Ника залпом выпила стакан воды и налила еще. Какой смысл пытаться скрыть свои нервы – он же и так все понимает. Какое-то время Долохов с легкой усмешкой следил за ней, а потом наконец заговорил:
– Система контрактов на моей земле древняя, и даже я, крайне въедливый человек, понятия не имею, когда мы открыли эту магию. Заговоренные чернила и добровольно отданная капля крови вместо подписи – вот и все. Поначалу мне казалось, что это невозможно – заставить кого-то по собственной воле отдать другому человеку власть над своей жизнью. Но, как ты сама понимаешь, если приложить усилия и запастись терпением, найти подход можно к разуму абсолютного любого человека.
Ника стиснула зубы. Как же ее раздражала эта правда! До сегодняшнего дня она все думала, что за вседозволенностью и манипуляциями Долохова стоит что-то большее, чем угрозы жизням, и до сих пор не могла поверить, что все оказалось так просто. И самое ужасное, что это «просто» сработало и с ней.
Тем временем Владислав продолжал:
– Я, если уж выражаться прямо, гражданин своей земли – земли, в которой закон превыше всего. В меня вбили одну идеологию: следовать принципам родины, что бы ни случилось. И понял я это давно, мне еще и восемнадцати не исполнилось. Мой отец занимал высокий пост в Совете земли и всегда говорил: «Простить можно все, но не предательство. Если я когда-нибудь предам нашу семью – убей меня!» В тот год я узнал, что отец изменяет матери, и рассказал ей об этом. Она, конечно, разозлилась, но простила его сразу же. Тогда я решил поговорить с отцом. Он клялся, что не повторит этой ошибки, что был слеп… Но через неделю я застал его с новой женщиной. Мне пришлось убить их обоих: отца, предавшего семью, и мать, стерпевшую предательство.
Ника едва не подавилась водой, которую цедила все это время. Долохов цокнул языком и принялся рассматривать свои пальцы в белых перчатках.
– Были суд и справедливое выслушивание моих мотивов, и вместо тюрьмы меня призвали к Контракту. Я был зол на семью, зол на всех, кто хоть чем-то напоминал отца, и поэтому ни секунды не сомневался в правильности своего решения… – Долохов посмотрел на сосредоточенное лицо Ники и усмехнулся. – Наверное, ты спросишь, что такое этот Контракт? Сказать по правде, я ввел тебя в заблуждение, ложно убедив, что вот этот пергамент, – он постучал себя по груди в том месте, где лежал свиток с именем Александра, – и есть контракт. Все не совсем так. Контракт, на который я начинал работать, – это, по сути, один из органов управления нашей землей, и его цель – избавляться от плохих людей. Предатели, беглецы, убийцы, неузаконенные маги, иногда даже те, кто просто был неугоден правительству моей земли, хотя о последнем я, конечно, узнал гораздо позже. Списки составлялись где-то за пределами зоны моей досягаемости, а я и мне подобные, как служители Контракта, выбирали имена. Эти имена заносились в персональный список, и уже его я скреплял своей кровью – как обязательство, что ликвидирую всех, за кого подписался. Да, Николина, – улыбнулся Долохов в ответ на ее удивленный взгляд, – я тоже уязвим, потому что от подписанного контракта избавиться можно лишь одним путем – умерев. А взять новый контракт, если предыдущий не завершен, невозможно. У меня нет сроков исполнения, и мой стимул – деньги. За каждого человека устанавливается цена, и чем больше времени я трачу на исполнение, тем меньше получаю. Здесь все просто.
– Значит, список, который был у Ма… в смысле у Саквильского, это твой список?
– Именно. Как ты поняла, я люблю поиграть. Особенно когда дело касается семей предателей.
Ника прищурилась, из последних сил сдерживая злость, и Долохов нетерпеливо закатил глаза.
– О, прошу, давай не будем тратить на это время! Лучше слушай дальше. Мне было несложно сокращать список. Я колесил по земле, убивая людей, и был лучшим в своем деле. С каждой отнятой жизнью я чувствовал, что очищаю свою семью от позора. Это продолжалось до тех пор, пока мне не пришлось уехать на окраину, в городок, о существовании которого я и не подозревал до тех дней. И именно там случилось самое страшное из того, что когда-либо могло произойти со мной.
Долохов скрестил пальцы в замок и закрыл глаза. Ника сверлила его взглядом, гадая, актерствует ли он или действительно переживает свой рассказ.
Дура ты, что ли? У такой мрази не может быть чувств.
– Место было очень странным: вроде все как на ладони, но нет-нет – да и обнаружишь новый поворот. Вроде чистое, но в каком-то углу да затаится куча мусора. И люди там были очень странные: смотришь на человека – улыбается, смотришь еще раз – а он уже расстроен. И вроде глаза его видишь, а взгляд поймать не можешь. Я туда приехал с самым коротким контрактом за десять лет службы, взял всего одного человека, думая, что быстро справлюсь и уйду в отпуск. Мирта – так ее звали. Она была в базе смертников около четырех лет за то, что тайно общалась с одним магом и брала у него уроки зельеварения. У нас это считалось противозаконным. Хоть в ее роду и были ведьмы, сама Мирта магией не обладала и приравнивалась к простому смертному, а чтобы простой смертный мог обучаться магии, он должен был получить специальное разрешение от правительства и в случае положительного ответа каждый месяц проходить комиссию на предмет оценки уровня своей магической активности. А Мирта ничего этого не сделала. Скрывалась долгое время, переезжая с места на место, но, судя по тому, как легко мне удалось ее найти, до меня ее просто никто не искал: дело плевое, денег мало – ну кому она нужна.
Я приехал снежным вечером перед праздниками и остановился на постоялом дворе с маленьким кафе на первом этаже. Туда я и отправился. Знаешь, давно я не чувствовал такого умиротворения. Представь: маленькие столики, стулья с высокими спинками, бархатные пледы, приглушенный свет, рождественские наборы на камине и музыка – такая тихая, спокойная, мелодичная… Бам-пам-пам… – он сделал несколько движений пальцами в воздухе, будто играл на пианино, и Ника невольно поморщилась: вид Долохова в роли одухотворенного рассказчика заставлял ее сердце тревожно биться. – Я сидел у окна, пил что-то горячее, уже и не вспомню что, и впервые за последнее время задумался о своей жизни. Ты, наверное, удивишься, но я не жалел ни о чем… Я не считал себя богом, но очень сильно ощущал свою власть. Вообще, я очень скрытный человек и никогда не страдал от тщеславия, но иногда, после очередной чистки, мне хотелось выйти на улицу и крикнуть в граммофон: «Я делаю этот мир лучше!»
Долохов снова вздохнул.
– А потом я увидел ее. В тот же вечер. Она сидела через пару столиков от меня. Очень хрупкая, очень милая. Волосы короткие и такие красивые, немного волнистые, блестящие, собранные в такой причудливый хвостик, – он покрутил рукой над головой, изображая пучок, – большие карие глаза и родинка над губой, как у тебя. – Он улыбнулся ошарашенной Нике. – Я удивился, как молодо она выглядела. На тот момент ей было двадцать пять, но я бы с трудом дал восемнадцать. Я наблюдал за ней в течение нескольких часов. Мирта читала книгу, и я с восхищением ловил ее эмоции: как она хмурилась и улыбалась, прикрывала рот рукой, когда хотела смеяться. И все это выглядело так искренне, так… Впервые у меня зародились сомнения. Я был согласен с фактом преступления, но в тот момент чувства переполняли меня.
Мирта покинула кафе около полуночи, и я отправился следом. Она закуталась в огромный серый шарф, чтобы уберечься от снега, и могла видеть только дорогу перед собой. Поднялся ветер, и его вой заглушал звук моих шагов. Мы прошли пару кварталов, как вдруг Мирта остановилась и обернулась. Она смотрела на меня своими честными глазами и совсем не была удивлена. А я остолбенел. Ей-богу, Николина, я не был готов смотреть ей в глаза!
«Почему ты следишь за мной?» У нее был такой тоненький голос. Снег бил в лицо, и она все время щурилась. Я соврал, что ищу знакомства. Хотя… нет, не соврал. На тот момент я действительно хотел познакомиться, пусть и знал, кто она.
Мирта улыбнулась, и тогда я подошел ближе. Она назвала свое имя, и я представился. И голос мой впервые дрожал. Только сейчас я понимаю, что это была любовь с первого взгляда. Я не думал, что такое вообще бывает. Убить ее не представляло никакого труда, и я мог бы в тот же вечер вернуться домой, но куда там!
Долохов с нежностью погладил левую руку правой и снова улыбнулся.
– Много подробностей, а? Я ничего не забыл, и никогда не забуду… – Улыбка сошла с его лица, и в голосе послышалась хрипотца. – С момента знакомства минули две недели. Я продолжал жить в гостинице, но мы виделись каждый день. Мирта показала мне это странное место, и я даже полюбил его. Но больше всего я любил ее. Она преподавала литературу в местной школе и жила там. От моей гостиницы путь был неблизкий, поэтому, когда закончились новогодние праздники, я перебрался к ней, и вскоре мы сняли дом.
И только тогда я вспомнил, зачем приехал… Но решил забыть про Контракт, найти тихую работенку, лишь бы быть с ней. Впервые чувства взяли надо мной верх, и я ничего не мог поделать… даже не сопротивлялся, – Долохов посмотрел на Нику. – Если не можешь отделить любовь от всего остального, не люби. Любовь стирает границы между плохим и хорошим, толкает человека на самое страшное предательство – позволяет предать себя. Но наступает время, когда нужно проснуться. И вот в этот самый момент ты понимаешь, что стал другим.
Мирта проводила в школе три дня в неделю, остальное время мы были вместе. Я никогда не был так счастлив! Она показала мне столько чувств, научила меня быть простым человеком. Я безумно любил ее… Как говорят, до дрожи в коленях. Мы понимали друг друга с полуслова. Понимаешь, о чем я? Она обожала мороженое с мятой, и каждое утро воскресенья я вставал на несколько часов раньше и ездил в соседний город за ним, потому что в ее захолустье практически ничего не было. Видела бы ты ее улыбку тогда… Ради этого стоило жить!
Ника не заметила, как сползла по стулу.