рмии получал под свое начало 28 дивизий, хотя не все они были укомплектованы артиллерией полностью. Однако Февральская революция полностью спутала карты…
Кутерьма кадровых перестановок и рокировок в армии после Февраля 1917 года, начатая с легкой руки военного министра Временного Правительства А. И. Гучкова, зачастую просто не поддается логическому объяснению. Она проводилась директивно и основывалась на априорных субъективных представлениях о политических убеждениях того или иного генерала. Так, Деникин считался «левым» – и стал начальником Штаба Верховного Главнокомандующего генерала М. В. Алексеева, – неожиданно для себя и без согласия нового начальника, что изначально бросало на их отношения некоторую тень. Генерал-майор Романовский 9 апреля был назначен исполняющим должность начальника Штаба VIII-й армии Юго-Западного фронта – вполне определенная очередная служебная ступенька; вскоре в командование VIII-й армией вступил генерал Л. Г. Корнилов, с которым, судя по всему, Иван Павлович раньше не встречался.
С этого момента можно говорить если не о «тандеме», то о начале весьма прочного сотрудничества этих двух людей. Правда, с появлением в Могилеве – в Ставке Верховного Главнокомандующего, Романовский опередил Корнилова, будучи уже 10 июня назначенным на должность генерал-квартирмейстера Ставки (Верховным 19 июля стал Корнилов). Впоследствии это назначение совершенно неизвестного в высшем генералитете человека комментировалось и обосновывалось по-разному – от признания его выдающихся организаторских способностей и хорошего контакта с Корниловым, отличавшимся очень непростым характером, до сочувствия и даже тайного членства в партии социалистов-революционеров. Последнее выглядит совершенно фантастически, хотя ярлык «эсера» будет преследовать Романовского до самого конца. Интересно и то, что в Ставку Романовского перевел «красный» Верховный Главнокомандующий генерал Брусилов, склонный к маневру и заигрыванию с революцией. После назначения Верховным Главнокомандующим Корнилов оставил Романовского в Ставке – его вполне устраивал этот молодой генерал-майор.
Положение Романовского как одного из главных участников подготовки «корниловского выступления» несомненно. Однако и здесь много противоречий и неясностей. Другой ближайший сотрудник Корнилова в это время – начальник Штаба Верховного Главнокомандующего генерал А. С. Лукомский – эмоционально-недоуменно описывал, как Романовский передал ему решение Верховного переместить III-й конный корпус генерала А. М. Крымова с южного направления на петроградское, но не знал целей этого. Вообще мемуары Лукомского достаточно лукавы и грешат явными неточностями, поэтому либо он намеренно подчеркивал неосведомленность даже ближайшего окружения Корнилова, либо это свидетельствует о крайне лихорадочной и потому слабой подготовке «выступления».
Вспоминая эти дни, командующий Петроградским военным округом генерал П. А. Половцов рассказывает о крайне самонадеянном и уверенном настроении Романовского, который в ответ на предостережения о возможных обысках и арестах в Ставке смеялся и говорил, будто обо всех намерениях Правительства он знает заранее, а никаких компрометирующих материалов никто найти не сможет. При всем уме Ивана Павловича такая наивность была объяснима – но только политической неискушенностью.
После Государственного Совещания, падения Риги и ухудшения общего положения на фронтах (при игнорировании жестких мер по укреплению дисциплины, предложенных Корниловым) Верховный Главнокомандующий утвердился во мнении о жизненной необходимости диктатуры. Поэтому намеченный еще 11 августа план переброски III-го конного корпуса к Петрограду начал выполняться. Сведения, поступавшие в Ставку из считавшихся надежными источников, прогнозировали новое вооруженное выступление большевиков на 28–29 августа или 2–3 сентября. Корнилов не сомневался, что Крымов может «перевешать весь состав Совета», но и внутри столицы требовались точки опоры. Во второй половине августа неофициальный штаб Корнилова (куда почти все информаторы относили первым Генерального Штаба генерал-майора Романовского, полковников Д. А. Лебедева и В. В. Голицына, капитана В. Е. Роженко и прапорщика В. С. Завойко – показательно, что Лукомский почти не упоминается) с согласия товарища (помощника) военного министра Б. В. Савинкова направил Штабам всех фронтов инструкцию о направлении в Ставку офицеров для обучения эксплуатации новых моделей вооружений. Уже к 25 августа прибыло свыше 3 000 человек, что доказывает предварительную осведомленность командующих о готовящемся вызове. С одной стороны, сообщение истинной цели командировок происходило в личном докладе специального офицера-курьера командующим фронтами. С другой же – Роженко, встречавший прибывавших на вокзале Могилева, явно нарушал конспирацию, запросто называя численность вызванных. Офицерские группы переправлялись в столицу, где раньше уже появился Союз добровольцев народной обороны во главе с полковниками В. И. Сидориным, Л. П. Дюсиметьером и др.
Общегосударственный кризис последних дней августа 1917 года привел к поражению «корниловского движения». Романовский оказался под арестом одновременно с Корниловым, причем в отличие от большинства офицеров был абсолютно спокоен и внешне индифферентен. Арестованные были размещены в городе Быхове Могилевской губернии, в здании, почти не приспособленном для функций тюрьмы. Камеры не запирались, и можно было переходить из одной в другую и общаться между собой. В помещение к Романовскому позже вселили бывших командующего Юго-Западным фронтом генерала Деникина и его начальника Штаба генерала Маркова. Учитывая, что последний был давним сослуживцем Ивана Павловича еще Лейб-Гвардии по 2-й артиллерийской бригаде и одновременно весьма близким соратником Деникина, можно с уверенностью сказать, что именно он способствовал сближению Романовского с Антоном Ивановичем. Действительно, возникшая сразу их взаимная симпатия быстро переросла в настоящую дружбу, которая впоследствии, особенно после гибели Маркова, укрепилась безграничным доверием.
Неопределенность и вынужденное безделье заключенных по мере возможности пытались скрасить дамы – супруга Лукомского, невеста Деникина и особенно жена Романовского, отличавшаяся большой оживленностью, энергией и остроумием. Ее муж импонировал окружающим совершенно противоположным поведением – говорил мало, сидел почти неподвижно, но взгляды невольно задерживались на его умном лице, массивной фигуре, хорошо сшитом мундире. Он поражал своей эрудицией, но не стремился щеголять ею, а иногда прохладно-ироническая сдержанность спадала, и его лицо неожиданно освещалось доброй, располагающей улыбкой.
Однако сомнительная по своей безопасности «идиллия» быстро закончилась. После прихода к власти большевиков Ставка не сразу оказалась под их контролем, но временная задержка никого не обманывала. Уже 19 ноября в Быхов пришло известие, что через несколько часов большевицкие отряды войдут в Могилев, а значит, «Быховские узники» подвергаются смертельной опасности. Судьба растерзанного генерала Н. Н. Духонина, который после бегства номинального «Верховного Главнокомандующего» А. Ф. Керенского принял на себя его обязанности, впоследствии наглядно продемонстрировала это. Предупрежденные об угрозе «Быховцы» отправились на Дон.
Вместе с известившим об опасности полковником П. А. Кусонским, друзья юности Романовский и Марков уехали на паровозе в Киев, чтобы затем передвигаться на Дон с неожиданной для противника стороны. Романовский переоделся прапорщиком инженерных войск – очевидно, внешность (а может, и характер) просто не позволила произвести правдоподобное перевоплощение в нижнего чина. Зато его попутчик Марков легко и с видимым вдохновением преобразился в расхристанного солдата, да еще и «сознательного»: он говорил трафаретные «революционные» фразы, бравировал просторечными выражениями, вызывающе плевал на пол. «Приличная» публика шарахалась, возможные большевицкие агенты теряли бдительность. Мимикрия была беспроигрышной – в случае каких-то претензий к «прапорщику» такой «солдат» мог смело защитить его (и себя).
При формировании Добровольческой Армии уже в декабре 1917 года Романовский занимал должность начальника строевого отдела ее Штаба. Показательно, что почти сразу же, в конце того же месяца, он вошел в состав совещания при командовании Армии, наряду с Корниловым, Алексеевым, Деникиным, Донским Атаманом генералом А. М. Калединым, начальником Штаба Лукомским, а также известными политическими деятелями П. Б. Струве, П. Н. Милюковым, Г. Н. Трубецким, Б. В. Савинковым. И если Деникин не посетил ни одного заседания, а Лукомский всячески старался избегать таких контактов, особенно с Савинковым, то Романовский, видимо, почувствовал себя в политической среде все же более комфортно.
Необходимо подчеркнуть чрезвычайно натянутые отношения между Корниловым и Алексеевым. Первый претендовал на командование Армией, понимая преобладание своих сторонников среди офицеров, второй не без оснований считал себя создателем Белого движения; один оказался лидером молодого офицерства, другой устраивал кадровых, армейскую элиту и Гвардию. Однако «Алексеев, как распорядитель финансами, держал все нити в руках» и добивался, чтобы армия выполняла его план похода на Екатеринодар, а не корниловский – в зимовники Сальских степей. Самые ретивые и неразборчивые сторонники подогревали антагонизм, доходя до провокаций.
Уже 2 февраля 1918 года Романовский был назначен начальником Штаба Добровольческой Армии вместо Лукомского. Некоторые авторы утверждают, будто это произошло в связи с назначением последнего представителем при новом Донском Атамане генерале А. М. Назарове. Однако вряд ли были какие-либо основания, да и здравый смысл, в том, чтобы таким представителем назначать начальника Штаба, тем более что старшие офицеры и генералы без должностей в Добровольческой Армии имелись. Сам Лукомский пишет предельно кратко: «я сдал должность начальника штаба генералу Романовскому», вообще никак не объясняя причин смещения, и о назначении в Новочеркасск упоминает скорее как о последствии этого. Вероятно, причиной была позиция Алексеева: его не могло не беспокоить почти открытое уклонение Лукомского от участия в «политическом совещании», свидетельствовавшее о неодобрительном к нему отношении, а также его решительные возражения против алексеевского плана движения на Екатеринодар. Правда, Лукомский упоминает о разногласиях с Алексеевым уже после своего смещения, на военном совете 13 февраля 1918 года, но в его воспоминаниях постоянно присутствует хронологическая путаница; столкновения явно имели место и раньше, так как вряд ли вопрос о выборе направления похода возник только после его начала. Попадаются также туманные намеки на причастность Лукомского к конфликту Алексеева и Корнилова.