– Что за утопия из детской сказки, – фыркнула Ника. – Или это новая интерпретация толерантности? Типа мы, такие прогрессивные и здравомыслящие, в понимании и принятии, ничего не имеем против тех, кто отличается от нас, но, пожалуйста, приклейте себе фонарь на лоб, и, если вдруг что…
Домор подавил смешок. В аудитории зашептались. Профессор прищурился, всматриваясь в полумрак.
– Прошу прощения, – недовольно сказал он, – кто вы? Представьтесь, пожалуйста.
Поджав губы, Ника посмотрела на Домора, но он лишь повел плечами. Ну что ж. Открыла рот – иди, общайся. От волнения пальцы занемели, и она быстро размяла их, а потом глубоко вздохнула и, скинув капюшон, спустилась к кафедре.
– Николина Стамерфильд, – просто сказала она и, оглядев ошарашенные лица студентов, скованно улыбнулась и махнула рукой. – Здрасьте.
Учащиеся зашептались, обмениваясь недоуменными взглядами. Глаза профессора расширились. Поборов секундное замешательство, мужчина слегка склонил голову.
– Это… Это… Надо сказать, это большая честь для нас, – он растерянно почесал нос. – Почему вы не согласны со мной, Ваше Высочество?
– Да много причин. Например, я не понимаю, каким образом можно узаконить использование магических способностей.
Кобб опешил, и на его мышином лице вновь отразилось замешательство.
– С помощью Центра отслеживания.
– Который создали ведьмы?
В аудитории раздались неуверенные смешки.
– Нет, серьезно, – уловив искорки недовольства в глазах профессора, Ника примирительно выставила ладони перед собой, – я не понимаю, какой в этом смысл. Мы ведь никогда не узнаем подлинных возможностей ведьм, а втереть вам могут все что угодно. И получается, предлагая ведьме якобы жить открыто, мы просто говорим ей: «Эй, вот тебе клеймо, и, если что случится, ты виновата». Просто резерв козлов отпущения для иллюзии безопасного мира. – Профессор открыл было рот, но Ника быстро продолжила: – Подождите, дайте сказать. Неужели вы думаете, что, даже если бы ведьмы согласились на это и использовали свои способности с разрешения оклуса, на них бы перестали спускать собак при каждом удобном случае? Неужели вы думаете, что, если бы эта Гале… Гелера? Да, если бы эта Гелера преследовала одну из перечисленных вашими студентами целей, ей бы потребовалось столько лет? Дело ведь не в том, готовы ли они сесть на цепь. Такие, как вы и ваши предшественники, – все простые, у кого, кроме законов, нет никакой власти, – изначально боятся магов. Вы судите их еще до рождения, не по поступкам, а по крови.
– Но существо, способное одним движением руки убить, заведомо опаснее, – в голосе профессора послышалась решимость.
– Тогда будьте откровенны со мной, профессор. Я опасна?
Кобб растерянно захлопал глазами.
– Вы же историк и должны знать мою родословную.
– Я не… я не совсем понимаю, к чему вы ведете.
Ника повернулась к аудитории, прищурилась, желая разглядеть Домора, но тщетно. Блин. Она и сама не понимала, какой черт дернул ее вступить в эту полемику. Но в голове бушевал целый поток мыслей, и ей не терпелось выговориться.
– Один человек сказал, что, если ему захочется меня уничтожить, он распустит слух, будто я ведьма. Я пыталась спорить, мол, у меня же нет никаких способностей, а он сказал: «А какая разница?» Ведь достаточно всего лишь раскрыть мою родословную, а дальше люди сами решат, перестрахуются и соберутся вместе, чтобы от меня избавиться. А все из-за моей матери – прямой наследницы Харуты. Да-да, той самой, – кивнула она ошарашенной девушке в первом ряду, – которая была избранницей Стамерфильда и родила ему наследников. Но, повторюсь, у меня нет никаких способностей. Поверьте, я проверяла, – ухмыльнулась она, обращаясь к профессору, – потому что в моей жизни случилось столько дерьма, что мне бы не помешало владеть парой фокусов, чтобы преподать урок нескольким засранцам.
Десятки глаз сверлили ее шокированными взглядами, и в мертвой тишине послышались нервные смешки.
– Но у меня синие глаза – как пламя Харуты, которым она владела. Живительное пламя, кстати. О, – Ника кивнула девушке во втором ряду, – у вас тоже синие глаза. Может, и вы ведьма? Нет? Уверены? – Она улыбнулась, и бедняжка с синими глазами ответила тем же. Ника повернулась к профессору: – Вы знали, что мало родиться с кровью ведьмы, чтобы творить магию? Ее нужно развивать с самого детства, поэтому у меня нет силы. Я не знала о своей родословной почти двадцать лет и упустила момент. Я – последняя из великого рода, и я убила эту силу, потому что не знала о ней. Я всю жизнь прожила в мире среди простых людей, для которых магия – это страницы книг и киноленты, и, когда узнала, что могу вернуться в мир, где магия живет за пределами выдуманного, где можно прикоснуться к ней и увидеть своими глазами, мне стало страшно. Как я могла принять титул перед таким необыкновенным народом, когда сама была простачкой? Я же ничего не знала о таком феномене! И представьте мое удивление, когда я впервые вдохнула этот воздух и… кроме серости, не почувствовала ничего.
Странно любить землю, которую когда-то отвоевал Стамерфильд, чьей избранницей стала самая известная ведьма. Ведьма, которая, к слову, боролась с братом Саквием за право магов жить открыто. И вот вы живете на этой отвоеванной земле, и все, за что боролся Стамерфильд, вас почему-то пугает. Это как так вышло? Когда магия стала такой страшной, что вы решили отказаться от нее вовсе, забыть, стереть из памяти, исказить историю? Почему вы считаете, что магия на магической земле, отрезанной от всего мира магическими завесами, – это зло? Я знаю десятки людей, которые делали страшное, и они вообще не имели отношения к чему-то магическому. Наши соседи открыто выступают против всего сверхъестественного, а мы? Лицемеры, не иначе. Я была свидетелем сцены, в которой мать запрещала дочери говорить обо мне. Она грозилась запереть ее, если та не прекратит. Это было совсем недавно, на Карнавале красок. Если все так, если мы ничем не отличаемся от мира, от которого отгорожены, к чему это разделение? Зачем тысячи людей погибли почти тысячу лет назад, чтобы воздвигнуть завесы и оградить наши реликвии от посторонних?
Ника замолчала, переводя дух. Думала, что профессор воспользуется заминкой и оспорит ее речь, но он молча смотрел на нее, и выражение его лица прочитать было невозможно.
– Туман постепенно уничтожает нашу землю, а мы, простые, бессильны перед этим, – тихо продолжила Ника. Хотела еще упомянуть убитых людей в terra caelum, но вовремя прикусила язык. – Я провела с ведьмами полгода. Злилась на них и совершенно не понимала, почему они отгородились и смотрят на всех нас через завесу. Но, слушая вас, кажется, теперь понимаю и не могу осуждать ни один из ведьмовских кланов за эту позицию. Я не читаю прессу, но мне рассказывали, что журналисты часто прохаживаются на мой счет, мол, что это за принцесса, которая избегает общения с людьми и которая еще ни разу не выступила на публике, не говоря уже о чем-то более серьезном. Действительно, почему же? Потому что я тоже не хочу служить народу, который так трусливо топчет свое наследие.
Последние слова Ника придумала только что, для эффектного завершения речи, потому что в принципе ни о каком служении народу никогда не думала и думать не собиралась, но, кажется, судя по округлившимся глазам студентов, вышло неплохо. Под напряженное молчание она взбежала по лестнице и покинула аудиторию. Домор вышел следом. Как только дверь за ними закрылась, Ника остановилась и, тяжело дыша, прислонилась к стене.
Домор встал рядом с ней и тронул плечом.
– Ты меня удивляешь, – заявил он. Ника повернулась к нему и какое-то время изучала его лицо, уверенная, что разглядит осуждение, недовольство или еще что, но нет, ничего подобного там не было. Его серые глаза лукаво сверкали, на губах играла легкая улыбка. – Вот ты какая, революционерка…
– Скажешь тоже, – смутилась она. – Просто он меня выбесил. Миккая рассказывала, как их изгнали. Ага, прямо-таки гнали до завесы ссаными тряпками. Это было пару столетий назад, когда здесь видели последнюю безликую. Озера в долине стали высыхать, торговля накрылась, и такие придурки, как этот профессор, начали травить ведьм. Кто же, как не они, во всем повинен! И кланы Миккаи и Нукко быстренько собрали шмотки и свалили. Потому что на фига им тратить силы на переубеждение придурков, если можно тихонечко рефлексировать на свою дражайшую Полосу Туманов, наводить марафет ко второму пришествию и в перерывах поддерживать Центр и работу порталов, чтобы эти неблагодарные уроды могли спокойно жить и перемещаться между землями в свое удовольствие.
– Помнится, еще недавно ты не жаловала ведьм за их позицию, – Домор вскинул бровь. – Не пойму, на чьей ты стороне?
– Ну, во-первых, если выбирать между предвзятыми умниками и Миккаей, я точно выберу ее. А во-вторых, почему всегда нужно выбирать сторону, чтобы жить спокойно?
– Не нужно пытаться усидеть на двух стульях.
– Да при чем здесь стулья. – Ника прищурилась, и Домор отзеркалил ее мимику. И она начала злиться, потому что в последнее время он все время так делал, и ее это ужасно раздражало, но вместе с тем очень нравилось. – Я люблю Миккаю, Нукко и всех этих странных существ в Морабате, люблю севвар, и Тамар, и Серу. Правда, люблю. Они классные, несмотря на все «но», и общего у меня с ними куда больше, чем с любым столичным, и, если кому-то нужно, я до посинения начну доказывать, как они хороши, но… Я вот, например, до сих пор не верю в то, что в этой Полосе Туманов заперты все погибшие маги и что им реально нужно давать второй шанс. Но это ведь не значит, что с этой позицией я против ведьм. Просто я смотрю на это по-другому, вот и все. Понимаешь? – Взгляд Домора стал серьезным и глубоким – как в душу смотрел, – и Ника вздохнула, коснувшись его плеча. – Прости, но я скажу. Твоя семья считает тебя предателем, потому что ты якобы продался оклусу. Но это ведь не значит, что ты против них, правда?