Но это не устраивало новых хозяев Маньчжурии: объединение русских воинских частей под русским командованием отнюдь не входило в планы японцев. Организованное ими Бюро по делам русских эмигрантов в Маньчжурии и его официоз - журнал «Луч Азии» всячески пропагандировали имя Атамана Семёнова как «общего вождя», но реальной властью Григорий Михайлович отнюдь не обладал. Поневоле вынужденный сменить оружие, теперь он берётся за перо.
Мы уже привыкли к неожиданным поворотам в жизни генерала, и вряд ли покажется странным, что в эмиграции именно Семёнов становится единственным из Белых военачальников его уровня, кто обратился к разработке принципиальных концепций общественного устройства. Повинуясь ли политической моде на ярлыки и «...-измы» или руководствуясь какими-то иными соображениями, - умозаключения свои он объединяет под общим названием «Россизма».
Название оказалось определённо неудачным - Атаман не уловил, что на слух в «Россизме» будет явственно звучать «расизм» (которого там, кстати, нет и в помине), - да и сущность концепции не отличалась конкретностью. «Идеология “россизма”... была весьма неопределённой, - отмечалось впоследствии в сводке советских карательных органов. - “Россизм” требовал, чтобы вся политическая жизнь белой эмиграции была направлена на интересы одной только России». Но в этом, а также в принципиальном «непредрешенчестве», отразилась верность Атамана Семёнова основополагающим заветам Белого Дела, попытки ревизии которых, столь многочисленные в эмиграции, он решительно отвергает. Больше всего Григорий Михайлович опасается «стать на обычный путь партийной программы и связанной с ней политики насильственного насаждения своих партийных идеалов всем инакомыслящим»: партийность как основа политической жизни современных государств - и тоталитарных, и демократических, - расценивается им как принципиальное зло, «очаг государственной заразы», а присущая политической борьбе «необоснованная самореклама и, как следствие её, обман людей и вовлечение их с помощью этого обмана в свою партию» - как «государственное преступление». Идеология Семёнова предполагает свободное объединение всех общественных и национальных групп вокруг идеи Великой России: «Всё население страны, независимо от структуры её государственного устройства, должно осознать общность долга перед родиной и защищать права своего класса или Народности в рамках общегосударственных интересов».
Важно отметить, что Григорий Михайлович оказался практически не затронут весьма популярным в 1920-е - 1930-е годы соблазном фашизма, которому отдали дань и многие из русских изгнанников. «С искренним сожалением я констатировал, - пишет он в 1934 году, - чрезмерное увлечение нашей молодёжи фашизмом и национальным социализмом Хитлера, причём горячие головы забывают во имя этих чуждых и неприменимых в России учений истинные интересы нашей Родины». В свою очередь, издававшийся в Эрфурте (надо думать, не без покровительства нацистских спецслужб) листок-бюллетень «Мировая Служба» в 1937-1938 годах обрушился на Семёнова с обвинениями в... принадлежности к масонству («Атаман Семёнов - Розенкрейцер») и «сделках с иудеями». Утверждения были голословными, но германские «борцы с мировой угрозой» имели основания для беспокойства: несмотря на определённые надежды, по-видимому возлагавшиеся Атаманом на Третий Рейх в предстоящем столкновении с большевизмом, - ближе ему были совсем другие силы.
Это стало ясно после заключения в 1939 году советско-германского договора о ненападении, последующего раздела Польши, а затем - и вступления советских войск в Прибалтику. Обратив внимание на возможный распад Антикоминтерновского пакта, коль скоро его главный организатор - Гитлер - вступил на путь сотрудничества с СССР, Григорий Михайлович бросается в Шанхай и там, в конце 1939 - начале 1940 года, в течение нескольких месяцев старается довести свои взгляды на будущее Европы, России и Азии до сведения... английской разведки. В соответствии с этими взглядами, Англии предлагался раздел сфер влияния с Японией и совместное наступление на СССР в широкой полосе от Кавказа до Приморья, для чего Атаман собирался отмобилизовать и выставить стотысячную русско-монгольскую армию. Отметим, что во главе такой отнюдь не эфемерной силы он имел бы все возможности не оказаться чьей-либо марионеткой, а сыграть в предстоящих событиях самостоятельную и весьма значительную роль. Наверное, именно этим и была предрешена неудача «шанхайской миссии» Семёнова - разрушить ось «Берлин - Рим - Токио» и реанимировать Антанту ему не было суждено.
С началом большой войны на Тихоокеанском театре японские оккупационные власти фактически интернировали Григория Михайловича на его даче близ Дайрена. «...Они его, конечно, подкармливают, - рассказывал о японской «опеке» очевидец, - но без их ведома он сделать ничего не может, даже выехать и то нужно специальное разрешение, да и едет он под присмотром жандарма или кого-нибудь из миссии (японской. - А. К.)... Против его дачи поселён японец специально для наблюдения за его домом...» Более того, быть может, не без разрешения оккупантов вокруг Семёнова с 1944 года «стали появляться люди, замешанные в работе с советскими», и не исключено, что Белого генерала в конце концов продали бы большевикам независимо от вступления СССР в войну против Японии...
Но всё решилось гораздо более простым способом. 22 августа 1945 года в Дайрене был высажен советский воздушный десант. «Автоматчики меня окружили, спрашивают - где ваша дача? - рассказывает дочь Атамана, застигнутая во время прогулки. - Я показала. Отец был на третьем этаже, работал над книгой. Они зашли, - сдайте оружие, отец отдал пистолет. Нормально разговаривали, и поужинали вместе с отцом, майор и какие-то ещё. А потом забрали, увезли...» Лишь ещё один раз довелось детям повидать своего отца. «Будьте умницами, будьте честными», - говорил он дочерям, крестя их на прощание. - «Живите по-христиански». И ещё одна фраза запала тогда им в душу: «Я лишил вас Родины, а теперь вот возвращаю. Наверное, ценой своей жизни...»
Он надеялся - больше ему ничего не оставалось, - что враги удовлетворятся расправой над ним одним. Может быть, несмотря на яростную непримиримость, пронесённую через все эмигрантские годы, Атаману хотелось верить, что советский строй всё же эволюционировал в сторону человечности или хотя бы законности. Но надежды были тщетными: 23-летнего сына Михаила, инвалида от рождения, расстреляли, второго сына Вячеслава и трёх дочерей - Елену, Татьяну и Елизавету бросили в концлагеря. Одну из них довели до попытки самоубийства, после чего десятилетиями держали в сумасшедших домах... Они были детьми своего отца, и для коммунистической юриспруденции этого оказалось достаточно.
А насчёт себя самого у Атамана Семёнова, наверное, уже не оставалось никаких иллюзий - недаром на заданный при аресте вопрос, каких взглядов он придерживается, Григорий Михайлович отвечал, сознательно делая первый шаг к неизбежному: «Всё тех же, что и в гражданскую войну, - за которые у вас расстреливают». Отрывки из материалов следствия и прошедшего в августе 1945 года в Москве «семёновского процесса» публиковались, но рисовать на их основании картину происходившего вряд ли возможно: слишком недостоверно звучат влагаемые в уста генерала реплики и слишком суконным советским языком заставляют его разговаривать «протоколисты», как будто вместо тюремного заключения Атаман усердно посещал курсы агитпропа. Да и что могли изменить любые реплики? Всё было решено заранее, ещё много лет назад, и зачитанный 30 августа приговор «к смертной казни через повешение с конфискацией всего принадлежавшего ему имущества» вряд ли мог кого-нибудь удивить, как не могло удивить и то, что исполнение не стали откладывать ни на один день...
«Григорий Михайлович так же, как его однополчанин барон Унгерн фон Штернберг на расстреле, встал под свою петлю со спокойным достоинством, будто под полковое знамя, отбитое им у врагов ещё на Первой мировой войне», - читаем мы у одного из сегодняшних авторов, искренне считающего, что подобными красивостями он делает услугу памяти Атамана. Очень легко сейчас рассуждать о «спокойном достоинстве» перед виселицей или с небрежным кощунством уподоблять большевицкую петлю — «священной воинской хоругви»[50]; именно поэтому остановим своё любопытство на пороге камеры смертников и, не имея адекватных источников и не доверяя «судебным протоколам» и выползавшим из чекистской среды слухам, обратимся лишь к последнему бесспорному документальному свидетельству - тюремной фотографии генерала.
...Известно, как советские застенки ломали людей. Конечно, Григорию Михайловичу не хотелось умирать, и вряд ли он специально шёл на конфликт со следователями и судьями. Но можно сколько угодно рассуждать об этом и читать «последнее слово Семёнова» - «...я старался искупить свою вину и перед Матерью-Родиной и её народом, и я с честью выполню, если только представится возможность, свои клятвы и обещания перед вами, высокие судьи...» - а потом просто посмотреть Атаману в глаза, чтобы почувствовать правду.
В них - горечь, обречённость и уже отстранённость от всего земного, но в них и твёрдость и неизбывная вражда. Очевидцы вспоминали, что Атаман мог «взорваться» яростью, и не она ли тлеет в его взгляде, как жар под золою потухающего костра? И разве не тот же он, что бы ни утверждали любые цитаты советских протоколов, —
Первый поднявший Белое знамя борьбы...
Первый восставший против неправой судьбы...
ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ М. К. ДИТЕРИХС(Очерк: Александр Петров)
Генерал-лейтенант Михаил Константинович Дитерихс, последний Правитель Приморья в 1922 году и Воевода Земской Рати, поднявший на знамя лозунги верности Присяге и Монархии и твёрдости в Вере, родился 5 апреля 1874 года в Санкт-Петербурге. Он принадлежал к роду обрусевших остзейских немцев. Дворянский род Дитерихсов ведёт своё происхождение из Германии и Богемии; в XVII веке, во время Тридцатилетней войны, его протестантская ветвь перебралась в Швецию. Русская ветвь Дитерихсов происходит от Ивана (Иоганна) Дитерихса, выходца из Швеции, который в XVIII веке, в царствование Анны Иоанновны, был приглашён в Россию для строительства Рижского порта. Его потомки приобрели имение в Курляндии и с начала XIX века выбирали уже исключительно службу в русской армии.