Тем не менее 19 декабря Семёнову удалось разоружить находившихся на пограничной станции Маньчжурия ополченцев: сочетание сообщения о демобилизации и отправке по домам с наведённым на толпу револьвером и перспективой первому шевельнувшемуся первым же и получить пулю (а самоотверженности от революционной толпы, как правило, ожидать не приходится) оказалось весьма действенным. Разоружённых солдат рассадили по заблаговременно поданным теплушкам, последняя из которых была отведена для арестованных большевицких лидеров, - и именно она породила одну из самых устойчивых «чёрных» легенд, и по сей день окружающих имя Григория Михайловича.
Советские источники единодушно сходятся на том, что на станции Маньчжурия Семёновым было учинено что-то ужасное. Однако при попытке разобраться в событиях более подробно приходится констатировать: не только цельной, но и просто сколько-нибудь последовательной картины событий составить никак не удаётся.
«Его изуверские действия, - трепеща от гнева, обличает Григория Михайловича отставной генерал советской юстиции, - которые он совершал настолько спокойно и обычно, как будто срезал кочан капусты или вырывал куст картошки, характеризует разговор, состоявшийся по телефону между ним и работником Читинского Совета.
- Что произошло на станции Маньчжурия?
- Ничего. Всё стало спокойно. Ваши красноармейцы и советчики мне уже не мешают.
- Как это понять? Вы их расстреляли?
- Нет. Я их не расстрелял. У меня патроны ценятся очень дорого. Я их повесил.
Вагон с трупами Семёнов приказал начальнику станции отправить в Читу для устрашения большевиков».
Это довольно поздняя версия (конца 1970-х годов); в 1940-м же коммунистический историк повествует: «...Отряд мятежника Семёнова напал 1 января 1918 г. (нового стиля. - А. К.) на станцию Манчжурия. Здесь он арестовал членов Манчжурского совета и солдат местной дружины и перепорол их», - что, конечно, тоже болезненно, но всё же не пуля и не петля. А современная событиям советская газета, которой, казалось бы, просто полагалось вопить о злодеяниях кровавого белобандита, всего лишь сдержанно сообщала: «Атаман Семёнов со своим бандитским отрядом в числе 27 человек напал на ст[анцию] Маньчжурия, арестовал маньчжурский комитет и совет Р[абочих] и С[олдатских] Депутатов] и объявил себя начальником гарнизона, послав генералу Хорвату (Управляющий Китайской Восточной железной дорогой. - А. К.) верноподданническую телеграмму». Таким образом, действия Григория Михайловича, согласно советской литературе, варьируются в широком спектре - от поголовных казней до отправки телеграммы. Обратив внимание на чисто техническую сложность, пусть и при самом горячем желании, двум десяткам партизан истребить или выпороть полторы тысячи ополченцев (успех разоружения был обусловлен как раз тем, что за ним последовали не репрессии, а демобилизация), мы сможем и поверить Атаману, что в отношении Маньчжурского Совдепа он тоже ограничился разгоном.
Итак, станции Даурия и Маньчжурия надёжно контролировались отрядом Семёнова; обладал он и достаточным запасом отобранного у ополченцев оружия; слава о событиях 19 декабря уже распространялась по Забайкалью и даже дальше; наконец, за спиною полоса отчуждения КВЖД была в значительной степени очищена генералом Д. Л. Хорватом и китайскими войсками от большевизированных воинских частей и казалась вполне надёжным тылом... и есаул Семёнов решил, что пора переходить в наступление.
На что мог он надеяться, начиная поход против охваченного смутой Забайкалья? Прежде всего, силы белых постепенно возрастали. К Рождеству 1917 года, согласно одному из источников, кадр Монголо-Бурятского полка уже насчитывает 9 офицеров, 35 добровольцев и 40 монгольских всадников, наконец-то начавших собираться в «свою» национальную часть. Проследовавшие с фронта через Маньчжурию в Приморье, к местам стоянок мирного времени, эшелоны Уссурийской дивизии дали 10 офицеров и 112 нижних чинов. К 9 января сам Семёнов числит в своём полку 51 офицера, 3 чиновников, 125 добровольцев, 80 монголов-харачинов и 300 монголов-баргутов. Была надежда и на дальнейшие пополнения: в Маньчжурию потянулись добровольцы, преимущественно офицеры, юнкера, кадеты, учащаяся молодёжь.
Начали появляться и средства, хотя способы их получения стали основанием для самых серьёзных обвинений в адрес Семёнова и его подчинённых. Дело в том, что есаул выставил на станции Маньчжурия своего рода заставу для проверки поездов (одним из парадоксов российской действительности в первый период Гражданской войны был почти свободный проезд по железной дороге, несмотря на начавшие уже определяться фронты). Инструкции Атамана один из его апологетов передаёт так: «Всех, имеющих большевистские документы, - арестовывать и направлять в комендантское! - распорядился Семёнов. - Деньги конфисковывать полностью. У спекулянтов отбирать всё, чтоимеется сверх трёх тысяч рублей. Всё золото, серебро, платина и опиум - конфискуется и немедленно вносится в фонд армии». Таким образом пополнялась казна маленького отряда (других источников попросту не было), но, конечно, такие методы таили в себе и угрозу развращения вседозволенностью: дело могло начинаться с праведного гнева по адресу выявленных большевиков или уличённых спекулянтов, но нельзя полностью отрицать и возможность того, что часть «конфискованного» в конце концов всё же прилипала к рукам семёновских отрядников.
Семёнов возлагал значительные упования на забайкальских казаков, считая их сторонниками твёрдой государственной власти и убеждёнными противниками большевизма. Атаман, по его собственным воспоминаниям, стремился охватить Забайкалье сетью «противобольшевистских ячеек», на вооружённое содействие которых в решительный момент он и должен был рассчитывать, вынашивая планы наступления. Таким образом, полтысячи добровольцев наступали не в пустоту и не на контролируемую Советской властью территорию, а в область, готовую, по мнению командира отряда, к взрыву против новых хозяев. Уже зная по опыту разоружения большевизированных частей, что смелость действительно города берёт, есаул мог считать себя и своих людей не столько «освободителями» пассивно ожидающего их Забайкалья, сколько детонатором для начала борьбы самих станиц. Действительность показала, что расчёт оказался ошибочным, но можно ли было всё это предполагать, вглядываясь в неизвестность с маленькой станции Маньчжурия?
В чаянии скорого очищения Забайкалья от противника и в надежде, что это воодушевит находившихся в Харбине представителей Антанты и подтолкнёт их к щедрой и действенной помощи, Семёнов, быть может, и не был таким уж фантазёром, допуская при содействии союзников возможность «обезопасить Сибирскую магистраль и организовать боевые силы в помощь ген[ералу] Дутову» (сражавшемуся в Оренбуржьи). Отметим здесь и упомянутое в дипломатической переписке намерение есаула «поставить себя под начало хорошо известного лидера»: всё, чтомы привыкли думать о Григории Михайловиче, его своевольстве и бунтарстве, расходится с этим самоотверженным решением, - а ведь он даже предпринял в этом направлении конкретные шаги, направив доверенного офицера ни к кому иному, как к находившемуся тогда в Шанхае адмиралу А. В. Колчаку.
«Просить его прибыть в Маньчжурию для возглавления начатого мною движения против большевиков», - вспоминает инструкции, данные своему посланцу, сам Атаман. «...Он сказал, - свидетельствует адмирал, - что было бы очень важно, если бы я приехал к Семёнову поговорить, так как нужно, чтобы я был в этом деле. Я сказал: “вполне сочувствую, но я дал обязательство, получил приказание от английского правительства и еду на Мессопотамский фронт”».
Итак, ещё один диктатор (после Брусилова), которого Семёнов звал «княжить и володеть», не оправдал его надежд. Есаул оставался один на один со своим врагом, но отступать не собирался. Давно осознанная им необходимость рассчитывать в первую очередь на свои силы уже побудила его изменить первоначальный план формирований: с 9 или 10 января 1918 года, кроме Монголо-Бурятского конного полка, было положено начало пешему полку, получившему название Семёновского. «Это, в свою очередь, повлекло за собой изменение самой конструкции собиравшейся боевой силы, - пишет один из первых историков борьбы Атамана Семёнова. - Именно, вместо полка образовался Отряд[33], который по месту формирования - посёлок Маньчжурия - был назван Маньчжурским, а так как он представлял собой самостоятельную единицу, и притом вполне законченную, то получил ещё название Особого, т. е. Особый Маньчжурский Отряд, сокращённо О. М. О.».
Начальником Штаба Отряда стал полковник Л. Н. Скипетров, Семёнову же, в силу «казачьих традиций» и ненормальности ситуации, когда младший по чину оказывался во главе старших его, вскоре было преподнесено неуставное звание Атамана Отряда. Именно с этого момента и навсегда он останется Атаманом; одноимённые выборные должности в родном Войске и других Дальневосточных Войсках будут, как и всякая демократическая игрушка толпы, приходить к нему и уходить, но лишить его титула Атамана первых добровольцев на Востоке России уже никто никогда не сможет.
Сперва казалось, что боевые действия, начатые 11 января, развиваются успешно, и Семёнов уже выделил особый дивизион для броска на Читу, однако образовавшийся там ещё 3 января так называемый «Забайкальский Народный Совет» из представителей городских самоуправлений, «Комитета общественной безопасности», Съезда сельского населения Области и Совдепов, при поддержке убоявшегося «кровопролития» Войскового Атамана полковника В. В. Зимина, обратился к Семёнову с просьбой остановить наступление. Не желая выглядеть в глазах населения Области ещё одним узурпатором власти, Атаман отвёл войска и лишь просил Народный Совет не допустить установления большевицкой диктатуры.