Впрочем, не в одном Гитлере видел он угрозу. Один из старых балаховцев позже вспоминал речи, которые «Батька» вёл в кругу своих соратников. «Я знаю - некоторые из вас посмеивались над моим увлечением Тарасом Бульбой, который был естественный тип средневековья, - говорил он, - но любил я его не за это, а за упорную непримиримость к врагу, за стойкость в христианской вере, свободолюбие и преданность своим товарищам. — Он и погиб страшной смертью за эти идеалы... Я убеждён, что скоро настанут страшные времена, которые по силе человеконенавистничества, жестокости и преследования христиан и вообще верующих в Бога превзойдут не только средневековье, но и жуткую эпоху ассирийских и египетских царей... Да, господа, скоро ещё нам придётся отвечать на вопрос: “во Христа веруешь?”, причём утвердительный ответ будет требовать немедленной защиты с оружием в руках христианской цивилизации. Поверьте мне, вопрос будет так поставлен, или победить, или влачить жалкую жизнь раба и лизать пятки большевицкого хама!»
Вспомнил ли Балахович эти свои слова в сентябре 1939 года, когда в обливающейся кровью Польше, которую делили между собою нацисты и большевики, он бросился формировать новый партизанский отряд? К этому времени чин его был признан, и «Добровольческую Группу» (название менялось несколько раз) Булак-Балахович возглавляет уже не генерал-майором Русской Армии, а бригадным генералом Войска Польского. Почти две тысячи отозвавшихся на его клич добровольцев объединены в два пехотных батальона, два эскадрона кавалерии, противотанковый взвод и - отголосок минувшей войны? - юнкерский и офицерский отряды, действуя в дни обороны Варшавы на южном участке.
Кажется, возвращаются дела двадцатилетней давности. Вновь идут по тылам противника балаховцы; вновь стелется в карьере на пулемёты дикая конница; ближайший помощник Булака - есаул Яковлев (теперь он польский полковник), в 1920 году командовавший казачьей бригадой... Тогда они крепко не ладили - Яковлев не хотел подчиниться, - сегодня же стоят в общем строю: «скоро настанут страшные времена...», и встретить их надо, как прежде, с оружием в руках.
Позже рассказывали, будто Балахович «объявил о формировании отряда для похода против большевиков», и в какой-то мере можно этому поверить, поскольку генерал посылал своего эмиссара и в восточные области Польши - в Брест-Литовский, Люблин и Вильну для контакта с «формирующимися там моими отрядами», — а ведь Брест и Вильна входили уже в советскую зону раздела Польши. Но 30 сентября пала Варшава, открытая вооружённая борьба была окончена, и «Батьке» с его приближёнными пришлось переходить на нелегальное положение.
Ну, уж для этого он решительно не был создан. Попытки конспиративной работы Булак-Балаховича трудно назвать успешными - кружок лиц, собравшихся при нём, объединялся, очевидно, лишь обаянием самого генерала и за семь месяцев никакого вклада в подпольную борьбу внести не успел, «Батьке» же соратники в конце концов посоветовали выбраться из Варшавы. Но на прощание генерал, как рассказывал близко знавший его сослуживец, решил «“кутнуть” по своему обыкновению»... - «А кто два раза в день не пьян, тот, извините, не улан...»
Был или не был Балахович навеселе, когда 10 мая 1940 года у его дома, уже после комендантского часа, его остановил немецкий патруль? Наверное, это неважно, как неважно и то, была ли эта встреча случайной или кто-то донёс оккупантам о скрывающемся генерале, и его поджидали специально направленные гестаповцы. В конце концов, можно быть пьяным и не от вина - вспомним размышления Мережковского: «летит и долетит до конца, не остановится. Вот этим-то концом он, может быть, и пьян»; «есть упоение в бою» - и с одной только палкой в руках, на которую опирался он при ходьбе (тревожили старые раны?), партизан Балахович принял последний свой бой.
Он и сан не любил брать в плен настоящих врагов - не обманутых красноармейцев, а комиссаров и чекистов. Ещё на Великой войне он не ждал себе плена от немцев. Не пошёл он в плен и сейчас, предпочтя автоматную очередь и лёгкую смерть на месте.
«Жил грешно и умер смешно», - быть может, вспомнил бы слова смертельно раненного балаховца бывший соратник Балаховича Савинков. Быть может, и кому-то ещё эта случайная гибель в случайной стычке покажется нелепой и бессмысленной. Но бывает ли вообще не бессмысленная смерть? И не выбрал бы сам Станислав Балахович, предоставь ему кто-нибудь выбор, именно такой - отчаянной, задиристой, очень «балаховской» обстановки для финала своего жизненного пути? Он действительно, как и обещал в стихах, упрямо прошёл до конца, оставаясь самим собою, и ушёл одвуконь - на своих вороном и белом - на тот Суд, где только и будут справедливо взвешены его грехи и его подвиги.
К одиннадцатой годовщине Октябрьского переворота (что за круглая дата?) у древней псковской крепостной стены поставили памятник «борцам за дело Пролетарской Революции, замученным в 1919 году в гор[оде] Пскове белогвардейскими бандами Булак-Булаховича[85]». Несколько лет назад рельефные буквы имени «Батьки» были спилены и аккуратно закрашены под общий фон, так что остался лишь лёгкий намёк.
Однако «белогвардейские банды» были оставлены в неприкосновенности.
Знамение уже нашего времени?
И на той же Псковщине, тоже в наши дни, старый священник вспоминает о бесчинствах красных, убивших всех духовных лиц и сбросивших тела в озеро... «А потом пришёл Балахович и спустил всех комиссаров в ту же самую прорубь...»
- Батюшка, Булак-Балахович, мы слышали, был бандит?!
- Хоть и бандит был, а Царство ему Небесное...