– Я получил депешу, – сказал граф Келлер, – об отречении Государя и о каком-то Временном правительстве. Я, ваш ст арый командир, деливший с вами и лишения, и горести, и радости, не верю, чтобы Государь Император в такой момент мог добровольно бросить на гибель армию и Россию. Вот телеграмма, которую я послал Царю (цитирую по памяти [58] ): “3-й конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрекся от Престола. Прикажи, Царь, придем и защитим Тебя”.
– Ура, ура! – закричали драгуны, казаки, гусары. – Поддержим все, не дадим в обиду Императора.
Подъем был колоссальный. Все хотели спешить на выручку плененного, как нам казалось, Государя. Вскоре пришел телеграфный ответ за подписью ген[ерала] Щербачева – графу Келлеру предписывалось сдать корпус под угрозой объявления бунтовщиком. Келлер сдал корпус ген[ералу] Крымову и уехал из армии. В глубокой горести и со слезами пр овожали мы нашего графа…»
Красочный рассказ, записанный, возможно, всего три-четыре года спустя, содержит тем не менее явные неточности: датировку событий апрелем (очевидно, что это слишком поздно) и упоминание генерала Д. Г. Щербачева как «вышестоящей инстанции», отрешившей Келлера от должности или по крайней мере передавшей распоряжение об этом (в дни Февральского переворота Щербачев командовал VII-й армией на соседнем Юго-Западном фронте). «Цитирование по памяти» телеграммы Федора Артуровича также представляет собою даже не столько пересказ, сколько «воспоминание о впечатлениях», охвативших молодого офицера при ее оглашении. Другой текст приводит в своих мемуарах полковник Ю. А. Слезкин (очевидцем он, правда, не был и писал с чужих слов):
«Не веря в “добровольность” отречения Государя, он ( Келлер . – А. К.) отказался присягнуть Временному Правительству и перед выстроенным корпусом во всеуслышание продиктовал начальнику радио-телеграфной станции нижеследующую телеграмму Государю:
“Его Императорскому Величе ству, Ставка. 3-ий конный корпус повергает к стопам Вашего Императорского Величества свои верноподданнические чувства и умоляет не покидать Престола. Генерал граф Келлер”.
Но телеграмма эта, равно как и аналогичная телеграмма генерала Хана Нахичеванского от лица Гвардейской кавалерии, была задержана в Ставке и не была вручена Государю».
Имеется, впрочем, и иное свидетельство – фрейлина Государыни Ю. А. Ден вспоминала, что 10 марта слышала от Императора, перевезенного из Ставки в Царское Село, о получении Им телеграммы графа: «Государь поведал нам, что после опубликования текста отречения он получил множество телеграмм. Значительная часть была оскорбительного содержания, иные были проникнуты неистребимым духом верности и преданности. В телеграмме от графа Келлера указывалось, что 3-й конный корпус, которым он командовал, не верит, что царь мог добровольно оставить армию, и готов придти ему на помощь. Граф отказался присягнуть Временному правительству, после чего сломал саблю и швырнул обломки наземь (полковник Слезкин впоследствии подвергал сомнению красивую легенду о сломанной сабле. – А. К. )».
Большинство приведенных свидетельств связывают последнее официальное изъявление графом преданности своему Императору не с известиями об отречении, а с необходимостью присягать новой власти, и в исторической перспективе эти события могут казаться одновременными, однако на самом деле их разделяло около двух недель. Телеграмма Государю в действительности была отправлена 6 марта, причем не в Ставку, а в Царское Село (хотя Император с утра 3-го до вечера 8 марта находился в Могилеве); подлинный же текст послания невозможно оставить без анализа, поскольку иначе слова о «непреклонном монархизме» графа Келлера будут слишком расплывчатыми, – а анализ этот приводит к довольно неожиданным выводам. Итак, вот что телеграфировал Федор Артурович:
«Царское Село, Его Императорскому Величеству
Государю Императору Николаю Александровичу.
С чувством удовлетворения узнали мы, что Вашему Величеству благоугодно было переменить образ управления нашим Отечеством и дать России ответственное министерство, чем снять с Себя тяжелый непосильный для самого сильного человека труд. С великой радостью узнали мы о возвращении к нам по приказу Вашего Императорского Величества нашего старого Верховного Главнокомандующего Великого Князя [59] Николая Николаевича, но с тяжелым чувством ужаса и отчаяния выслушали чины конного корпуса манифест Вашего Величества об отречении от Всероссийского Престола, и с негодованием и презрением отнеслись все чины корпуса к изменникам из войск, забывшим свой долг перед Царем, забывшим присягу, данную Богу, и присоединившимся к бунтовщикам [60] . По приказанию и завету Вашего Императорского Величества 3[-й] конный корпус, бывший всегда с начала войны в первой линии и сражавшийся в продолжение двух с половиною лет с полным самоотвержением, будет вновь так же стоять за Родину и будет впредь так же биться с внешним врагом до последней капли своей крови и до полной победы над ним. Но, Ваше Величество, простите нас, если мы прибегаем с горячей мольбою к нашему Богом данному нам Царю. Не покидайте нас, Ваше Величество, не отнимайте у нас законного Наследника Престола Русского. Только с Вами во главе возможно то единение русского народа, о котором Ваше Величество изволите писать в манифесте. Только со своим Богом данным Царем Россия может быть велика, сильна и крепка и достигнуть мира, благоденствия и счастья.
Вашего Императорского Величества верноподданный
Граф Келлер»
Первые же строки телеграммы поражают и приводят в недоумение: ведь «перемена образа управления» – «ответственное министерство» – отнюдь не означала просто «снятия с Императора тяжелого непосильного труда». Кстати, практически теми же словами определил в 1918 году свои взгляды на желательное государственное устройство России… генерал М. В. Алексеев, которого так часто противопоставляют Келлеру: «восстановление монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица». В наши же дни, несмотря на единомыслие Алексеева и Келлера , первому достается бешеная брань монархиствующих авторов, а второму – панегирики: «Вот, кажется, именно тот миг, ради которого жил граф Федор Артурович Келлер. Исполнить свой долг всегда нелегко. А тут – подвиг! Подвиг перед Божиим Ликом, перед лицом Царя, Которым давал клятву!»
Но обойдемся без пафоса. В контексте 1916–1917 годов «ответственное министерство» не могло означать ничего, кроме окончательной ликвидации Самодержавной монархии, многовековой государственной традиции, и, быть может, лучше всех понимал это Царь-Мученик. Со слов генерала Н. В. Рузского известна развернутая аргументация Его Величества: «Основная мысль Государя была, что он для себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, “подав с кабинетом в отставку”. “Я ответственен перед Богом и Россией за все, что случилось и случится”, сказал Государь, “будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным Советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что́ делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность”. Рузский старался доказать Государю, что его мысль ошибочна, что следует принять формулу: “Государь царствует, а правительство управляет”. Государь говорил, что эта формула ему непонятна…»
Не случайно Император в ночь на 2 марта, уже допуская уступки «Временному Комитету Государственной Думы», первоначально думал все-таки предложить «общественным деятелям» «составить министерство, ответственное перед Его Величеством», и лишь после долгого и тяжелого разговора с Рузским «выразил окончательное решение… дать ответственное перед законодательными палатами министерство», причем формировать кабинет должен был бы Родзянко. Соответствующий манифест, проект которого был написан в Ставке и принят Государем в шестом часу утра 2 марта, гласил бы: «Стремясь сильнее сплотить все силы народные для скорейшего достижения победы, Я признал необходимость призвать ответственное перед представителями народа министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко, из лиц, пользующихся доверием всей России». В каком-то смысле это была реформа государственного устройства страны, сама по себе сравнимая с революцией; Акт же об отречении шел еще дальше не только в том отношении, что Государь передавал Престол Великому Князю Михаилу Александровичу, – форма правления теперь определялась следующим образом: «править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу». Император, присягающий в верности конституции, которая «установлена» парламентом, – такая схема окончательно закрепляла переход от «думской монархии» к конституционной, с «царем» в лучшем случае в качестве символа, а то и просто бутафорской фигуры. Приходил конец принципу, сформулированному П. А. Столыпиным: «Есть одна инстанция, которая может творить правду, становясь выше всяких законов».
Мог ли не понимать этого «непреклонный монархист» граф Келлер? Кстати, в опубликованном тексте Акта 2 марта нет слов «ответственное министерство»; значит, Федор Артурович или обдумывал и пересказывал содержание Акта в «своих» терминах, или имел какие-то дополнительные источники, письменные или устные. А ведь, кроме теоретической, была еще и практическая сторона дела: «ответственное министерство»предстояло образовать думским и «общественным» демагогам вроде Родзянко и Милюкова, еще недавно завуалированно или открыто нападавшим на монархию, Государя и Императрицу, – тем, о ком даже А. И. Гучков впоследствии отзывался, мягко говоря, без восторга: «Я всегда относился весьма скептически к возможности создания у нас в России (по крайней мере в то время) общественного или парламентского кабинета, был не очень высокого мнения… не скажу – об уме, талантах, а о характере в смысле принятия на себя ответственности, того гражданского мужества, которое должно быть в такой момент. Я этого не встречал… Я осторожно относился к проведению на верхи элементов общественности; так, некоторые элементы ввести – это еще туда-сюда, но избави Бог образовать чисто общественный кабинет – ничего бы не вышло. У всех этих людей такой хвост обещаний, связей личных, что я опасался (особенно у людей, связанных с партиями)…» Наконец, речь шла о людях, виновных в многочисленных обидах и прямых оскорблениях, наносимых Государыне, – и мог ли не знать этого «удовлетворившийся» ответственным министерством верноподданный граф Келлер?