– Ты не наследница, Николина. Запомни это.
– Почему? Эй… Ты здесь? Почему я не наследница?
Так и проходили их встречи: Нукко что-то говорил, а затем замолкал, порой на часы, позволяя Нике обрушить на себя шквал вопросов, злиться на отсутствие ответов, выдохнуться и обдумать услышанное. А потом приходила Фрея – единственная ведьма, которая была добра к ней. Она всегда брала ее за руку и уводила в лагерь, прямо к шатру. Фрея говорила о многом, но чаще всего о материнстве. О том, как наконец забеременела и что этот ребенок – ее последняя надежда оставить потомство. Что раньше ей не удавалось выносить дитя, и каждая смерть забирала одну из дарованных аликуатам жизней. И если в этот раз природа вновь послала ей мертвого ребенка, она тоже умрет.
– Пока ребенок не рожден, мы отдаем ему душу как бы взаймы. Но если он умирает в утробе, наша душа, одолженная ребенку, питает его, помогает сохраниться до рождения, чтобы он попал в Полосу не… не уродливым. И когда-нибудь смог возродиться.
Жуть какая.
– Не понимаю, а как тогда справляются ведьмы, которые не аликуаты? Если у них одна жизнь и они тоже отдают ее в утробе? Или не отдают?
– Отдают, – печально подтверждала Фрея. – Просто у нас, аликуатов, больше шансов.
– Но подожди, а почему ребенок попадает в Полосу, если туда попадают только души убитых?
– Мы же отдаем свою жизнь, свою душу – отбираем у себя намеренно…
Потому что никто не заставляет вас рожать. Но Фрея, судя по всему, была мученицей, и раз уж природа по необъяснимым причинам не благоволила ведьмам в вопросах легкого зачатия, она, как одна из самых молодых, жила во имя будущего своего клана. В отличие от Асури, которая, как выяснилось, давно отказалась от материнства. И несмотря на злой нрав оной, ее позиция все равно удивила Нику: она-то думала, что все ведьмы повернуты на этой Полосе и что сохраниться там до второго пришествия – большое счастье. И тогда какая вообще разница для Асури, где ей плеваться ядом – в этом мире или среди тумана, – один черт, когда-нибудь воскреснет, а так хоть с ребенком, чтобы больше не жаловаться, что ведьмы вымирают, потому что кто-то наслал на них проклятие бесплодия. Но вслух Ника об этом никогда не заговаривала, конечно же.
Обычно после встреч с Нукко Фрея приходила сразу и уводила Нику, но однажды ведьма задержалась. Девушка, только учившаяся распознавать звуки вне своей головы, даже не сразу поняла, что та пришла. По наставлению Нукко Ника «слушала природу», чувствуя себя полной дурой, и вдруг где-то в стороне уловила голоса.
– Я чувствую, любимый, что дни мои сочтены, – страстно шептала Фрея. – Я лишь жалею, что не жила так, как всегда хотела.
– В Полосе или вне ее я найду тебя, ты знаешь, – шепот Нукко, всегда рассудительного и бесстрастного, был пронизан горечью.
– Но ты не веришь так, как верит Миккая. Ты осуждаешь ее план.
– До тех пор, пока дело не коснется тебя. Если Миккая права, если она верно разгадала пророчество Харуты…
– Надеюсь, она ошибается. Потому что… Нукко, любимый, я так устала. Жить с тобой рядом, но не вместе. Носить дитя, но так и не услышать его первый крик. Умирать, чувствовать боль и снова возвращаться к жизни. Не принуждай меня. Пожалуйста, отпусти меня… Я больше не хочу.
Сердце бешено колотилось, и Ника зажала уши руками, жалея, что из-за обостренного слепотой слуха она подслушала их разговор. Всегда печальная и добрая Фрея, прилежная ведьма, самая чистая и фанатично следовавшая долгу своего рода, умирала от чувства, которым не имела права насладиться, потому что так было заведено их природой. И что за пророчество Харуты? И почему Фрея и, оказывается, Нукко не поддерживают эту затею, если пророчество обещает возродить их всех к жизни?
Смирение – что же это за диковина такая?
– Эй, Харт-Вуд!
Ника в панике оглянулась. Вокруг – старая школьная площадка, усыпанная осенними листьями, турникеты с потрескавшейся краской и разбитые качели. Ника почувствовала объемный шарф, откуда-то появившийся на шее, и гладкую ручку кожаного портфеля в руке.
– Что…
– Харт-Вуд! – повторил звонкий голос.
Перед ней возникли две девочки – лет десяти, не больше, с такими же большими шарфами на плечах. Они точно знали ее, хотя Ника ни одну не помнила. Та, что была повыше, ускорила шаг.
– Что вам нужно? – в непонимании прошептала Ника. Вспышка огня слева – и она зажмурилась.
– Скажи своей мамочке, чтобы отстала от отца Изольды! – прошипела высокая, подходя ближе. У нее были длинный нос, обильно усыпанный веснушками, и светлые водянистые глаза.
– Я не знаю… не знаю… никакой Из… – Новая вспышка огня и рычание Джей Фо. Ника поморщилась.
Девчонка выбила из ее рук рюкзак и схватила за шарф. Ее подруга все еще держалась в стороне.
– Если не отстанет, мы тебя убьем, – злобно зашипела она. – Твоя мать – шлюха! Не суйтесь к нам!
В голове поселился противный звон. Ника замычала от боли и изо всех сил ударила девчонку по рукам и толкнула на землю.
– Отстань от меня! – крикнула она.
Девочка попыталась схватить ее за лодыжку, но Ника зарычала и бросилась на нее сверху.
– Не смей обзывать мою маму! – Ника ударила ее кулаком по лицу – из носа девочки брызнула кровь, и она заплакала. – Не смей!
Вторая девочка, видимо та самая Изольда, бросилась к ним и попыталась оттащить Нику от своей подруги, но та отпихнула ее и продолжала бить свою обидчицу, игнорируя вялые попытки вырваться.
– Остановись, – хныкала Изольда, – ты же убьешь… Пожалуйста… мы пошутили… мы ничего такого…
– Я не могу… – шептала Ника. – Я должна ее наказать…
Языки синего пламени разъедали школьную площадку, их жар обжигал лицо и руки, по спине стекал пот. Возникшая из ниоткуда Джей Фо схватила Нику за край шарфа и потащила в сторону.
– Смотри же!
Ника открыла глаза, поддавшись зову тихой мелодии, которую напевала Рита Харт-Вуд. Было темно, из приоткрытой двери сочился тусклый свет лампы, которую мать всегда оставляла в коридоре включенной на ночь. Ника заморгала, боясь пошевелиться, но Рита, казалось, не заметила ее пробуждения. Сидя на краешке кровати, она замешивала венчиком что-то в пиале. Ника украдкой оглядела комнату: светлые стены, туалетный столик и трещина на зеркале – она разбила его рукой незадолго до того, как Рита впервые привела в их семью ублюдка Сэма Бэрри.
Что за…
Справа кто-то тихо заскулил, и Ника с удивлением увидела Джей Фо. Волчица свернулась возле нее, уткнувшись носом в плечо, и ритмично двигала ушами, подыгрывая мелодии женщины.
Поджав губы и закончив мешать, Рита окунула пальцы в жижу в пиале и вдруг поднесла руку к лицу Ники. Девушка вздрогнула, но мать не обратила внимания. Оставила след под ее глазами (жижа была вязкая и холодная), затем прикоснулась к шее, снова окунула пальцы в пиалу, потянулась к ее ночной рубашке, отодвинула край и прикоснулась к коже над грудью.
– Что ты делаешь? – не выдержала Ника.
– Заговоренная трава, чтобы тебя не нашли, – просто ответила Рита, даже не взглянув на нее.
– Не нашли? – глухо повторила Ника.
Посмотри на меня.
Посмотри.
Лицо Риты, бледное в ночном свете, стало разгораться и подсвечиваться изнутри, пока пламя не вырвалось наружу, не изъело ее плоть. Ника закричала, потянулась к ней, и стало так жарко – невыносимо жарко… И не было уже вокруг ни светлых стен, ни треснутого зеркала.
Она снова в Морабате, и пламя опаляло лицо. В этот раз волчица стояла рядом и, как только девушка предпринимала попытки отойти подальше, хватала зубами край ее куртки и злобно рычала, вынуждая остаться на месте. Но Ника не понимала, что Джей Фо хочет ей показать, ведь все это она уже видела: рыжий ведьмак бежал, отмахиваясь от языков синего пламени, и Ника знала, что спустя мгновение Джей Фо сорвется с места, что вскоре из небытия выпрыгнет зверь со светлой шерстью, что рыжий, умирая, прошепчет проклятие, слов которого ей не разобрать – хоть сто раз слушай.
– Смотри же, смотри, – вдруг сорвалось с ее губ.
Ника отерла пот со лба и закашлялась. От жара все вокруг поплыло, было трудно дышать. И в этот момент Джей Фо, как и много раз до этого, бросилась на ведьмака. В пламени мелькнула светлая шерсть. И вдруг Ника увидела то, чего раньше не замечала, потому что всякий раз бросалась на жертву вместе с волчицей: у ее лица просвистел кинжал. Она инстинктивно отпрыгнула и обернулась.
– Ого…
Ростом неизвестная была с Нику, в кроваво-красном платье, грязном и прожженном. Рукава ее одежды, как и черные как смоль волосы, зловеще парили вокруг нее, а синие глаза пылали так ярко, что их свет удивительным образом отражался на ладонях. Ника заморгала, прогоняя иллюзию, и тут же поняла, что никакой это не свет, а самый настоящий огонь, источаемый ее кожей. Их взгляды встретились, губы Джефы Харуты раскрылись, и красивое, пылающее лицо исказилось в немом восклицании. Она прижала руки к животу, и Ника, прищурившись, разглядела рукоять клинка. Ведьма упала навзничь.
– Смотри-смотри! – призывно трубил в голове голос Джей Фо.
И Ника смотрела – да только не на зверей, а на Харуту. Легендарную ведьму, о которой так много слышала, в клане которой жила столько месяцев. Ту, чья кровь текла в ее жилах. Глаза ведьмы смотрели прямо перед собой, окровавленные губы что-то шептали, и Ника бросилась к ней, думая, что услышит хотя бы ее слова, но стоило приблизиться, как перед ней выросла стена огня. Ника отскочила и инстинктивно обернулась, и ее пронзил взгляд умирающей волчицы. Со светлой морды шакала стекала кровь, растерзанное тело рыжего ведьмака лежало под ним, и Ника, охваченная внезапным страхом, бросилась бежать в сторону леса. Неслась как сумасшедшая, боясь остановиться, словно в этой чужой жизни ей самой грозила опасность. А где-то в стороне вместе с ней спасались бегством и другие. Те, кого она раньше не замечала, те, кто не должен был бежать, потому что Харута убила их всех. «Сожгла в огне» – так сказала Миккая.