Интересно, что Семёнов, по-видимому, как и прежде не воспринимается широкими массами Забайкальцев «своим». Во главе Войска остаётся полковник Зимин (с которым почему-то никто не попробовал посчитаться за его по сути предательскую позицию в дни январского наступления), ещё и жаловавшийся, «что когда в Забайкалья была свергнута Советская власть, то Сибирское Правительство назначило Атамана Семёнова Командиром Корпуса Дальне-Восточных Войск[38] и подчинило ему Забайкальское Войско (на самом деле не Войско как административную единицу, а полки, состоявшие из казаков-Забайкальцев и сформированные тем же Семёновым. - А. К.), то есть выбранный Войсковой Атаман остался без реальной силы и в подчинении у Атамана Семёнова». Жалобы не соответствовали действительности, о чём говорит хотя бы тот факт, что когда Амурское и Уссурийское Казачьи Войска в октябре 1918 года избрали Григория Михайловича своим Походным Атаманом, - от земляков-Забайкальцев он такой чести не удостоился.
О причинах этого, в общем, можно догадываться. В то время как в Забайкальской Области красное партизанское движение широко затронуло лишь восточную, наиболее труднодоступную её часть (район Сретенска и Нерчинска) - по терминологии Семёнова, это был вообще не «Забайкальский», а «Амурский фронт», - Области Амурского и Уссурийского Войск были охвачены партизанщиной в гораздо большей степени, что ложилось дополнительным гнетом на плечи местного населения. Поэтому слабые Амурцы и Уссурийцы[39], нуждаясь в помощи, должны были обращать свои взоры к «старшему брату» и видеть в Атамане заступника, Забайкальцы же, гораздо менее пострадавшие от войны, - боевые действия велись в основном вдоль линии железной дороги, - могли позволить себе относиться к Семёнову, семёновцам и «семёновщине» критически и роптать на их реквизиции и расправы.
Отрицать ни того, ни другого не приходится. Не имея правильно организованного довольствия, Маньчжурский Отряд, Инородческая дивизия, да и Забайкальские полки жили в значительной степени «самоснабжением» с неизбежными при этом проявлениями произвола, усиливающимися в партизанских районах. То же относится и к поркам - так, когда рабочие Читинских железнодорожных мастерских попробовали пригрозить забастовкой, экзекуция оказалась столь чувствительной, что два дня после неё мастерские не смогли работать уже безо всякой забастовки, - и к самочинным арестам с нередко следовавшими за ними «ликвидациями» арестованных (причастных к большевизму или партизанскому движению или подозреваемых в этом). Расстрелы или «рубка» заключённых на станциях Маккавеево, Даурия или в троицкосавских «Красных казармах» стали для Забайкалья кровавой притчей во языцех; особую известность стяжала семёновская «Броневая дивизия», и сами названия входивших в неё бронепоездов, как говорили, недаром составляли весьма сурово звучащий девиз: «Атаман Семёнов - грозный мститель, беспощадный истребитель, бесстрашный усмиритель, отважный каратель и справедливый повелитель» (бронепоезда именовались соответственно «Атаман», «Семёновец», «Грозный», «Мститель» и так далее).
В то же время большинство сведений об этом «разгуле семёновщины» относится к области слухов, охотно добавляющих к числу жертв столько нулей, сколько требуется для пущего эффекта. При попытках же разобраться сразу начинаются вопросы, за давностью лет и скудостью информации уже нерешаемые, - вроде того, что арестовывались люди как будто семёновцами, а «ликвидировались» офицерами совсем других частей, к Атаману не имевших отношения, и т.п. Наконец, в случае своевременного вмешательства удавалось расправы - судебные или внесудебные - пресекать, а побывавший в Забайкалье омский премьер-министр П. В. Вологодский вынес из общения с Семёновым довольно благоприятные для последнего впечатления.
Говоря об Атамане Семёнове и установленном им «режиме», необходимо обратить внимание и на другую сторону медали. Жёсткая, нередко жестокая внутренняя политика избавила Читу от большевицкого мятежа, подобного тем, какие под руководством Сибобкома РКП (б) были подняты в конце 1918 - начале 1919 года в Омске, Томске, Енисейске и других городах Сибири, - а следовательно, и от неизбежных при его подавлении ответных репрессий: в Забайкальской столице революционная деятельность ограничивалась одиночными выстрелами из-за угла и тому подобным мелким бандитизмом, причём одной из жертв едва не стал сам Григорий Михайлович - 19 декабря в городском театре в него была брошена бомба, и Атаману с осколочными ранениями ног пришлось слечь в постель.
Слухи о мнимых и сведения о подлинных нарушениях законности в Забайкалье, достигая Омска, повлекли в середине октября командировку в Читу двух уполномоченных - Е. Е. Яшнова от имени председателя совета министров и Генерального Штаба полковника А. Н. Шелавина от военного министра. «Мне часто казалось, что Семёнов жаждет дружеского внимания, между тем Семёнов изолирован, так как даже местные конституционные] демократы] держатся в стороне», - резюмировал потом Яшнов; действительно, очень похоже на правду, что Атаман ухватился за возможность ещё раз объясниться непосредственно перед представителями центральной власти, без участия многочисленных «доброжелателей». И он не ошибся: «...Более широкое знакомство с настроениями читинских общественных кругов и местными условиями, а также мои и полковника Шелавина впечатления от личных встреч и разговоров с Атаманом, убеждают меня, что в наших предположениях о якобы царящем в Забайкалье произволе власти было много преувеличенного, - писал из Читы Яшнов. - Это во-первых. Во-вторых, виновниками даже и тех правонарушений, какие в действительности имели место, видимо, приходится считать не столько самого Атамана, сколько некоторых из его подчинённых». Шелавин же в своём докладе был по- военному деловит: «В отношении поручения моего, изложенного в предписании, есть полное основание ожидать, что оно разрешится успешно и даст тот результат, который выдвинут командармом на первый план - создание правопорядка и нормальных взаимоотношений. Основанием для подобного заключения служит то, что полк[овник] Семёнов идёт навстречу установлению законного порядка, будучи готов для этого даже поступиться неотъемлемыми своими правами и интересами». Основываясь на полученной информации, а возможно - и на личном общении с Семёновым, уже сам командующий Сибирской Армией генерал П. П. Иванов-Ринов, в том же октябре проезжавший через Читу в Харбин и Приморье, тоже вынес уверенность, что есть полная возможность установить его подчинение во всех отношениях, как командира Корпуса». Впрочем, писалось это 19 ноября 1918 года, когда в далёком Омске произошли события, поставившие оптимистические выводы под сомнение и добавившие Григорию Михайловичу новой - и тоже скандальной - известности.
Речь идёт о произошедшем 18 ноября перевороте и последовавшем за ним возведении, по решению совета министров, адмирала Колчака на пост Верховного Правителя России и Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами. В ответ на известия об этом в Омск начали поступать приветствия и сообщения о «признании» адмирала: социалистическо-либеральная Директория не пользовалась авторитетом у консервативных кругов и военных. Впрочем, «признали» всё-таки не все...
Не стоит считать Атамана Семёнова поборником права и законности, возмущённым своевольными действиями «переворотчиков». Методы их деятельности были вполне в его вкусе, да и любить Директорию ему - в глубине души монархисту или в крайнем случае стороннику военной диктатуры - было абсолютно не за что. Гнев Атамана вызвало другое: Верховным Правителем для соблюдения формальностей было назначено судебное следствие, и вот этого-то Григорий Михайлович терпеть решительно не желал, направив Колчаку возмущённую телеграмму: «Означенные русские офицеры первые со мной подняли знамя борьбы за спасение отечества и, как преданные верные сыны, покрыли свои имена славой ярых и грозных борцов с большевизмом, как походный атаман Дальне-восточных казачьих войск, протестую против насилия над лучшими сынами русского казачества и категорически требую отмены над ними суда и немедленной высылки их в моё распоряжение, их имена принадлежат суду истории, но не вашему. [В] случае неисполнения моего требования я пойду на самые крайние меры и буду считаться лично с вами».
Семёнов не догадывался, что назначенному суду предстояло превратиться в суд над Директорией, а заговорщики были в результате... произведены в следующие чины. Конфликт казался исчерпанным, но арест «переворотчиков» был, как выяснилось, далеко не единственной претензией Атамана к адмиралу. Телеграммой Вологодскому (копии - Дутову, Хорвату, Иванову-Ринову) Семёнов 23 ноября категорически заявлял: «Историческая роль и заслуги перед родиной Особого Маньчжурского Отряда, напрягавшего в течение 8 месяцев свои силы в неравной борьбе с общим врагом родины, стянутым для борьбы с Отрядом со всей большевистской Сибири, - неоспоримы. Адмирал Колчак, находясь [в] то время на Дальнем Востоке, всячески старался противодействовать успеху моего отряда, и благодаря ему отряд остался без обмундирования и припасов, имевшихся тогда в распоряжении адмирала Колчака (это, как мы знаем, не совсем справедливо, хотя неправы в конфликте были, в общем, обе стороны. - А. К.), а посему признать адмирала Колчак[а] как верховного правителя государства не могу. На столь[40] ответственный перед родиной пост я, как командующий дальневосточными войсками, выставляю кандидатов генералов Деникина, Хорвата и Дутова, каждая из их[41] кандидатур мною приемлема».
Заметим, что признание новой власти в условиях Гражданской войны по-прежнему являлось актом доброй воли каждого из представителей «власти на местах», и Семёнов имел все основания выдвинуть на пост Верховного Правителя другие кандидатуры, тем более что существует упоминание о первоначальном сговоре Атамана с Хорватом, который якобы обещал ему поддержку в противодействии Колчаку, но по двуличию или слабоволию быстро переменил своё мнение и оставил Григория Михайловича в одиночестве. Ситуация усугублялась взрывным и импульсивным характером Семёнова: не дождавшись, да, кажется, и не дожидаясь ответа, он через несколько часов «подкрепил» своё требование весьма рискованным дополнением.