Во-первых, его не любили за исключительное положение при Деникине, за стремление вести среднюю линию и не допускать идеологического экстремизма. И здесь сталкивались два взаимоисключающих момента. С одной стороны, вся «программа» и сущность Белого движения являлась неопределенно-временным компромиссом под соусом «непредрешенчества» – и это было неизбежным, в силу пестроты политических настроений участников и реальной опасности раскола при любой обозначившейся определенности в этом вопросе. С другой же – сама сущность Гражданской войны как смуты и хаоса отторгала любой компромисс и не могла не быть экстремистской. Современник, причем весьма сочувственно настроенный, прямо пишет о Романовском: «Что он социалист-революционер, думало больше половины армии», – и тут же без комментариев передает мнение о связи через известных политических деятелей Н. И. Астрова и М. М. Федорова с масонами. Конечно, подозрения в масонстве были в ту пору поветрием, но характерны уже сами лица, названные в качестве единомышленников, – известные представители кадетской партии, а никак не эсеров. Слишком очевидное несоответствие!
Во-вторых, упреки и обиды сыпались из довольно многочисленных рядов высших офицеров и генералов, прибывавших в Ставку Вооруженных Сил Юга России в надежде на назначения. Большинство проходило через проверку в комиссии генерала Болотова, которую злые языки называли «офицерской чрезвычайкой». Так, в июле 1919 года телеграмма дежурного генерала Добровольческой Армии разъясняла: «…при несомненности документов, устанавливающих воинское звание и офицерский чин, могут быть беспрепятственно назначены на службу… Сомнительных, а также служивших у большевиков, необходимо направлять в контрразведку или непосредственно судебно-следственную комиссию в Харьков». Даже те, кто сомнений не вызывал, в основном получали от Романовского резолюцию «в резерв чинов», что вызывало недовольство старых генералов «молодым выскочкой». Именно это обстоятельство, видимо, и вынудило Деникина произвести Ивана Павловича в 1919 году в генерал-лейтенанты – чтобы хоть как-то поднять его служебный статус и облегчить взаимодействие с капризными «старичками». При этом случалось, что порой сам Романовский считал офицера слишком молодым для определенного назначения и высказывал сомнения – но, надо отдать должное, соглашался в случае убедительности мотивировки.
Наградное отделение Штаба Главнокомандующего и наградная комиссия генерала А. П. Архангельского тормозили производства, и офицеры ненавидели их «за полное нежелание работать»; в течение полугода поданные документы возвращались по пять раз со всевозможными отговорками и придирками. Только немногочисленные счастливцы добивались утверждения, и то благодаря либо знакомству, либо апелляции к самому Романовскому, – как поступил, например, пользуясь своим положением офицера связи, подпоручик Марковской инженерной роты С. Н. Гернберг. Романовский, которому эти инстанции непосредственно подчинялись, пытался лишь разовыми мерами корректировать складывавшуюся неповоротливую систему. В частности, после упомянутого обращения он наложил на представлении резолюцию: «Проверить, произвести и доложить». «На этот раз в комиссии были со мною чрезвычайно любезны и через два дня я имел приказ о производстве», – вспоминал офицер впоследствии.
Однако главным подводным камнем представляется цепочка незаметных на первый взгляд столкновений и действий, приводивших к постепенному вытеснению из окружения Деникина наиболее значимых, политически активных или заметных лиц.
Осенью 1918 года в боях под Армавиром монархически настроенный Сводно-Гвардейский полк оказался разбит и много Гвардейцев полегло. Но ситуация была сложнее, чем кажется на первый взгляд. Еще в августе группа Гвардейских офицеров во главе с А. П. Кутеповым высказала открытую поддержку монархическим публикациям В. В. Шульгина, чем вызвала неудовольствие Деникина. Кстати, если вспомнить о том, как страстно соратники другого монархиста – Дроздовского – обвиняли «социалиста» Романовского в намеренном направлении отрядов своих недругов на самые опасные участки, в августовском выступлении Гвардейцев можно увидеть даже подоплеку упомянутого разгрома Сводно-Гвардейского полка через два месяца. Конечно, увиденная связь остается гипотетичной, однако пример как будто подтверждает мнение Дроздовцев, а об обратном источники молчат.
Затем, в самом разгаре «похода на Москву», в сентябре 1919 года, председатель Особого Совещания при Главнокомандующем – руководитель деникинской гражданской администрации, фактически глава правительства – генерал А. М. Драгомиров был неожиданно смещен с этого ключевого поста. Назначение его на должность Главноначальствующего и Командующего войсками Киевской области, то есть на второстепенное (если не вспомогательное) направление, явилось очевидным и серьезным понижением. При этом данная кадровая перестановка вообще никак не мотивировалась, и Деникин лишь в сноске «Очерков Русской Смуты» отмечает его новую должность. Между тем объяснение имеется. По некоторым свидетельствам, еще во время Второго Кубанского похода монархическая организация Дроздовского сумела «войти в связь персонально с некоторыми лицами из штаба армии в Екатеринодаре. Крупнейшим из этих лиц был генерал Абрам Михайлович Драгомиров. Через него… мы (Дроздовцы-монархисты. – Р. А. ) всегда могли быть более или менее в курсе дел и намерений Ставки». Безусловно, если Романовский получил сведения об этом, то все становится вполне понятным. Радикализма любой окраски вообще и монархического в частности ни он, ни Деникин не терпели, как и недопустимых контактов, и сохранять во главе правительства Драгомирова не сочли возможным. Неудивительно и их глухое молчание, так как случай был действительно вопиющий.
Сменивший Драгомирова Лукомский всего на несколько дней задержался на посту председателя правительства после упразднения Особого Совещания 15 декабря 1919 года. Предложение о его смещении было высказано тем самым Федоровым, о доверительных контактах которого с Романовским уже упоминалось, причем в качестве причины четко обозначались «правые» политические пристрастия Лукомского, противоречившие «средней линии» Деникина и его начальника Штаба. Здесь Главнокомандующий открыто пояснил, что им руководило «нежелание передать власть всецело в руки правых».
Имеются сведения о волне арестов 6 декабря 1919 года в отделе пропаганды и изъятии ряда секретных материалов. Как оказалось, причиной стало сообщение о подготовке покушения против Деникина и Романовского участниками «монархического» заговора во главе с Лукомским. Насколько серьезно обстояло дело, сейчас судить трудно, так как Лукомский был смещен, но не арестован. Таким образом, вторично (учитывая смещение накануне Первого Кубанского похода) отставленный генерал получил, как ранее и Драгомиров, периферийное назначение – Черноморским губернатором. Не это ли подтолкнуло Лукомского к очень скорой открытой поддержке Врангеля – пока еще в качестве кандидатуры для замены командующего в Крыму генерала Н. Н. Шиллинга? Хотя вполне возможно, что контакты с Врангелем у Лукомского возникли еще раньше…
Делая выводы о непосредственной служебной деятельности Романовского, можно увидеть в ней как минимум три серьезных, по-настоящему тяжелых просчета. Они касаются стратегии, организационной и кадровой политики, то есть основы основ армии.
В первую очередь надо сказать о стратегических оттенках знаменитого «похода на Москву». Как начальник Штаба, Романовский несет ответственность за него наравне с Деникиным, если не в большей степени. До сих пор идут споры о предпочтительности одного из двух планов: проводившегося наступления широким фронтом по трем направлениям с главным ударом на Курск – Орел – Тулу либо «варианта Врангеля» – соединения с армиями Верховного Правителя адмирала А. В. Колчака под Царицыном и совместного движения на Москву по Волге. Но история не может быть умозрительно переиграна заново, поэтому сосредоточимся на Курско-Орловском театре боевых действий.
На острие главного удара двигался 1-й армейский корпус генерала Кутепова – самый стойкий, боеспособный и воодушевленный успехами. Опрокидывая лобовыми ударами и окружая местными маневрами заслоны Красной Армии, Добровольцы рвались вперед. По некоторым свидетельствам, после овладения Орлом Деникин заявил: «Москву я вижу в бинокль». Однако гораздо более трезво обстановку оценивал Командующий Добровольческой Армией генерал В. З. Май-Маевский, рассудительно заметивший: «Орел пойман только за хвост. Но у него сильные когти и крылья: как бы от нас не улетел!» Кутепов, понимавший опасность для своих войск и удерживавший воодушевленных Марковцев еще под Курском, с беспокойством говорил, что ему практически навязан приказ, несмотря на ослабление корпуса, взять Орел.
Романовский был активным сторонником стремительного наступления на Первопрестольную. На совещании в Ставке он с необычной страстностью говорил: «Хоть цепочкой, хоть цепочкой, но дотянуться бы до Москвы!» Безусловно, с овладением столицей он связывал нарушение всего управления и командования противника. Даже рейд конницы С. М. Буденного по тылам Вооруженных Сил Юга России казался выдохшимся, а на московском направлении виделись только слабые, наспех мобилизованные части Красной Армии. Романовский явно уповал на знаменитый Добровольческий натиск в лучших традициях 1-го Кубанского похода в 1918 году и боев в Донецком бассейне весной 1919 года. Стремительный бросок на Москву мог строиться только на наполеоновском правиле – ввязаться в бой, а дальше будет видно, и в принципе не может быть априорно признан полностью провальным.
Характерно, что буквально такие же предложения одновременно возникли и на совещании в штабе 1-го армейского корпуса, и у командира 3-го конного корпуса генерала А. Г. Шкуро. Особенно поразительно, что их отклонил Романовский, который заявил, что Шкуро будет «объявлен государственным изменником и предан, даже в случае полного успеха, полевому суду». Для деникинского Штаба было важно не только овладение Москвой, но и то, кто войдет в нее первым.