Так обстояло дело с новыми формированиями, носившими довольно ярко выраженный русский (великоросский) характер; об армии же «Украинской Державы» вообще трудно было говорить всерьез. Мало того, что быстро распространявшееся по всей Малороссии восстание разъединило и изолировало зачатки кадровых корпусов в Харькове, Екатеринославе, Полтаве, Одессе… – крайне скверно было и в столичном Киеве. Гетманские войска не имели никакого опыта и выучки, а в высших эшелонах управления вооруженными силами наблюдалось не просто сочувствие Директории, а прямая измена: начальник Главного Штаба генерал А. П. Греков, формировавший Отдельный корпус охраны железных дорог генерал А. В. Осецкий, помощник начальника Оперативного отделения Главного управления Генерального Штаба подполковник В. Н. Тютюнник и помощник начальника Отдела службы Генерального Штаба подполковник М. Д. Безручко в разное время бежали из Киева и заняли достаточно важные посты в «республиканских войсках», а начальник Оперативного отдела полковник Е. В. Мешковский переправлял боеприпасы Сечевикам и вынашивал планы восстания в само́й гетманской столице.
А что представлял собою противник? Основу базировавшихся на Фастов главных сил Директории составляли Сечевики, имевшие в своем активе не менее полутора месяцев сколачивания и напряженного обучения (инструкторами – австрийскими офицерами, по программе подготовки штурмовых частей германской армии), и батальон («курень») Черноморского коша с батареей, из состава формирований, производившихся при Гетмане «для помощи Кубани в ее борьбе с большевиками», то есть предполагавших скорое боевое использование и проникнутых крайним националистическим духом (поскольку Кубань шовинистически трактовалась как часть «украинских земель»). С этим духом прекрасно сочетались уже известные нам левые, социалистические взгляды («земля и воля на острие нашего штыка»), что оказывалось достаточно сильным морально-политическим обеспечением операции, идея которой была чрезвычайно проста: лобовой удар на Киев вдоль линии железной дороги.
Первое же столкновение – встречный бой под Мотовиловкой 5 ноября – стало неудачным для защитников Киева. Моральный надлом гетманских войск и окрыленность «республиканских» после этого боя открывали дорогу на столицу. Именно в такой ситуации в Киеве вступил на свой пост новый Главнокомандующий, и Главнокомандующим этим был граф Келлер.
Рассказывая о его назначении, Скоропадский, по обыкновению, темнит и путает следы. «Что же касается графа Келлера, – вспоминает он свои размышления о возможных кандидатурах, – то я думал назначить его командиром Особого корпуса (корпус фактически состоял из уже известной нам дружины Кирпичева. – А. К.) и специально просил его приехать ко мне. У нас было свидание, но после разговора с ним я увидел, что такое назначение приведет к большим осложнениям. Это был человек очень большой храбрости и решительности, крайний правый монархист, так что даже для Особого корпуса такое назначение встретило бы затруднение, а тут его нужно было назначить главнокомандующим всеми частями с широчайшими правами. Я долго не решался, но, несмотря на все мои поиски, положительно ни одного генерала, имеющего популярность среди офицеров, не было… Наконец, ко мне приехал[и] Гербель и Кистяковский (председатель Совета министров и министр внутренних дел. – А. К.) и долго меня уговаривали взять Келлера. Я так и сделал. Назначил его с громадными полномочиями главнокомандующим всеми вооруженными силами на Украине». А чуть позже Гетман рассказывает: «По словам Кистяковского, сам граф Келлер приходил к нему и просил повлиять, чтобы его назначили», – недоумевая: «К чему Келлер так хотел впутаться в это дело?» В действительности, однако, все должно было происходить совсем по-другому.
Прежде всего, граф, насколько можно судить, был заинтересован в развитии борьбы на Северо-Западе, где он, как предполагалось, получил бы полную власть и возможность распоряжаться формируемыми войсками, – в Киеве же рассчитывать на такую возможность он вряд ли должен был, а без этого добиваться командования в «Державе» презираемого им Скоропадского было бы крайне непохоже на Келлера. Можно предположить здесь интригу И. А. Кистяковского, о котором Шульгин рассказывал: «От лиц, хорошо его знавших, я знал, что он человек способный, но и способный на все»; но этот хитрец, стараясь играть первую скрипку в правительстве, как нередко бывает, обманывал сам себя, строя слишком уж сложные комбинации, то борясь с революцией, то делая ставку на «демократический» национализм Петлюры. Ошибся он, и «протежируя» Келлеру (скорее всего, об этом просто не подозревавшему).
Склонность к политиканству и двойной игре отличала, как мы знаем, и Скоропадского, но Гетман, как военный человек, должен был острее ощущать тяжесть положения Киева после Мотовиловского боя; зная о блестящей боевой репутации Келлера, он обращался к нему, думается, не как к разменной фигуре в политической игре, а как к чаемому спасителю. С тем материалом сомнительной ценности, который доставался графу, Федору Артуровичу предстояло, в сущности, совершить чудо.
И потому – 4 ноября Кистяковский отправился к Келлеру и в тот же день сопровождал его в поездке по расположению киевских добровольческих формирований; и потому – 5 ноября Гетман собрал у себя на экстренное совещание премьера, военного министра и министров внутренних дел и путей сообщения; и потому – того же 5-го на свет появился гетманский приказ, который, должно быть, и не мог не появиться независимо ни от каких интриг или протекций Кистяковского:
«Ввиду чрезвычайных обстоятельств общее командование всеми вооруженными силами, действующими на территории Украины, я вручаю ген[ералу] от кавалерии гр[афу] Келлеру на правах Главнокомандующего армиями фронта с предоставлением ему сверх того прав, определенных ст[атьей] 28 Положения о полевом управлении войск в военное время. Всю территорию Украины объявляю театром военных действий, и потому все гражданские власти Украины подчиняются генералу графу Келлеру».
О качествах войск, которые достались в командование Федору Артуровичу, мы уже упоминали; немногим лучше, похоже, складывалась ситуация и с ближайшими помощниками нового Главнокомандующего. Своим союзником граф мог считать бывшего подчиненного по службе в 10-й кавалерийской дивизии, полковника А. В. Сливинского (у Гетмана – начальника Главного управления Генерального Штаба), который после объявления «манифеста», созвав офицеров-генштабистов, заявил: «Настал час возрождения России, в каких формах это совершится, решать не нам, но что она будет, не подлежит никакому сомнению… Каждому из здесь присутствующих совершенно ясно, что только единство воли и действий обеспечит успех в борьбе, потому я считаю нужным ясно определить наше отношение к разнородным формированиям на территории бывшей России. Я знаю, что оно [не] может быть никаким, кроме братского». Однако позицию самого Сливинского, ввиду розни внутри гетманского командования, никак нельзя было назвать прочной, и Келлер просто не мог не приступить к формированию собственного Штаба, и здесь столкнувшись с трудностями. Генерал А. В. Черячукин, также служивший с Келлером в 10-й кавалерийской дивизии, а в 1918 году находившийся в Киеве как представитель Атамана Краснова, вспоминал:
«Еще до приказа о своем назначении он заехал ко мне и спрашивал совета, кого ему взять себе в начальники штаба. Зная хорошо графа, я откровенно заявил ему, что об этом нужно подумать, так как нужно подобрать человека не только трудоспособного, энергичного и дипломатичного, но еще нужно считаться с характером Главнокомандующего.
“Так вы никому не посоветуете идти ко мне”, – со смехом добродушно ответил граф.
Я посоветовал ему Н. Н. Головина, но ввиду несогласия он взял себе генерала Ельшина».
Генерал Головин был известен как военный теоретик, боевой офицер и выдающийся штабной работник, но все это не помешало ему во время Гражданской войны с немалым упорством уклоняться от принятия самостоятельных решений и занятия ответственных должностей. В отличие от него генерал А. Е. Ельшин не имел столь блестящей репутации, да вдобавок был инвалидом: после германской газовой атаки у него вследствие поражения центральной нервной системы были парализованы ноги. В октябре 1918 года он сумел выбраться из Советской Республики на Украину – и…
«В Киеве давнишний мой приятель, Генерал Граф Федор Артурович Келлер, уцепился за мои костыли, – рассказывает Ельшин, – с тем, чтобы я в роли Начальника его Штаба (как Главнокомандующего всеми вооруженными силами Украины и Отдельной Северной Армии) помог ему отстоять Мать Городов Русских.
Этот Рыцарь без страха и упрека чистосердечно сознался, что он совсем не рассчитывает ни на какой успех в этом решительном шаге, но должен принять, по долгу воинской совести, предложение Гетмана Скоропадского возглавить все силы Киева на тот крайне загадочный случай, если союзные силы, накопившиеся в Румынии, выступят на поддержку, для чего туда был командирован родственник графа, Генерал Розеншильд-Паулин.
При столь ясной безнадежности, я никак не мог отказать такой Рыцарской просьбе, быть может, последней в моей и его жизни».
Первым же, что счел необходимым предпринять новый Главнокомандующий, оказалось проведение широкой мобилизации. «Став во главе вооруженных сил, – объявлял он, – приказываю… явиться к исполнению своих воинских обязанностей: 1) всем офицерам до 50-летнего возраста, 2) всем сверхсрочным унтер-офицерам, 3) всем студентам высших учебных заведений – бывшим военнослужащим». Под ружье призывались и «все юнкера, вольноопределяющиеся 1-го и 2-го разрядов, независимо от того, в каком звании они состоят».
Укрепление фронтовых частей было неразрывно связано с обеспечением тыла, а оно, в свою очередь, – с поддержанием в нем внутреннего порядка и психологической стабильности. Этому посвящался специальный приказ Главнокомандующего, вызванный распространявшимися по Киеву слухами о готовящемся погроме и объявлявший: «всякие беспорядки, с чьей бы стороны они ни исходили, будут предупреждаться и пресекаться самым решительным образом», а «всякие лица, без различия их звания и положения, вносящие своими сплетнями об ожидаемом погроме смуту в общество, будут привлекаться к строгой ответственности». Пресекал Келлер и самочинные обыски и аресты, которые производились многочисленными контрразведками, считая это «непозволительным и вредным для дела, как вносящим лишь излишнюю смуту в общество».