— Вот и хорошо. Представим, что мы в твоем кругу, — как можно беззаботнее произнес Тил, внимательно следя за реакцией Лены. Та отвлеклась от грустных мыслей и целиком переключила внимание на Тила.
— Ты, конечно, хочешь узнать, кто я и почему у меня сломана ключица? — спросил Тил.
Лена кивнула.
— Я — инопланетянин. Настоящий. Живу очень далеко отсюда, не могу сказать, как далеко. Кстати, у тебя есть карта звездного неба?
Лена опять кивнула. Глаза ее были широко раскрыты, и в них читались любопытство и недоверие.
— Принеси, пожалуйста, — попросил Тил.
Лена вышла в другую комнату и спустя минуту вернулась с потрепанным учебником астрономии для десятого класса.
Тил полистал учебник, нашел карту и с любопытством стал се рассматривать. Потом вздохнул, прикинул что-то в уме и достал из кармана здоровой рукой длинный предмет вроде авторучки.
— Что это? — спросила Лена.
— Это? Карандаш, — ответил Тил. — Он практически вечен, так как использует воздух, превращая его в краситель. Его можно подарить, потерять, но исписать нельзя.
Тип немного помедлил и решительно обвел кружками две точки на карте.
— Вот. Этот кружок — светило, в системе которого я обычно живу. А это — звезда, куда я направлялся в гости. На планету Оркни, к своему другу Лону.
— А как же ты оказался здесь? — низким от волнения голосом спросила Лена.
— Не знаю, — задумчиво отозвался Тил. — Кажется, произошел сбой, была упущена настройка, и вот — результат…
— Не понимаю. Какой сбой, какая настройка? А где же твоя ракета? Или у тебя «летающая тарелка»?
— Лена, это довольно трудно объяснить. У меня нет ракеты… Скажи, у вас, на Земле, есть люди, которые могут мысленно разговаривать друг с другом, двигать предметы усилием мысли?
— Ну, у нас часто об этом пишут. Но это же шарлатанство. Наука считает…
— Нет, Лена, это не шарлатанство! Это первые признаки того, что ваша цивилизация начинает взрослеть. Дело в том, что энергия мысли — это сила, которой пользуются цивилизации, по уровню развития стоящие значительно выше земной. Это будет и у вас, не скоро, но будет. Один человек, используя свое мыслеполе, может передвигаться в пределах планеты. Двое, установив мысленный контакт, могут перемещаться внутри своей солнечной системы. Трое — в пределах галактики, и так далее. Для перемещения предметов условия несколько иные.
— Неужели это возможно, Тил? — прошептала Лена.
— Но я же здесь, — улыбнулся Тил. — На Оркни меня ждал Лон, мой друг. А дома провожала подруга. Перед путешествием мы втроем установили мысленный контакт. Это как ниточка протянутая от планеты к планете, от человека к человеку. И по той нити скользил я. Должен был скользить… Понимаешь, само путешествие длится недолго, одну—две минуты. Но впереди мена должен кто-то ждать, а позади — думать обо мне. Всего две минуты. У вас это называется — крепкий тыл. Но, очевидно, там что-то случилось…
Лена задумалась, потом стала расспрашивать Тила, интересуясь деталями. Тот подробно и очень вежливо отвечал ей, но затем, незаметно для самого себя, задремал…
Проснувшись, Тил увидел, что уже утро и он один в большой комнате. Тил приподнялся. Рука и плечо почти не болели. Он ощупал их — боль не ушла, но стала вполне терпимой — очевидно, перелом уже начал срастаться. Это было приятной неожиданностью: кажется, индекс лечения был подобран правильно.
Возле дивана, на стуле, на котором вчера сидела Лена, стояло что-то, накрытое салфеткой. Сверху белела записка:
«Тил! Это завтрак, ешь побольше и поправляйся. В соседней комнате — телевизор и книги. Я на работе, буду в семь вечера. Лена».
Тил осторожно снял салфетку. Внешний вид завтрака его озадачил, но, помедлив секунду, он мысленно махнул рукой и начал есть. Еда ему понравилась, хотя по вкусу и калорийности заметно уступала привычной.
Символы на панели телевизора были незнакомы, но Тил быстро разобрался в них. Программа новостей дала ему кое-какую информацию. Затем он занялся книгами. Вначале просматривал все подряд, потом научился различать наиболее интересные. Отобрав десяток книг, Тил вернулся на диван.
Его мало интересовали технические проекты, описанием которых была заполнена добрая половина Лениных книг. Уровень земной цивилизации он примерно представлял, а порывшись в памяти, мог и сравнить ее историю с историей своей собственной планеты. Тила захватили чувства землян, их настойчивое, а порою и трагическое стремление объяснить все на свете, а особенно свои поступки и отказ от них — не логикой, а эмоциями, настроением, интуицией…
На родной планете Тила все было не так, как, впрочем, на других планетах, которые он посещал прежде. Объяснялось то отличие, видимо, тем, что цивилизации известных Тилу планет были телепатическими, основанными на непосредственной мысленной связи. Когда носитель разума как на ладони перед всеми своими близкими и соседями, когда его внутренний мир составляет часть внешнего для его друзей, а их внутренний мир, в свою очередь, является частью его окружения, тогда трудно взрастить в себе такие чувственные порывы, такие всплески, такие взрывы любви, ненависти, изумления, какие буквально ослепили Тила, обрушившись на него со страниц первой же из открытых им книг.
Особенно озадачил его эпитет «благостное» в сочетании с понятием «горевание». Нет, смысл обоих слов по отдельности он прекрасно понимал и мог даже примерить к себе. Но вот чтобы вместе?.. Между тем автор — Тил заглянул в выходные сведения и с уважением прочел имя: Федор Михайлович Достоевский, такие длинные имена тоже встретились ему впервые — так вот, автор, кажется, строил на этом сочетании целую концепцию — и в концепцию эту невольно верилось…
Когда вернулась Лена, Тил лежал поперек дивана с книгой в руке.
— Добрый вечер, Тил! — радостно сказала Лена. — Ну как твои дела?
— Прекрасно! — четко проговорил Тил и осторожно приподнял сломанную руку до уровня плеча. — Выше пока не поднимается, — виновато добавил он.
— Неужели срослось? — изумилась Лена.
— Конечно! Не удивляйся, у нас это в порядке вещей, — ответил Тил с оттенком гордости в голосе. О том, что ключица срослась не совсем правильно, он умолчал. В конце концов, сам виноват, что не знает индекса.
Оживленно переговариваясь, они вместе приготовили ужин, причем громче всего над своими промахами смеялся сам Тил, а затем снова уселись за большим столом, который явно был ровесником Лены, если не старше.
— Нет, Тил, это хлеб, его берут руками, а не вилкой, — засмеялась Лена. — Вот так, видишь? Переламывают и едят. Есть такая примета — с кем хлеб преломишь, на всю жизнь другом будет…
Тил тоже засмеялся и взял хлеб в руку. Горячая волна ударила вдруг ему в голову, уши загорелись, глаза застлало туманом, а руки стали невесомыми. Сквозь шум в ушах он услышал удивленный голос Лены:
— Ой, Тил, а ты покраснел! Это из-за хлеба, да? Глупости, пожалуйста, не обращай внимания, ты же гость, да еще инопланетный!
И Лена принялась рассказывать какой-то смешной случай с ее подругой по работе. Тил сидел молча, жевал кусок хлеба и тщетно пытался его проглотить.
Ему впервые в жизни довелось испытать чувство жгучего стыда за свой поступок, и сейчас его ощущения двоились: один Тил, с красными ушами, с трудом прожевывал кусок, чувствовал на глазах слезы и удивлялся, какое это мучение — стыд! Другой Тил витал где-то в облаках или хотя бы над стулом, неожиданно просветленный и… благостный! — вот подходящее слово! — витал и с тихим удивлением думал: «Какое же это сильное чувство, то, что я испытал, и как хорошо, что я смог его испытать!»
Дело в том, что он покраснел вовсе не из-за хлеба. Нет, просто начитавшись Достоевского, Тил решил сам проверить кое-какие из его нравственных построений. Тил, естественно, знал, как едят хлеб: при знакомстве с цивилизацией знание элементарных правил поведения входило в обязательный минимум подготовки. Его промашка с хлебом объяснялась иным — это была возможность вызвать Лену на эмоциональное откровение.
Тил, по сути, проделал эксперимент, нарочно ткнув хлеб вилкой. Ему хотелось узнать, как Лена отреагирует на его поступок, какие чувства в ней это вызовет. Ее эмоциональное поле он мог ощущать не напрягаясь. Но результат эксперимента обескуражил его. Тил осознал, что в своем опыте он перешел незримую грань дозволенности, причем дозволенности не в местном, земном, а в общечеловеческом понимании. Осознал — и покраснел от стыда — впервые в жизни.
Лена, похоже, заметила его смятение, потому что вдруг предложила:
— Тил, расскажи мне, пожалуйста, о себе…
Невольно обрадовавшись тому, что можно отвлечься от злополучного «опыта», Тил стал красочно живописать свой родной край, планету, где родился и вырос, ее грандиозные стройки и свершения, красоту природы и научный поиск.
— Нет, нет, Тил, расскажи, как ты живешь. Ты, понимаешь?
Тил порылся в памяти. А что он? Ну, родился, учился, работал. Влюбился вот в прошлом году… Недавно зубы новые вырастил. Что еще?
— Ну, хорошо, — сказала Лена, когда пауза стала слишком длинной, — расскажи мне о своих родных, друзьях.
Вот тут Тил мог развернуться! Уж о ком, о ком, а о своем друге Лоне, например, он мог рассказывать часами. Вот однажды во время экзамена Лон…
— Тил, а как ты вернешься домой? — спросила вдруг Лена.
Тил замолчал. Потом он осторожно положил вилку на скатерть, подпер голову рукой и тихо ответил:
— Не знаю. Наверное, никак…
— Почему — никак?
— А потому, что для перемещения на столь большие расстояния необходимы совместные усилия трех человек, умеющих управлять мыслеполями! Один должен быть вместе со мной здесь, на Земле, и один на Оркни. А здесь нет никого, кто смог бы…
И тут Тилу стало страшно. Не потому, что вдруг понял: домой уже никогда не попадет — это он уразумел раньше. Просто страшно. Он представил себе, как обоснуется здесь, как постепенно адаптируется, привыкнет, будет ходить на работу, лечить в поликлинике плохо сгибающуюся руку, разговаривать