Только в эмиграции, в 1936 году, в газете «Последние Новости» известный публицист Р. Б. Гуль, со ссылкой на переданные ему «лицом, заслуживающим абсолютного доверия», документы, назвал имя убийцы – поручика Мстислава Алексеевича Харузина, и привел его собственноручное заявление об этом. В изложении обстоятельств убийства Гуль не оригинален и излагает их по тексту Агапеева. Гораздо интереснее психологический портрет убийцы. Двадцатисемилетний Харузин окончил Лазаревский институт восточных языков и Михайловское артиллерийское училище, однако предпочитал служить в тыловых санитарных, а затем в разнообразных полуофициальных контрразведывательных организациях. Искренний поклонник Востока, подумывавший о переходе в ислам, Харузин отличался крайней психической неуравновешенностью – от дешевого позерства до мании величия. Над всем этим главенствовал комплекс неполноценности и жажда экстремального самоутверждения. Подобный типаж, средний между психопатологией Родиона Раскольникова и политическим фанатизмом Гаврилы Принципа, всегда востребован в тайных террористических организациях. Лучшего исполнителя искать было не надо.
Вывод, который делает Гуль, предельно прост – «где-то наверху», пишет он, подразумевая Врангеля и его окружение – решили дело замять, а убийцу скрыть. Направление Харузина в командировку к М. Кемаль-паше в условиях турецкой междоусобицы было поездкой «на тот свет», и это исполнилось: Харузин исчез, и лишь впоследствии стало известно о его казни кемалистами по подозрению в шпионаже. Странно, что публиковать все документы, якобы имевшиеся на руках и подтверждавшие сообщение, а также раскрывать имя информатора, Гуль не стал.
В настоящее время обнаружены воспоминания близкого знакомого Харузина Б. С. Кучевалова. В них названы имена сообщников Харузина – В. И. Некрасова и поручика В. И. Ересова. Незадолго до приезда бывшего Главнокомандующего и сопровождающих лиц эта тройка провела совещание с обсуждением степени их ответственности за поражение Вооруженных Сил Юга России. Харузин решительно требовал убить Романовского, мотивируя это так: «Деникин ответственен, но на его совести нет темных пятен; генерал же Романовский запятнал себя связью, хоть и не доказанной [87] , но по его личному мнению и на основании имеющихся у него документов существовавшей, хотя бы и косвенно, между генералом Романовским и константинопольскими банкирскими конторами, снабжавшими деньгами и документами большевицких агентов, ехавших на работу в Добровольческую армию». В приведенных обвинениях не имелось ничего нового, сам характер их был попросту несерьезный: имея на руках документы, на которые ссылался Харузин, следовало их предъявить сообщникам, а то и обнародовать. Учитывая, что до сих пор следов их не найдено, возникают сокрушительные сомнения в их существовании когда-либо. Скорее, требовалось просто распалить и убедить себя и товарищей в инфернальности будущей жертвы.
Вообще сомнительно, чтобы три террориста-любителя самостоятельно решились на столь серьезный шаг. И Кучевалов прямо утверждает, что Харузин состоял «активным членом правых монархических организаций, находился под их моральным давлением». Обращает на себя внимание вопиющий факт, что Харузин и К° «были прекрасно осведомлены о прибытии» Деникина и Романовского, и это на фоне заявления Агапеева – официального представителя – что в русское посольство данная информация поступила от силы за полтора часа до появления корабля. Убийцы же получали великолепные сведения, что невозможно без постороннего содействия.
Реконструировав последовательность тех трагических событий, гораздо важнее попытаться рассмотреть их подоплеку и скрытый смысл, назвать не колоритную до нарочитости фигуру исполнителя, а стоявшие за ним силы. Для этого необходимо возвратиться на полгода назад, к самой завязке противостояния Деникина и Врангеля.
О том, что Врангель еще с лета 1919 года определенно говорил о «решении судьбы России командующими генералами», фактически претендуя на лидерство, – известно давно и сомнений не вызывает. Именно он все чаще действительно рассматривался многими как альтернатива Деникину, что накладывалось на его усиливавшуюся критику политики и стратегии Ставки. Борьба за власть не могла не вспыхнуть, но историку более чем наивно просто покорно следовать за деникинскими и врангелевскими мемуарами и считать, что это противостояние ограничивалось лишь обменом взаимными упреками в рапортах, докладах и письмах. Борьба за власть неизбежно сопровождается воздействием на наиболее уязвимые точки соперника; а центром и, если можно так выразиться, мозгом Штаба Деникина был Романовский.
Тогда же участились контакты Врангеля с известным правым деятелем, националистом и патриотом Шульгиным. С этого момента их связь окрепла, так как последний все больше разочаровывался в деникинской политике. «Врангель главным образом уверился в своей пригодности заменить Деникина на основании письма В. В. Шульгина, прямо указывающего на это обстоятельство», – отмечал близкий к барону источник. Шульгин одно время возглавлял конспиративную организацию «Азбука», а его помощником в ней являлся близкий сотрудник Врангеля, старший адъютант (исполняющий должность генерал-квартирмейстера) Штаба Кавказской Армии, Генерального Штаба полковник А. А. фон Лампе. Видимо, и Врангель, и Шульгин прекрасно понимали значение и влияние Романовского. Характерно, что Деникин и соответственно Романовский относились к «Азбуке» осторожно и не признали большинство ее сотрудников состоящими в рядах Добровольческой Армии, так как Главнокомандующему не могло понравиться ставшее ему известным ведение «Азбукой» разведки в само́й Ставке.
Дальнейшее развитие и интерпретация событий, восстановленных в результате скрупулезного анализа источников и косвенных свидетельств, оказывается совершенно неожиданным, хотя поразительно точно складывается в логическую цепочку и дьявольски напоминает сплетение паутины. Действительно, почти невероятно, что константинопольское покушение было инициативой мнительного убийцы-одиночки, слабо связанного со строевым офицерством, по-настоящему озлобленным отступлением и неудачами.
В январе 1920 года полковник фон Лампе, получивший предложение вступить в командование 1-м Сводно-Гвардейским полком и решивший его принять, неожиданно командируется в Константинополь. Причин того, что едет именно он, полковник в своем обширном дневнике не сообщает, хотя неоднократно пишет о цели поездки – закупке угля для флота. Уже это противоречит официальной версии, по которой он либо просто «эвакуирован из Одессы», либо «исполнял различные поручения Врангеля заграницей», что уже само по себе интересно. Между тем отдать приказ о командировке фон Лампе мог только его непосредственный начальник – генерал Драгомиров, старшим адъютантом Штаба которого он был с ноября 1919 года. Тот самый Драгомиров, который был фактически смещен в сентябре 1919 года с поста председателя Особого Совещания и назначен на второстепенное киевское направление – вряд ли без участия Романовского. Тот самый Драгомиров, который еще в 1918 году вошел в контакт с монархической организацией Дроздовского – заклятого врага Ивана Павловича. Тот самый Драгомиров, на которого прямо намекает один из очевидцев, приводя крайне резкие отзывы о Романовском – уже после гибели последнего – неназванного «полного генерала в Крыму»: «Он был невоспитанный и грубый человек, и вы все заразились от него».
Военным представителем Вооруженных Сил Юга России в Константинополе, в чье распоряжение временно поступил фон Лампе, был генерал Агапеев, чья биография в годы Гражданской войны в контексте нашей темы весьма многозначительна. С одной стороны, еще с весны 1918 года он работал в подпольном Харьковском «Центре Добровольческой Армии» под руководством полковников Б. А. Штейфона и этого самого фон Лампе. Стало быть, последний оказался в 1920 году в контакте со старым и крайне доверенным сослуживцем, а в их совместном прошлом присутствовал «нелегальный» компонент. С другой же стороны, Агапеев был одним из наиболее «обиженных» лично Романовским. В апреле 1919 года он был начальником Штаба 2-го армейского корпуса (командир корпуса – генерал В. З. Май-Маевский), но не поднялся вслед за Владимиром Зеноновичем на армейский уровень. Деникин, должно быть при участии Романовского, не утвердил Агапеева в должности начальника Штаба Добровольческой Армии и вскоре вообще отправил в резерв чинов, хоть и с производством в следующий чин. А в августе последовало заграничное назначение, сильно смахивавшее на почетную ссылку. Приходится признать, что основания для неприязни к Романовскому у Агапеева имелись.
Пребывая более двух месяцев в Константинополе, фон Лампе постоянно глухо упоминает в дневнике о своей сильной занятости («тут дел не мало»), не конкретизируя ее содержание. При этом тут же полковник признается относительно угля, что «не получил на него ни гроша и не купил его ни фунта». Спрашивается – чем же занимался фон Лампе в действительности и почему он молчит об этом даже через много лет, в эмиграции? Возникает только одно объяснение, если узнать, что начальником константинопольского отделения организации «Азбука» являлся некий поручик Михаил Александрович Харузин. (Скорее всего, имя и отчество «Мстислав Алексеевич» просто искажены в документе, хотя имеются данные о наличии у убийцы брата.)
Как бы то ни было, заместитель начальника «Азбуки» фон Лампе встретился с еще одним своим сотрудником, а теперь – еще и прямым подчиненным…
После этого все становится на свои места. Совершенно логично после покушения смещение с должности военного представителя Агапеева, который явно знал гораздо больше, чем позже написал во вполне безобидной записке «Убийство генерала Романовского», лишь пересказавшей версию английского следствия, утверждавшей полную неизвестность злоумышленника и потому напечатанную тем же фон Лампе в 1927 году. Настораживает, что Агапеев в этот день неоднократно исчезал из поля зрения. По дороге из порта отстал от прибывших генералов и объяснил это непроверяемой пустой отговоркой, а где он мог задержаться и с кем встретиться в действительности, узнать невозможно. После покушения Агапеев, по его словам,