Вряд ли можно упрекнуть Шавельского в сгущении красок и психологическом давлении на Ставку. Другое дело, что сам он был весьма превратно информирован офицерским союзом. Ему сообщили, будто уже имелся план перебить Романовского «и других помощников» Деникина – Драгомирова и Лукомского, причем в сочетании с симпатиями к выступлениям Врангеля. Но именно здесь была главная фальшь: как Драгомиров, так и Лукомский уже не были ни близкими, ни, самое главное, доверенными сотрудниками Главнокомандующего, ни доброжелателями Романовского. Более того, Лукомский явно шел в кильватере Врангеля, за что был уволен от службы одним приказом с бароном, а Драгомиров стал вскоре, в Крыму, «одним из ближайших помощников» того же Врангеля. То есть поклонники барона никак не могли замышлять устранения названных генералов, ставя их на одну доску с ненавистным Романовским. Также хорошо известно, что по-настоящему близких к Деникину людей новый Главком впоследствии быстро и бестрепетно удалял.
Предостережения о подготовке покушения на Романовского неоднократно поступали и от очень доброжелательно настроенного к нему и к Главнокомандующему британского представителя генерала Хольмана. Наконец, 12 марта к Деникину явилось некое «лицо, близкое к Корниловской дивизии, и заявило, что группа корниловцев собирается сегодня убить генерала Романовского». Англичане предлагали Ивану Павловичу перейти на свой корабль. Тот ответил: «Этого я не сделаю. Если же дело обстоит так, прошу ваше превосходительство освободить меня от должности. Я возьму ружье и пойду добровольцем в Корниловский полк; пускай делают со мной, что хотят», – и отказался даже перейти в вагон Главнокомандующего. Ответить так мог только мужественный человек с чистой совестью. Правда, понимая опасность и не желая подвергать ей своих близких, он в середине марта отправил в Сербию жену Елену Михайловну и тринадцатилетнюю дочь Ирину.
В ночь на 14 марта остатки Вооруженных Сил Юга России – преимущественно части Добровольческого корпуса – закончили эвакуацию из Новороссийска. На одном из последних миноносцев в Крым ушли Главнокомандующий и его Штаб.
Через день, 16 марта, в Феодосии Деникин наконец освободил генерал-лейтенанта Романовского от должности начальника Штаба Вооруженных Сил Юга России (на его место был назначен генерал П. С. Махров). В приказе Главнокомандующий эмоционально писал:
«Беспристрастная история оценит беззаветный труд этого храбрейшего воина, рыцаря долга и чести и беспредельно любящего Родину солдата и гражданина.
История заклеймит презрением тех, кто по своекорыстным побуждениям ткал пау тину гнусной клеветы вокруг честного и чистого имени его.
Дай Бог Вам сил, дорогой Иван Павлович, чтобы при более здоровой обстановке продолжать тяжкий труд государственного строительства [86] ».
Последний абзац приказа более чем многозначителен: Деникин четко указывает на временный характер ухода Романовского от дел, да и сам «уход» представляется лишь тактическим маневром. Действительно, Романовский вполне официально продолжал оставаться при Деникине, только теперь в должности «помощника». Вполне возможно, что такая позиция Деникина еще больше ускорила драматическую развязку… Не прошло и недели, как окончательно решил уйти и Деникин.
Существует рассказ генерала А. Г. Шапрона-дю-Ларрэ о приезде к Деникину в Феодосию Кутепова. На вопрос о цели приезда он отвечать сначала отказался, и только после уговоров заявил: «Плохо, очень плохо. В армии идет брожение, недовольство», – после чего был допущен к Деникину немедленно. Затем, выйдя из кабинета, «он был еще более нервным. Гортанно сказал, что генерал Деникин отказывается быть Главнокомандующим». В ответ Шапрон высказал твердое убеждение, что такое решение явилось исключительно следствием кутеповского визита и превратно поданной информации. Кутепов возразил: «Я сказал то, что есть. Все части недовольны Ставкой и не желают больше видеть во главе генерала Деникина», – и повторил: «Части Добровольческой армии не хотят Деникина».
Однако в дальнейшем разговоре почти сразу же выяснились серьезные преувеличения, так как в качестве примера недовольства были приведены только Корниловцы и кавалеристы; более того, командир корпуса признал совершенную лояльность Дроздовцев, Алексеевцев и почти всех Марковцев. Совершенно сменив тон и впав в задумчивость, Кутепов признал, что и недовольная депутация Корниловцев – еще не мнение всей дивизии, и обещал категорически потребовать от Деникина остаться. Возможно, генерал спохватился и попытался замаскировать собственные расчеты, которые едва не раскрыл; но возможно, он намеренно обнаруживал их, чтобы оказывать психологическое давление на Главнокомандующего. Так или иначе, Деникин все равно был совершенно потрясен. Столь же глубокое впечатление визит командира Добровольческого корпуса произвел и на Романовского, который первым подал мысль о сборе старших начальников.
Идею вызвать старших начальников Кутепов поддержал, причем предложил не собирать совещания, а обсудить положение с ними поодиночке. Его расчет можно понять: поставить Деникина перед лицом суммарного общего недовольства, а самому быть рядом и надеяться – в роли «верного советника» – на передачу власти. Но Главнокомандующий разом спутал карты, назначив Военный совет с правом избрания преемника. Весьма показательно, что идея совещания, к тому же под председательством не Деникина, а Драгомирова, вызвала одинаковое недовольство и Кутепова, и Слащова.
Несомненно, ее автор – Романовский, а не Махров (как утверждал Деникин) – именно на это и рассчитывал. Не случайно на военном совете Добровольческие представители, кроме Кутепова, сразу четко высказались против смены Главнокомандующего. Кандидатура Врангеля прозвучала только из среды флотских офицеров, и своим избранием он обязан скорее напору председательствующего Драгомирова, упорно утверждавшего, что уход Деникина решен бесповоротно.
После передачи командования Врангелю (и даже не встретившись с ним) Деникин отбыл в Константинополь. Начиналась эмиграция, которую разделить с ним вызвались самые близкие соратники – как в силу преданности, так и понимая, что в Штабе Врангеля им нет места. Романовский вместе с Деникиным отбыл на английском миноносце в Константинополь вечером 22 марта, и на следующий день около 4 часов 15 минут пополудни по местному времени они сошли на турецкий берег. Понедельник 23 марта 1920 года станет последним днем жизни Ивана Павловича.
Деникина и Романовского встретил на пристани Топханэ военный представитель Вооруженных Сил Юга России в Константинополе генерал В. П. Агапеев и сопроводил их в здание русского посольства (драгоманат), хотя английские представители настойчиво советовали сразу направиться на британский корабль. Агапеев прибыл на пять минут позже, объяснив это случайной задержкой автомобиля. Деникин прошел в комнаты, отведенные для прибывшей ранее его семьи – жены, дочери и тещи. Иван Павлович сразу развил бурную деятельность, мало напоминая отошедшего от дел человека. Он направился к заведующему пресс-бюро полковнику Хитрово и продиктовал текст объявления о смене Главнокомандующего и прибытии Деникина в Константинополь. Затем он вышел из здания, чтобы отдать какие-то приказания шоферу. Почти сразу генерал возвратился, прошел через вестибюль и вошел в большой зал перед бильярдной. Следом за ним вошел неизвестный – высокий худой человек с желтоватым лицом, в офицерском пальто мирного времени с золотыми погонами, окликнул Романовского и, когда тот обернулся, дважды выстрелил. Первая пуля попала в сердце, вторая была выпущена в уже упавшее тело, задела сонную артерию и застряла в полу.
Иван Павлович упал, буквально залившись кровью, и почти мгновенно скончался. Еще до начала паники неизвестный скрылся. А хаос поднялся страшный – крики об убийстве и даже самоубийстве, женский визг, нахлынувшая толпа, замершая у дверей…
Дальнейшее описывается очевидцами весьма противоречиво. Агапеев пишет, что бросился на звуки выстрелов, а Деникин сообщает, что вначале «появился бледный как смерть полковник Энгельгардт»: «Ваше превосходительство, генерал Романовский убит!» После этого Деникин впервые в жизни потерял сознание – чего не упоминает теперь уже Агапеев. Это вполне естественно, так как в эту минуту его с Деникиным в комнате попросту не было: по его словам, он – генерал-лейтенант и старший начальник! – лично бросился за живущим поблизости доктором Назаровым.
Начальник паспортного отделения полковник Томас и случайно оказавшийся рядом проезжий товарищ прокурора начали довольно импровизированное расследование. Так, нигде не упоминается о допросе и показаниях того самого шофера, кому Романовский отдавал распоряжения – а между тем это был последний (как тогда считалось) человек, видевший убитого перед покушением. Более того, не фигурировал он и на следствии, начатом вскоре английским представителем полковником Баллордом. Похоже, что русские власти не были особенно заинтересованы в получении результатов и установлении убийцы, да и англичан это непосредственно не интересовало.
В тот же день была отслужена панихида, на которой по требованию Деникина не было русских офицеров (кроме Агапеева), так как он не желал никого видеть «после того, как русское офицерство так себя показало». Явственно ощущается, что Антона Ивановича помимо естественной скорби терзали ужасные подозрения о причастности к покушению даже официальных представителей. Прощание со своим соратником и другом Деникин описал крайне скупо: «Маленькая комната, почти каморка. В ней – гроб с дорогим прахом. Лицо скорбное и спокойное. “Вечная память!”» Затем тело Романовского было отправлено в русский Николаевский госпиталь.
26 марта Иван Павлович Романовский был похоронен на Греческом кладбище, недалеко от церкви. Его жена приехала уже после похорон, а бывший Главнокомандующий находился на пути в Англию и также не присутствовал. Агапеев отмечает поразившую его странность: «…Отсутствие на похоронах хотя бы венка от имени генерала Деникина вызвало среди присутствовавших некоторое недоумение». Но в действительности Антон Иванович успел до отъезда поучаствовать в подготовке похорон. Так, он решительно воспротивился предложению дочери генерала Корнилова Натальи Лавровны одеть покойного в форму Корниловского ударного полка – так как «добровольцы к нему слишком скверно относились и не оценили его». Желание Деникина было выполнено, и Иван Павлович лег в землю в простой черкеске.