степени были смягчены непритворным сочувствием подчиненных своему суровому командиру.
«К раненому гр[афу] Келлеру началось настоящее паломничество офицеров и драгунов полка, – вспоминал офицер-Александриец. – Всякий хотел, хотя бы молча, выразить свое соболезнование, и не потому, что этого требовал акт вежливости, но в подсознании каждого чувствовалась какая-то горькая обида, и каждый понял, что злодей поднял руку не только на графа Келлера, но и на что-то более высокое и святое. Все прошлые обиды, недоразумения и ошибки были забыты. И граф Келлер это понял… Он понял и заметно изменился. Стал ласковым, мягким и благодарным». Красноречивой является и еще одна деталь: по рассказу бывшего подчиненного, Федор Артурович «никогда не снимал полкового значка Александрийцев», – но нагрудный знак Александрийских гусар [56] был Высочайше утвержден лишь 1 октября 1913 года, то есть почти через семь лет после ухода Келлера из полка, и заставить офицеров-Александрийцев поднести свой знак бывшему командиру могло только искреннее уважение.
Более сложными, как мы знаем, оказались три с половиною года, проведенные Келлером во главе Лейб-Драгун. Впрочем, как и почти всегда в жизни, наверняка было и хорошее, и дурное, и по-своему символично, что обстоятельства, при которых графу Келлеру пришлось расстаться с Лейб-Драгунами, слишком сдержанно изложенные мемуаристом, могут быть истолкованы как свидетельство и «за», и «против» улучшения отношений Федора Артуровича с офицерами полка:
«Известна его история – столкновение с ген[ерал]-адъют[антом] Безобразовым… Келлер ушел из манежа, не согласный со словами, обращенными ген[ералом] Безобразовым к офицерам полка. Безобразов пожаловался кому надо, и Свиты Его Величества Генералу Графу Келлеру было приказано извиниться перед Безобразовым. Тогда Келлер, отказавшись это сделать, сказал: “Жизнь моя принадлежит Государю, но честь моя принадлежит мне!” Келлер был отчислен от командования полком…» Очевидно, из этой цитаты нельзя понять, каково было мнение Безобразова, и нельзя исключить, что Келлер в действительности… заступился за своих офицеров, которые впоследствии, в свою очередь, предпочитали не поминать старых обид и недоразумений.
14 июня 1910 года Федор Артурович был назначен командиром 1-й бригады Кавказской кавалерийской дивизии. И здесь он выделялся из общего ряда, что нашло отражение в приказе командира корпуса:
«Отсутствие патента на школьную выучку не отразилось на его военном кругозоре. Упорным трудом, настойчиво и систематически пополняя пробелы своей первоначальной подготовки, достиг гр[аф] Келлер того, что теперь, в особенности в области его специальности, занял он место одного из авторитетов, к голосу которого прислушивается книжная мудрость. Откровенно заявляю, что не раз удивлялся я широте его военных взглядов, свежести его научной мысли и современности и прогрессивности его кавалерийских тенденций…
Но над всеми этими достоинствами господствует в гр[афе] Келлере доведенн ая до священного экстаза верноподданническая преданность и самая горячая любовь к родине».
С 25 февраля 1912 года Федор Артурович возглавляет 10-ю кавалерийскую дивизию и в течение почти двух с половиною лет напряженно готовит ее к будущей боевой работе. Великую войну Келлер встретил уже в чине генерал-лейтенанта (произведен 31 мая 1913 года). Заслужив известность и авторитет в мирное время, теперь он должен был подтвердить свою репутацию в бою – и подтверждение это не заставило себя долго ждать.
3 августа 1914 года дивизия вторглась в пределы Австро-Венгрии, а уже через несколько дней произошел бой, не только сразу принесший Келлеру славу прирожденного полководца, но и вошедший в историческую литературу как «последний кавалерийский бой мировой истории». Приказ о награждении графа орденом Святого Георгия IV-й степени говорит лаконично: «За блестящий кавалерийский бой 8-го Августа 1914 года, когда им была разбита 4-я австрийская кавалерийская дивизия и взята вся конная артиллерия противника», – историк же добавит к этому, что у галицийской деревни Ярославице произошло уникальное для Великой войны лобовое столкновение (по тогдашней терминологии – «шок») значительных конных масс. Весь – воплощение истинно-кавалерийского порыва, Федор Артурович пренебрег мерами предосторожности и бросил свою дивизию в бой, невзирая на ее ослабленный состав (из 24 эскадронов и сотен 5 эскадронов и 1 сотня были откомандированы для исполнения других задач, около 3 эскадронов вело разведку и находилось в боковом авангарде, 5 сотен ввязались в бой с двумя батальонами австрийского ландверного полка, а конные батареи попросту не успели подойти к месту разворачивающегося боя и вынуждены были ограничить свое участие артиллерийской дуэлью с австрийскими батареями, не имея возможности перенести огонь на кавалерию противника) и на необходимость атаковать, поднимаясь по склону лощины, с которого навстречу ринулись австрийские уланы.