оде из одного места заключения в другое, якобы при попытке к бегству, генерал и его соратники были убиты. В «попытку к бегству» не верил никто, обстоятельства «перевода» также возбуждали подозрения, а потому и общепринятое заключение о смерти Келлера стало однозначным – «подло убит петлюровцами». Тем не менее стоит пристальнее рассмотреть обстоятельства произошедшего.
Прежде всего отметим, что Келлер был единственным из крупных военачальников гетманского периода, который попал в руки «петлюровцев» и на сотрудничество которого с Директорией не могло быть никаких надежд. Новая власть в принципе не питала злобы против своих недавних противников, коль скоро они переходили на ее службу, хотя имена Келлера, Скоропадского или Долгорукова представляли собою что-то вроде символов, и отношение к ним должно было быть иным, чем к «техническим работникам», аналогичным советским «военспецам». Для Директории, если говорить о мотивах убийства, граф Келлер был и оставался врагом – убежденным, сильным и непримиримым.
В то же время, по свидетельствам украинских авторов, в «республиканских войсках» после захвата Киева «пiшла п’яна й безжурна гулянка старшинства й отаманства», дорого обошедшаяся многим офицерам и просто мирным обывателям города. Так не оказались ли Келлер и его соратники жертвами «разгулявшихся»? Для ответа необходимо обратиться к источникам, повествующим об обстоятельствах преступления.
Одно из описаний, насыщенное подробностями, именно из-за них выглядит не совсем правдоподобным, тем более что рассказ по меньшей мере вторичен: «Арестованных повели по Большой Владимирской, мимо памятника Богдана Хмельницкого, по трамвайным путям, – повествует генерал В. Н. Воейков, проживавший тогда в Киеве. – Едва они достигли того места, где пути несколько отклоняются в сторону сквера, из засады, почти в упор, грянул залп. Сраженный несколькими пулями, упал полковник Пантелеев. Тотчас патрульные (конвоиры? – А. К.) открыли огонь в спину уцелевшим после залпа графу Келлеру и штабс-ротмистру Иванову. Граф был убит пулей в затылок, а штабс-ротмистр Иванов – пулей в голову и 4-мя штыковыми ударами. Окончив свою работу, доблестные республиканские солдаты разбежались. Трупы были взвалены на подоспевшую к месту убийства телегу, которая была отвезена в Михайловский монастырь и брошена сопровождавшими ее солдатами на произвол судьбы. Через некоторое время монахи доставили повозку с трупами в военный госпиталь». Интересно, что эта версия, очевидно нечувствительно для ее автора (монархиста и противника «петлюровцев»), оказывается в сущности оправдательной по отношению к официальным «республиканским» властям и войскам!
По Воейкову, картина получается следующая: арестованные и конвой были обстреляны из засады неизвестно кем. Правдоподобно предположить, что при неожиданном нападении конвой открыл беспорядочный огонь, а поскольку конвоируемые идут обычно впереди конвоиров, Келлер и его офицеры оказались расстреливаемыми со всех сторон. С такой интерпретацией не вяжутся только штыковые раны, но поскольку из рассказа неясно, кто их нанес и не появились ли они после бегства конвоя (как неясно и что за «солдаты» привезли тела убитых в Михайловский монастырь), никаких выводов по этому вопросу сделать нельзя. То же относится и к загадочной «засаде», о принадлежности и целях которой можно строить самые разнообразные предположения, но все они будут равно беспочвенными – оснований для какой-либо осмысленной версии повествование Воейкова не дает.
Другой автор, описывающий обстоятельства убийства – известный нам Нелидов – ссылается на свидетельство очевидца: «Мой ординарец, наблюдая за арестованными, видел, как ночью их привезли на Софийскую площадь»; согласно этому рассказу, Келлера, Пантелеева и Иванова везли на санях, а на площади приказали выйти из саней на тротуар. После этого «раздались беспорядочные выстрелы, и три мученика безмолвно упали на снег…» Поскольку указывается, что приказание выйти отдал «старший убийца», следует предположить отсутствие какой-либо засады или иных сторонних участников преступления, и это выглядит вполне логичным: ночью или ранним утром никто не стал бы ходить по городу, только что захваченному вооруженными толпами, которые «безжурно» гуляли и нередко казались опасными даже своему собственному начальству; поэтому появление свидетелей кажется маловероятным, и необходимости в инсценировках не было никакой.
Собственно говоря, с момента неожиданной остановки саней офицерам должно было стать ясным, что́ им уготовано, и потому правдоподобным кажется рассказ генерала Штейфона, будто за секунду до смерти, «поравнявшись с Софиевским[87] собором, граф снял папаху и перекрестился. Пальцы его правой руки так и застыли сложенными для крестного знамения… Всю свою жизнь гр[аф] Келлер был предан Царю земному и отошел к Царю Небесному, прославляя святое Имя Его!» (оговоримся, что Штейфон не только не присутствовал в те дни в Киеве, но и при написании воспоминаний подчас не заботился о проверке фактов). Для истинно верующего человека, каким был Федор Артурович, перекреститься в преддверии близкой и неминуемой смерти более чем естественно, и все же рассказ Штейфона хотя бы из осторожности историка следует отнести к легендарным, как и другой рассказ – приведенный по неизвестному источнику в мемуарах генерала В. А. Кислицина.
«По обычаю мародеров-большевиков (мемуарист вообще не разделяет большевиков и «петлюровцев». – А. К.), убийцы хотели снять с графа сапоги, – пишет Кислицин, – но убитый гигант оказал своим презренным врагам сопротивление и после смерти: негодяям оказалась не под силу предпринятая попытка, и убитый граф остался не разутым, как другие жертвы того времени». Не вдаваясь в обсуждение символической стороны дела, отметим: если информация генерала верна и тело Федора Артуровича не было ограблено, – картина преступления окончательно перестает напоминать произвол разложившихся «республиканских войск».
Следующий вопрос – от какой воинской части был наряжен конвой? Мемуарист, проживавший тогда в Киеве, утверждает, что от «надежных сечевиков», но абсолютизировать это свидетельство не следует: «сечевики», как название наиболее боеспособных и преданных Директории частей, зачастую обозначали «республиканские войска» в их целом, а командир Осадного корпуса Е. М. Коновалец впоследствии упирал на факты «провокаций, совершавшихся со всех сторон, лишь бы только скомпрометировать Сечевиков». Не будем с этим спорить – в смутное время случается всякое, – тем более что в русской монархической печати в связи с убийством Келлера называлось имя, имевшее отношение отнюдь не к Сечевикам – бывшего подпоручика Ф. А. Тимченко, командовавшего одной из Днепровских дивизий: «По имеющимся данным, Тимченко был одним из вдохновителей убийства доблестного Графа Келлера в Киеве и руководителем бессудных расстрелов верных России офицеров. По тем же данным, непосредственным убийцей Келлера был адъютант этого Тимченки». Отметим и утверждение Коновальца: «Расстрелы в Киеве были, но осуществляли их либо те самые части, от которых осадный корпус старался освободить Киев (намек на Черноморский кош и Днепровские дивизии. – А. К.), либо различные “разведки”, не подлежавшие контролю осадного корпуса, либо, наконец, они были задуманы с явно выраженной провокационной целью». Но тогда возникает новый вопрос. В Михайловском монастыре Келлера, Пантелеева и Иванова взяли под стражу артиллеристы-Сечевики; если же убийцами были Днепровцы «отамана» Тимченко, это значит, что в какой-то момент арестованных должны были передать от одной части под охрану другой, а такое вряд ли могло произойти неофициальным порядком.
Существует и еще одна деталь, немаловажная для выявления истинных преступников. Уже осенью 1919 года, то есть по относительно свежим следам, прозвучало следующее утверждение: «Бывший главнокомандующий русскими войсками на Украине генерал гр[аф] Келлер расстрелян в декабре прошлого года не большевиками, а петлюровцами из контр-разведки Ковенко в Киеве». М. Н. Ковенко, инженер и социал-демократ, в конце 1918 года возглавлял «Главную», или «Верховную», «следственную комиссию Директории по борьбе с контрреволюцией (! – А. К.)». Коновалец утверждает, что комиссия пользовалась личным покровительством члена Директории А. Андриевского и даже намекает на то, что она относилась к организациям, создававшимся в качестве «личной гвардии» того или иного из «директоров». А Винниченко, рассказывая о своем соперничестве с Петлюрой, так описывал расстановку сил внутри Директории: «Меня поддерживал Макаренко, а Петлюру – Андриевский. Швец склонялся то на ту, то на другую сторону». Учитывая также, что Ковенко был и соратником Петлюры еще с весны 1918 года, его комиссию следует отнести к «петлюровскому» крылу руководства УНР, которое имело наиболее тесные связи с военными.
Коновалец горячо утверждал, что к убийству Келлера он непричастен; насколько можно ему верить? По крайней мере основания для недоверия дает, например, свидетельство генерала Н. Н. Шиллинга, фактически обвинившего украинского военачальника в вероломстве. «Сейчас же по вступлении Петлюровских войск в Киев, – рассказывает Шиллинг, – я с генералом Ломновским отправились к командиру корпуса, бывшему австрийскому офицеру Коновальцу… Мы к нему обратились с просьбою относительно офицеров Добровольческой армии, находящихся под арестом в Педагогическом Музее (помещения Музея были новой властью превращены в подобие концентрационного лагеря. – А. К.), прося либо их скорее освободить, либо распорядиться и приказать, чтобы над арестованными не было никаких насилий. Коновалец обещал все быстро разобрать и освободить арестованных (выполнено не было. – А. К.). Я, не доверяя Петлюровцам, на свою квартиру уже не вернулся… Дня через два решил все-таки пройти к себе домой, но не дошел немного до дома, где я жил, как меня встретил мой крестник, кадет 1-го Петербургского Кадетского Корпуса, поджидавший меня для того, чтобы предупредить, что я не должен идти домой, так как два раза у нас на квартире были Петлюровцы, все обыскивали и спрашивали о том, где я». Генерал Черячукин, правда, утверждал, что аналогичное заступничество с его стороны возымело самое благотворное действие, но отношение к Дону у руководства УНР было иным, нежели к Добровольческой Армии, да и заключительный пассаж рассказа Черячукина все же наводит на довольно мрачные подозрения…