— У Фальера лучший результат в рывке 167,5, — сказал тренер и взглянул на Соковнина.
— Да. — Павел вытер ладонью губы. — Два килограмма набросим на его лучшую форму. Еще два на удачу...
— Да, да! Немец — куражистый парень! — переводчик восхищенно причмокнул. — Клещом впивается в штанту. —И показал большой палец австрийцу. — Иоганн Фальер — гуд бой!
— Wirklich, ein sehr starker Mensch[3], — сказал австриец. У него была сухая морщинистая шея и узкое бледное лицо.
«Соломенный человек», — подумал Павел.
— ...Sehr stark. Aber zu grob. Neben ihm bin ich wie ein Maus[4], — закончил австриец и вежливо улыбнулся.
— К тому же немец легче меня на три килограмма. Значит, любой ценой нужны 175. — Ничем не выдал своего волнения перед огромной цифрой. С напускным равнодушием уставился на переводчика.
— Верно, — одобрил тренер. — Первый подход залепим на 165. Для зачета. Дальше понаблюдаем. Ежели Фальер не срежется, пойдем только на 175.
— Ого! — переводчик даже изменился в лице. — Не засыплетесь?
— Риск оправдан, Николай Августович, — сказал тренер. — Команда и без Соковнина прочно на первом месте. А вы сами знаете, что такое победа тяжеловеса.
— Пусть так, — покачал головой переводчик. — Пусть. Пожалуй, с Фальером иначе нельзя. Он и в толчке очень силен.
— А чех? — Павел пододвинул стул и сел.
— Вытяни ноги и расслабься! — приказал тренер.
— Чех? — переводчик усмехнулся. Вывел на листочке в руках австрийца цифры начального подхода в рывке.
Австриец пробормотал:
— Данке шён, данке шён... — Повернулся. И быстро ушел.
Переводчик проводил его насмешливым взглядом и, тщательно снимая пылинки со своего модного пиджака, сказал:
— Ну, не буду мешать. Скоро ваш подход, маэстро.
— Ты не рвал 175? Ну и что? — глухо говорил тренер за спиной Павла. — Ты гораздо сильнее, чем думаешь. Развороши запас. Нагоняй бесшабашную веру в себя. Действуй уверенно, как на тренировке. Думай, что перед тобой шутейный вес. Освободись от страхов. Заморозь сомнения. Они — отрава.
«Ну, Павел, не подведи, — настраивал себя Соковнин. — С помоста штангу снимай плавно, не дергай: загубишь попытку. И от колен — весь в подрыв! Затем не спеши. Это как на охоте: горячка все портит. Не спеши. Сбалансируй тяжесть наверху. И тогда поднимайся. Поднимайся осторожно. Не подсекай штангу — уронишь».
— 165 зафиксируешь в первом подходе запросто, — продолжал тренер. — Главное, подрыв порезче. Ва — и ныряй под штангу! Долгов!.. Саша, сколько подходов до вызова? Три?! Пора, Павел!
«Ну, Павел, все зависит только от тебя. Все от тебя... Не дрожи! Что тебе какие-то паршивые 165 килограммов?»
— Прими брюки, Слава! — крикнул Павел.
«..Пропотел, старина. Мышцы мягкие, жаркие... Тепло — это здорово... Он что, ошалел, Матюшин?!»
— Убери нашатырь, дурень! — прорычал Павел. — Глаза выел.
— На! — кто-то ткнул в руки Павлу полотенце.
— По разминке ты хорош. Свеж, координирован... — суетился вокруг Соковнина тренер.
— Готов! — грубо оборвал его Павел. Он стоял в проходе на сцену, болтая и встряхивая мышцами.
— Иди, Павлуша! Не церемонься. Захвати — и махни, чтоб... Не сломать тебя никому! Иди!.. — Тренер выкрикивал вслед еще что-то, но Павел не слушал. Он шел по сцене и уговаривал себя: «Постарайся, старина! Облапь гриф ладонями. Вот так... Ишь, насечка какая острая. Теперь пальцы понадежнее в «замок». Плавно сними. И вложись, вложись, вло... ааа!..
— Держи! Держи, Павел!..
— Павел! Павел! Павел!
Зал восторженно загудел.
— ...Отлично, Павел, — горячо дыша ему в лицо, говорил погодя тренер. — Вот работа! Давно бы так! Сам не знаешь себя. Столько силы. Матюшин, стул. Слава, последи-ка за Фальером. Николая Августовича прихвати... Садись, Павлуша.
— Фальера уже вызвали, — сказал запасной тяжеловес Лытков, разглядывая в упор Соковнина.
— А сколько на штанге? — прерывисто спросил Павел, отдуваясь.
— Сто семьдесят, — сухо обронил Лытков.
— Здорово немец подготовился. — Павел пощупал кисть. Под штангой она вдруг заныла. — Сорвался в жиме — и теперь лезет...
— А что ему делать? — сбился на хриплый шепот тренер. — Третья попытка — пан или пропал.
— Ну его к шуту! — пробормотал Павел и сказал зло. — Подлая рука! С той травмы — разнобой. Левая уже замкнулась наверху, а эта еще крючком. На крючок и выхватил. Даже мотанула.
— Не сочиняй, — сказал тренер, прислушиваясь к шуму в зале. — Я стоял за тобой. Ты как вкопанный, не шелохнулся...
— Фальер классно вырвал! — крикнул из коридора на сцену Долгов.
«Классно, классно...» — Павел поежился, словно ледяной ком провалился ему в грудь.
— Пора, Павел! — сказал тренер. — Тяни так же яростно. Вспомни, как в Киеве: Фальер и Рилли щенками перед тобой!..
— Хорошо, хорошо, — растерянно сказал Павел, думая о своем: «Фальер классно, а я что, из соломы? Мальчишка, без году неделя в большом спорте, перекрывает свой личный рекорд, а я — тряпка? Выходит, тряпка?!.»
Он миновал толпу за кулисами и двинулся к штанге.
«Что за озноб? Сколько холода в груди!.. Постарайся, старина...
Разлеглась под ногами. Думаешь, не сверну? Думаешь, мне хана?..
А я хват покрепче! Я, я...
Дыханье сбилось. Зачастило...
Пора! Пора! Пора-а-а!..
Выскочила, дрянь! Была наверху — и выскочила!..»
И, шагая навстречу тренеру, Павел бормотал:
— Ну что ты будешь делать? Уже вырвал, а руки спружинили. Кисти сами распустились — такой дикий напор!
— Пустяки, Павлуша, пустяки! Сейчас вырвешь... (Стул! Не болтай, дыши, дыши... Все правильно. Уход бы порезче... Чуть-чуть порезче — и сама вылетит. Тяга сумасшедшая. — Тренер заикался от возбуждения.
— Рот сухой, — сказал Павел.
— Матюшин, воду! Вон, вон бутылка, — тренер дернулся к сумке.
Прибежал Долгов и выпалил:
— Зовут!
— Успеем, — осадил Павла тренер. — Фомин, натри-ка ему спину. Осторожнее с растиркой, не опали кожу. Во-во, чуть-чуть... Павел, больше не пей. Дай бутылку. Слава, подержи... Встань, Павел, подпрыгни! Еще! Злее, злее! Теперь отдышись, отдышись! Хорошо... Пора! Помни, уход порезче!
«Уход порезче», — повторял про себя на сцене Павел. И думал: «Главное — никаких сомнений: они гнут руки, не тяжесть... Вроде отдышался, а здесь опять сбой. Сердце разрослось. Во всю грудь рыбиной хлещет...
Взять вес! Иначе кому ты такой слякотный нужен? Ни людям, ни любимой женщине. Взять!..»
И все вокруг померкло для Павла, кроме отчаянного «взять!». Оно вгрызлось напряжением в мышцы.
Сквозь гул работающих мускулов донесся нарастающий вой. И Павел понял: вес взят. И зал неистовствует. Может быть, и не от радости. Впрочем, сейчас ему это безразлично. Важно, что он продвинулся к победе. А когда придет сама победа, люди поневоле порадуются. Он в этом уверен. Уже бывало так.
Повинуясь команде судьи — хриплому воплю плечистого американца, — Павел бросил штангу. Развернулся, испытывая огромное облегчение и жадно заглатывая воздух. Впился глазами в черный квадрат табло.
Мгновение спустя зажглись три белые лампочки.
«Есть, засчитали!» — восторженно подумал Павел. И удивился: ждал огромного напряжения, боли, а штанга, плавно скользнув, кажется, сама вылетела на вытянутые руки.
«Все дело в уверенности, — решил Павел. — Без нее я не атлет. Сомнения обворовывают силу: штанга в полете зависает, а потом чудовищно прессует меня. Раньше не знал сомнений. С травмами появилась осторожность. Затем — чаще и чаше — трусость. А я думал: выдохся. Нет! Нет! Надо очень уверенно. Штанга сразу теряет в тяжести. Очень много теряет...»
Кто-то обнял Соковнина.
— Еленин?.. Ленька!..
— Я самый, — смеялся Еленин, шагая в обнимку. — Невмоготу отлеживаться в номере. Извелся. Знаешь, будто сам выступаю. А кисть... — Он повертел рукой. — Бинтом потуже перехватил — и терпимо... Но ты, ты — молодец! Никогда не рвал сто семьдесят пять?
— Нет.
— Еще бы пятьсот граммов — и труба последнему рекорду Мюрсье. Дай лапу. Это за сто семьдесят пять.
— А я обалдел, Павел! Выскочил на сцену. Ну, ты молодчина!..
«Крупин, Крупин, как изменился! — поразился тренеру Соковнин. — Ссутулился. Глаза в коричневых обводах. Водит по лицу ладонями — значит, едва жив. Всегда так «умывается», когда несладко. Нервы у него паршивые. Заезжен.
Сколько лет со мной в самых жестоких свалках. И даже месяца передышки не было. Боялись потерять силу. Опасались соперников. Гнались за новыми рекордами. Язык на плечо, а мы вперед, вперед!
А я хорош! Словно мне одному и тяжело...
А как здорово и легко вырвал сто семьдесят пять! Давно так не получалось: с начала и до конца — могучее плавное движение. Прикоснулся к грифу и понял: победа! Здорово!»
— Хе, хе, вытрезвили красавчика Фальера! — Лытков оттеснил тренера. — Дозволь расцелую, дорогой Павел Константинович.
— Не стоит, — буркнул Павел Лыткову, отстраняясь.
— Ты поднимал, Павел, — ухмыляясь, заметил Долгов, — а я взопрел.
— И я в мыле, — признался Матюшин.
— Потом побеседуете, — нахмурился тренер. — Отдыхай, Павел. Возможно, пойдем на рекорд.
Соковнин безо всякой злобы и тревоги смотрел на соперников. В нем ожили чувства, которые совсем мальчишкой привязали к спорту. Как почти всегда сильному и уверенному в себе человеку, люди казались ему необыкновенно милыми и добрыми. А жизнь — чрезвычайно заманчивой. Щедрый, неисчерпаемый дар.
И каждый шаг по запруженному публикой коридору доставлял удовольствие. И беззаботное восторженное настроение юности охватывало все крепче и крепче...
1965 г.
По праву справедливости
Понимаете
Крик тысячедневных мук?