вой ветвью на знамя полка. К этому времени подтянулся, наконец, и 4-й Особый полк, так что в результате перегруппировки генерал Дитерихс вступил в командование отрядом (в составе своей бригады и полка французских зуавов), именуемым во французских оперативных документах «Франко-Русской дивизией».
После короткой передышки войска возобновили наступление. Русские части вместе со всеми преследовали неприятеля, пока внезапно вечером 4 октября не наткнулись на сильно укреплённые Негочанские позиции. Их атаки 5-го, а затем и 14 октября закончились безрезультатно и стоили бригаде, как и приданным французским частям, тяжёлых жертв. Болгарские окопы были заранее подготовлены и густо оплетены колючей проволокой, так что артиллерии отряда оказалось явно недостаточно, чтобы проделать в ней широкие проходы. Вот когда сказался просчёт русской Ставки, пославшей за рубеж одну лишь пехоту, без приданных ей артиллерийских и сапёрных подразделений. Насыщенность артиллерией союзных войск на Салоникском фронте была гораздо ниже, чем на Западном, и в этой обстановке неудивительно, что русские при распределении артчастей оказались на положении «пасынков». К тому же потери от боевых действий и развившихся в непривычном климате болезней превысили 50%, и к 7 ноября под ружьём оставалось в 3-м полку - 1 423 человека и в 4-м - 1 396 человек. Оставшиеся люди были очень утомлены.
Но жертвы русских солдат оказались не напрасными. Пользуясь тем, что значительные силы болгар были прочно скованы действиями русской бригады, сербы взяли штурмом высоту Каймакчалан и к 10 ноября создали угрозу путям отхода болгар из Битоля. 16 ноября болгары начали общее отступление на север. Генерал Дитерихс немедленно организовал преследование, так что именно русским выпала честь утром 19 ноября первыми вступить в Битоль. Сербский престолонаследник, Королевич Александр, прибывший через два дня в освобождённый город, выразил особую признательность русским войскам и в ознаменование их заслуг пожаловал Дитерихсу высокий боевой орден. Довольно напыщенной фразой отметил подвиги русской бригады в своём приказе и генерал Саррайль: «Русские, в греческих горах, как на сербской равнине, ваша легендарная храбрость никогда не изменяла вам».
С освобождением Битоля общее наступление союзников закончилось, и войска начали устраиваться на занятых позициях, готовясь к зиме. В октябре в Салоники прибыла также и 4-я Особая бригада. Командовавший ею генерал Леонтьев считался равноправным с Дитерихсом начальником, и общего командования русскими войсками на Салоникском фронте предусмотрено не было. Это положение оказывалось явно ненормальным.
В конце марта 1917 года до русских войск в Македонии дошло известие о Февральском перевороте и отречении Императора. Оторванные от России, солдаты были дезориентированы этими известиями, тем более что из-за линии фронта на них немедленно обрушился поток агитационной литературы пораженческого характера. Несмотря на это, части сохраняли боеспособность, что им и пришлось вскоре доказать на деле.
На 9 мая было намечено общее наступление всех французских, русских и итальянских частей. Оно должно было начаться одновременно по всему фронту после трёхдневной артиллерийской подготовки. Однако уже через несколько часов после начала атаки обозначилась её явная неудача: лишь кое-где войска смогли с ходу ворваться в первую линию окопов врага, но мощными контратаками были выбиты обратно. Единственный настоящий успех в этот день выпал на долю 4-го Особого полка - в рукопашном бою он овладел высотой Дабия, выбив с неё 42-й германский полк и взяв при этом до сотни пленных. Но поскольку французские части справа и слева не сумели поддержать русских, полк на высоте Дабия попал в очень тяжёлое положение и к вечеру был вынужден оставить её. Безрезультатные атаки продолжались ещё почти две недели, и только 21 мая генерал Саррайль отдал приказ перейти к обороне.
Незадолго до этого, 18 мая, генерал Дитерихс обратился с рапортом к Саррайлю, прося об «отводе» бригады на заслуженный отдых. Михаил Константинович указывал, что с августа 1916 года бригада в течение восьми месяцев без перерыва находилась на передовой, причём последние полгода - в особенно тяжёлых условиях: «Всяческим силам имеется предел. Чтобы сохранить в войсках бригады боевой дух, необходимо предоставить им временно полный отдых. Это будет заслуженной наградой за 8 месяцев трудной работы. Из 12 000 чел[овек], которые я привёз из России и которых я получил здесь, я потерял убитыми, ранеными, контуженными до 4 400 человек и до 8 000 человек разновременно переболело в госпиталях. Эти цифры достаточно красноречивы и показательны, чтобы свидетельствовать о трудности пережитого времени. Нужен полный отдых, который нельзя дать людям на позиции, нужны также пополнения, ибо теперь в частях остались едва достаточные кадры». Рапорт возымел своё действие, и 24 мая Дитерихс получил распоряжение об отводе 2-й Особой бригады в тыл.
Это было связано ещё и с тем, что 26 мая было получено распоряжение русского командования о сведении 2-й и 4-й Особых бригад во 2-ю Особую дивизию. Начальником её с 5 июня стал генерал Дитерихс, но ему не суждено было долго командовать дивизией. Уже в начале июля Дитерихса отзывают в Россию для получения нового, более высокого назначения. Генерал Саррайль впоследствии в своих мемуарах с теплотой вспоминал о Дитерихсе: «Я с грустью узнал, что он уезжает, генерал, ...который часто был для меня драгоценнейшим помощником во всех военных и жизненных проблемах».
Зрелище, которое предстало перед Дитерихсом на родине, было самым безрадостным. Армия, не сдерживаемая уже ничем, продолжала разлагаться, а большевики резко усиливались по всей стране. Правительство Керенского на глазах у Дитерихса лишило возможности действовать своих последних потенциальных союзников - сторонников генерала Корнилова - и теперь было бессильно остановить анархию.
Дитерихс, однако, не спешил немедленно встать в оппозицию к новой власти. Его даже предназначали на пост военного министра, но Михаил Константинович отказался. Зато он принял предложение нового начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, своего старого сослуживца Духонина, и 10 (23) сентября был назначен генерал-квартирмейстером Ставки Верховного Главнокомандующего. Теперь уже Михаил Константинович становится подчинённым и ближайшим помощником Духонина.
Последний начальник Штаба Верховного, а затем и Верховный Главнокомандующий Русской Армией Николай Николаевич Духонин является фигурой глубоко трагической. Он занял при номинальном «Главковерхе» Керенском должность начальника Штаба - фактического Главнокомандующего, но без соответствующих прав, единственно ради того, чтобы, как он надеялся, уберечь армию от окончательного развала.
«Духонин стал оппортунистом par excellence[51], - писал о нём позднее генерал А. И. Деникин. - Но в противовес другим генералам, видевшим в этом направлении новые перспективы для неограниченного честолюбия или более покойные условия личного существования, - он шёл на такую роль, заведомо рискуя своим добрым именем, впоследствии и жизнью, исключительно из-за желания спасти положение. Он видел в этом единственное и последнее средство...
Ставка несомненно сочувствовала в душе корниловскому движению. Духонин и Дитерихс испытывали тягостное смущение неловкости, находясь между двух враждебных лагерей. Сохраняя полную лояльность в отношении к Керенскому, они в то же время тяготились подчинением ему и отождествлением с этим лицом, одиозным для всего русского офицерства...»
Можно представить себе, сколько душевных мук доставляло Духонину и Дитерихсу их положение, тем более, что с каждым днём они всё более и более убеждались в своём полном бессилии. А когда в Ставку пришло известие о большевицком перевороте и бегстве Керенского, Духонину не оставалось ничего другого, как только принять на себя (1 (14) ноября) уже и формально звание Верховного Главнокомандующего; соответственно, Дитерихс 3(16) ноября принял на себя обязанности начальника Штаба.
7 (20) ноября Ленин вызвал Духонина к прямому проводу и повелел ему немедленно обратиться к немцам с предложением о перемирии. Духонин ответил, что не признает произошедшего переворота и что Россия в любом случае связана союзническими обязательствами со своими партнёрами по коалиции, а потому он не имеет права вступать в сепаратные переговоры с врагом. В ответ Ленин немедленно объявил о смещении Духонина и назначении на его место Верховным Главнокомандующим большевика прапорщика Н. В. Крыленко. Духонин отказался покинуть свой пост и был объявлен «мятежником» и «врагом трудового народа». Для ликвидации Ставки Крыленко выехал в Могилёв во главе эшелона революционных войск.
Перед этой угрозой Ставка оказалась совершенно бессильна. Формально ей подчинялась многомиллионная армия, но все части, через расположение которых проезжал эшелон Крыленко, заявляли о своём «нейтралитете». Огромные толпы солдат, наводнившие Могилёв, ревниво следили за каждым шагом Духонина и немногих преданных ему офицеров. Но самое главное - Духонин лично оказался неспособен на решительные действия, у него не хватило характера сплотить вокруг себя всё надёжное и оказать захватчикам решительное сопротивление. Мы вряд ли можем сейчас осуждать его за это, Духонин с Дитерихсом находились под влиянием одного всепоглощающего страха: что в результате непродуманных действий они своими руками разрушат фронт и откроют дорогу немцам. Поэтому Духонин выбрал другой путь - принести себя в жертву и, если придётся, достойно встретить смерть, оставаясь до конца на своём посту. Комиссар Временного Правительства при Ставке В. Б. Станкевич уверял в своих воспоминаниях, что первоначально Духонин собирался уехать и что именно Дитерихс в последний момент отговорил его. Но если учесть, что автомобилем, приготовленным для Духонина и Дитерихса, воспользовался именно Станкевич, его беспристрастность в этом деле по меньшей мере вызовет сомнения. Так или иначе, но единственным «мятежным» действием Духонина был своевременный приказ об освобождении из-под стражи арестованного генерала Л. Г. Корнилова и его соратников.