Зачем?!
Пусть тренируются. Пусть тычут рыльцами карабинов куда угодно. Пусть тешатся. Пусть...
А хреновые стрелки, гуляют стволы. Вижу ведь как гуляют...
— А-а, герр Петрофф пожаловал...
Лейтенант платком вытирает губы. Командует: «Вольно!»
Я же знал немцев. Не всех, конечно. Люди как люди. Очень корректные. Великая музыка была частью их жизни, необходимой частью. Моцарт, Бетховен, Бах, Гайдн...
— Ребята, сделайте из него мерина!.. Эй, пфу, «иван»! Ха, ха!..
Тогда были нормальные люди. Интересные собеседники.
Занятное превращение...
...Кителя и брючки у них есть.
Жирные мещане с панели кричат:
Родина, честь...
Франц Гакель. Из моей курсовой работы по немецкой революционной литературе...
...Сегодня вечером я сам видел:
Две тысячи солдат шли на вокзал,
Шагали к своей кончине,
А кайзер остался в Берлине...
Этот Франц Гакель замечательный немец. И парень, наверное, замечательный. У него замечательные стихи. Их бы петь Эрнсту Бушу...
ЗИС, за ним — полевой автомобиль. Битком офицерье...
Теперь все!.. Пять в голову, три — в грудь. И всего пятнадцать шагов...
Лейтенант выкрикивает команды. Артист. В каждом возгласе столько страсти и упоения... Занятная профессия солдата. Профессия, в которой дозволяется не быть человеком. Всем сразу и каждому в отдельности...
Солдаты замирают.
Привет тебе, Франц Гакель! Привет! Где ты сейчас?..
Ну и выправка! Сколько же надо их цукать, чтобы превратить вот в таких...
На каждой пряжке овальная чеканка вокруг гладкого центрального круга: «С нами бог!»
— ...Германский солдат не смеет поддаваться чувству жалости! Германский солдат преодолевает любые трудности! — ораторствует низкорослый капитан. — Речь идет не о том, чтобы иметь на своей стороне справедливость, а исключительно о победе. Победа и жалость — несовместимы.
...Пять в голову, три — в грудь...
Шинели, фуражки и сапоги господ офицеров вылизаны денщиками до парадного лоска. Франтоватая выправка тыловых служак...
Кафенгаузена среди них нет.
Все солдаты — не только жандармские взводы — стоят по стойке «смирно». Дотлевают в грязи сигареты. Много синих дымков...
А этот мальчик-лейтенант и есть тот самый Динглер... Я слышал его рапорт капитану. Занятно, солдаты между собой ставят на его меткость, как на скачках: двести шагов — и всегда в переносицу...
Жить всего минуту, а память делает свое с завидной добросовестностью: запоминаю каждое слово, каждое имя, каждый жест. Необыкновенно четко вижу все вокруг. Так четко и выпукло я еще не видел мир...
Закатное солнце будто застряло на крыше. Непомерно крупное, багровое... «На смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь», — разве это пословица?..
— ...Камрады, мы всегда помним о единственном человеке, ниспосланном нам провидением! Хайль Гитлер!
Весь скотный двор отвечает на едином выдохе:
— Хайль Гитлер!
Испуганно разлетаются воробьи. Пленные в окнах и дверях — нет свободного места. Неподвижные пятна лиц.
— Приступай, Динглер.
— Отделение, зарядить!
Вот они, рыльца карабинов!.. Пять в лицо, три — в левую часть груди... Наверное, страшный удар — и все...
— Отделение!..
— Отставить, Динглер! — приказывает капитан.
— Отставить! — кричит лейтенант. — Затворы на предохранительный взвод! Карабины к ноге!
Гимнастерка липнет к спине. Полон рот кислой слюны. Я уже ждал залпа... Что же вы, собачьи морды?!
— Доставить из комендатуры обер-ефрейтора Реппенса, — приказывает капитан своему офицеру.
В глазах во весь горизонт одна багровая пелена. Мерзко дрожат колени. Только бы не заметили! И пальцы будто сучат нить... Зажать в кулак.
С треском срывается мотоцикл...
— Закуривайте, господа, — предлагает капитан офицерам и командует взводным: — Можно стоять вольно!
— Вольно! — кричат взводные офицеры.
В шеренгах движение.
Сердце, как после бега, сумасшедшего бега. Разве так бывает: я не пошевелился, а оно... как после сумасшедшего бега. И весь я отхожу звоном, будто уже пробит. И мучительная боль там, где должны были быть пули: пять в голове, три — в левой части груди. Хлещет огромное сердце.
А Реппенс?.. Зачем Реппенс?..
Карл медленно выкарабкивается из коляски мотоцикла. Неуверенно выпрямляется. Тяжело шагает навстречу капитану.
Он в шинели и кепи. Шинель с чужого плеча. Топорщится. На сапогах желтые листья...
Он не смотрит на меня. Но я вижу: он тщательно выбрит. От этого лицо неузнаваемо костляво. Голова и шея забинтованы. Щеки, подбородок в пятнах йода и пластырях. Руки тоже забинтованы.
— Господин капитан, обер-ефрейтор Реппенс прибыл по вашему приказанию.
Карл высок. Капитан задирает голову:
— Больше бодрости, Реппенс! Германский солдат должен мужественно сносить невзгоды!
— Так точно, господин капитан.
— Динглер, карабин! — приказывает капитан.
Лейтенант выхватывает карабин у правофлангового жандарма и по лужам бежит к капитану.
— Ну, камрад, — не по-немецки тягуче говорит капитан Карлу. — Докажи, что ты истинный солдат фюрера. — И передает карабин Карлу. — Комиссар — это враг национал-социализма и рейха. По счету «три» — огонь... Встань впереди шеренги, камрад...
Карл не отбивает поворота, не отвечает «так точно, господин капитан»... Вяло принимает карабин и шагает к шеренге.
Чавкает грязь.
Карл останавливается. Смотрит на меня. Я вижу, как он бледнеет.
Карл тупо глядит на меня. Карабин держит не по-солдатски, за ремень.
— Ну?! — голос капитана срывается.
Карл передергивает затвор.
— Раз... два... три!
Я знал, что он промажет. Ствол ушел далеко вправо и дрожал. Но выстрел оглушительно громок. И вспышка на кончике ствола — почти незаметная — будто выжгла мне лицо. Ветерок приносит запах пороха...
— Обер-ефрейтор после ранения! — кричит капитан и швыряет сигарету. — Ему трудно, камрады. Лейтенант Холль, автомат обер-ефрейтору!
Лейтенант бежит к ЗИСу. Шарит на заднем сиденье. Карл смотрит в землю. Лейтенант Динглер протягивает руку за карабином. Карл не шевелится. Динглер вырывает карабин и передергивает затвор. Летит гильза...
Капитан визгливо кричит:
— Обер-ефрейтор Реппенс, смирно! Кругом! Три шага вперед — шагом марш! Направо! Направо! Вольно! Смирно! Пять шагов вперед! Шагом марш! Выше подбородок, черт побери! Брюхо подобрать! Стоять прямо! Холль, автомат обер-ефрейтору! Обер-ефрейтор, огонь по счету «три»!
Карла не узнать. Деревянно натянут. Чуток и исполнителен. Не отличишь от тех, в шеренгах...
Теперь он будет стрелять в меня. Я вижу: будет! Вижу, как автомат застывает в его руках и ствол не рыщет. Между нами шагов десять... В глазах у него пусто. Без всякого выражения...
— Хайль Гитлер! — кричит капитан.
— Хайль Гитлер! — Карл перебрасывает автомат в левую руку и четко вскидывает правую в нацистском приветствии...
— Итак, приготовиться!..
Вот оно! Вот! Пусть ненавидят, лишь бы подчинялись!
— По врагу рейха... раз! Два!..
Конечно, пусть ненавидят, лишь бы подчинялись!
— Три!.. Три!..
Скорострельность МП-40 350 — 400 выстрелов в минуту. В бою со сменой обойм — 60 — 80 выстрелов в минуту. Калибр 9 мм. Много пуль в очереди, а с меня хватило бы и одной...
— Огонь, обер-ефрейтор! Огонь!..
Пусть ненавидят, лишь бы подчинялись! Карл!.. Карл!..
Я проваливаюсь в боль, в жгучую боль от плеча к животу. Я весь стягиваюсь в эту боль. Боль отрывает меня от земли. Падая, я еще вижу небо и слышу, как стучит автомат. И пули идут надо мной, идут...
Эхом глохнет голос жирного капитана: «Браво, камрад!..»
Месяц спустя я узнал все.
По приказу гауптмана две русские женщины на подводе повезли меня хоронить. Надзирать за этой процедурой было поручено герру Петроффу. Но герр Петрофф вполне удовольствовался моими сапогами и вернулся с полдороги в поселок. Я был залит кровью и не подавал никаких признаков жизни. Труп.
В лесу женщины вырыли могилу, но, когда начали стаскивать меня с подводы, я застонал...
Женщины набросали в яму бурелома, а когда зарыли, получился могильный холмик. Одна из них вернулась в село и сказала, что комиссар похоронен, но у телеги сломалась колесная ось, и телега придет позже. Герру Петроффу было все равно. Он был пьян...
Женщина отвезла меня за 15 километров в деревушку Задорино к бывшему земскому доктору Юрию Сергеевичу Краевскому. Дряхлый доктор доживал свой век вместе со своей сестрой, добрейшей Александриной Сергеевной.
У меня оказались касательное ранение правой ключицы, два сквозных ранения в живот и сквозное ранение в верхнюю треть левого бедра. Я был без сознания...
Инструмент и медикаменты у Краевского были самые примитивные. Но имелась камфора для собственных нужд. Доктор сделал мне инъекцию камфоры. После, в ближайшем немецком лазарете выменял у санитара на свои золотые часы глюкозу для внутривенных вливаний, сульфидин, белый стрептоцид, перевязочный материал.
Я был без сознания, но жил. Краевский через зонд ввел мне в желудок коктейль из куриных яиц со спиртом. Это было и питание, и анестезия. Потом доктор обработал дезинфицирующим раствором рану в области ключицы и наложил повязку. Такой же обработке подверглась рана в бедре. Ассистировала Александрина Сергеевна.
Затем доктор вскрыл мне полость живота. На резекцию кишечника не отважился. Не было возможностей для подобной операции, хотя пуля обычно мочалит стенки кишечника и резекция необходима во избежание перитонита. Доктор промыл полости ранения риванолом, удалил сгустки крови, лоскутья кишки и произвел ушивание. Другого выхода не было.