— О, Господи! — раздался за нашими спинами восхищенный голос оберштурмбаннфюрера Хартмана. — Оружейная комната? — Его глаза, как глаза настоящего воина, алчно засверкали при виде всей этой колюще-режущей коллекции Кощея. — Как думаете, камрады, оно Артефактное?
— К бабке не ходи! — Фыркнул я, проходя внутрь.
— Э-э-э… — Слегка подзавис Роберт. — Прости, Хоть-табищь, а зачем нам идти к э-э-э… Großmutter[33]? — Поскольку фраза с исконным русским «контекстом» была произнесена на немецком, естественно, что уроженец благословенной земли Бранденбург Хартман, меня абсолютно не понял. — Разве без бабушки не разберемся?
— Не бери в голову, Робка! — произнес я, улыбаясь во все тридцать два. — Это непереводимый русский фольклор!
— А! — Тоже расплылся в ответной улыбке фриц. — Russische Folklore?
— А то! — Я слегка толкнул немца плечом. — Думаешь, только у вас фольклор имеется?
— О, нет! — Замахал руками немец. — И в мыслях такого не было!
— Ага, а ведете себя так, словно только у вас… — Ворчливо заметил я. — Но это так, мысли вслух…
— Если некоторые мои соотечественники поступают… поступают… — неожиданно запнулся Хартман, не зная, как бы «помягче» выразить свои мысли. — Но это не значит, что все остальные…
— Успокойся, Робка! — Мне пришлось специально заткнуть ему рот, чтобы он еще и себе на смертный приговор не наболтал.
Нам еще в Рейхе ассимилироваться надо, а этот горнострелковый долбоящер такие крамольные мысли нам сейчас вслух озвучивает! Ладно, мне все до лампочки — я уникальный! Возрожденный Асур, етить его в трубу! Думаю, что умники из «Аненербе» мне, разве, что только в жопу заглядывать будут. Хотя… нет, это я погорячился — обязательно будут! А если к нему какой серьезный эсэсовский Мозголом в башку залезет? А? То-то же! А этот Хартман мне начал нравиться все больше и больше. Если с этим «податливым материалом» вдумчиво поработать, может, и получится что-то стоящее. А нам в Берлине помощники всяко понадобятся. По хитрой роже командира (а за долгой время нашей работы еще в том мире, я без всякого там Ментального Дара, научился читать его мысли) мне все было понятно — насчет оберштурмбаннфюрера мы думали одинаково. Пацан надежный, который просто по какому-то недоразумению оказался «на темной стороне». Но мы с командиром поможем ему это осознать. Будем растить во вражьем тылу свою «пятую колонну»[34]!
— Давай-ка мы лучше глянем, чего этот Бессмертный Прыщ такого здесь заныкал? — Пройдя в «оружейку», я остановился напротив стойки с копьями с наконечниками разнообразных форм, размеров и украшений. Зажег на ладони левой руки Магический Светильник, размером с крупное яблоко. Уж очень мне хотелось любопытствовать — достойны ли все окружающие железяки «посмертного упокоения» вместе с легендарным корыстолюбцем Кощеем?
Однако, мое внимание привлекло одиноко приваленное к стене невзрачное и неказистое копьецо с кривым древком, как будто его просто выломали из молодого побега какого-нибудь ясеня, ни разу не озаботившись хотя бы немного подравнять и обработать деревяшку. Только кору с древка и сняли и на этом успокоились. Широкий листовой наконечник грубой ковки, тоже не произведший на меня особого впечатления своим непрезентабельным видом, был сплошь покрыт ржой, которая в одном месте даже проела металл насквозь. Такому мусору было одно место — на свалке, а не в оружейной сокровищнице самого Кощея Бессмертного — эта чужеродность и привлекла мое внимание. И я, особо не задумываясь, хватанул древко всей пятерней…
То, что произошло дальше, я выслушал уже из уст командира и Хартмана. Едва только моя рука прикоснулась к неказистому кривому древку, на его поверхности расцвела вязь золотистых и совершенно непонятных символов. Наконечник тоже не остался в стороне, а ярко полыхнул «расплавленным золотом» — я даже зажмуриться не успел, и поймал болезненного «зайчика», словно от электросварки. Продолжения «Марлезонского балета» я уже не увидел — по древку пробежала ветвистая молния, а меня будто вхренчило добрым миллионом вольт.
В себя я пришел «на руках командира» с дымящейся макушкой, отсутствующим по локоть рукавом спинжака, рассыпавшегося угольками и диким тремором в руках.
— Ты как, братишка? — нервно поинтересовался у меня слегка испуганный оснаб.
— Бывало и получше… — просипел я и, как мне показалось, выпустив изо рта едва видимый дымок. — Че это было, командир?
— По всей видимости, копье, — усмехнулся Петров, помогая мне встать на ноги. — Похоже на действие какого-то боевого артефакта с защитой от несанкционированного использования.
— Защита от чужака? — Перефразировал я, стараясь хоть прийти в себя и вернуться к нормальному состоянию. Меня еще неслабо так штормило и основательно подтряхивало. Приятного в этом было совсем немного, кроме, возможно, одного… — Хорошо, что я схватился, командир… — Пытаясь найти хоть что-то положительное в этой опасной ситуации и немного оправдаться, выдавил я. — Другого бы убило нахрен!
— Вот именно! — воскликнул командир. — В следующий раз не хватай всякую неизвестную и опасную срань голыми руками! — Словно маленького ребенка отчитывал меня командир. — Башкой своей думай! Она у тебя не только, чтобы фуражку носить!
— Так срзу и не скажешь, что такая наикрутейшая вещь! С виду же — херня херней!
— Хоттабыч, но уж ты то в своем возрасте должен понимать, что по одежке не судят, а первое впечатление — всегда обманка! А вот об этом неказистом копьеце я когда-то слышал… Если мне не изменяет память, то намек о нем есть в одном древнем предании, повествующем о выходе из леса троих диких невров[35], один из которых со временем станет величайшим волхвом всех времен и народов. Вот это, как раз, одна из его первых и неудачных поделок.
— Неудачных? — Слегка прифигел я. — А удачной, походу, можно всю Евразию на кусочки расколоть? — По выражению лица оснаба, я понял, что и не только Евразию. — Не ругайся, командир! — Еще раз кашлянул я. Блин, ну точно, идет дымок откуда-то изнутри. Командир прав — если бы не моя космическая регенерация, лежал бы я сейчас на каменном полу в виде подгоревшей котлеты. — Ну, забылся дедушка — ему простительно!
— Вот что, ребятки, — вздохнув, произнес оснаб, — давайте-ка мы повременим с изучением всей этой опасной, и явно боевой амуниции. Здесь без инструкции, хорошего Артефактора или бутылки не разберешься! Но, если кому жизнь не мила — милости просим…
— Не, командир, — замотал я еще дымящимися остатками и без того хилой шевелюры, — давай, уж, все это богатство оставим «на потом» — до лучших времен.
— Согласен! — поспешно произнес Хартман, когда командир вопросительно взглянул на него.
— Ну вот и хорошо, — облегчённо произнес командир, и мы всем скопом покинули очень опасный «арсенал» Владыки Костяных Палат.
Вернувшись к трону, мы застали азиата, лежащего в полном отрубе на ступенях, ведущих к трону Кощея. Лицо Мимара было измазано кровью, продолжающей сочиться из носа.
— Еп… тель! Похоже, сомлел бедолага… — первым произнес я, завидев такое безобразие. — Э-э-э! Мимарка! — Я слегка встряхнул азиата за плечо, пытаясь привести его в чувство.
Когда азиат неожиданно распахнул глаза, я немножко при…уел — вместо темных карих глаз тибетца на меня взирали совсем другие глаза — практически бесцветные с прозрачно-льдистой радужкой, внутри которой словно просверкивали микроскопические разряды молний…
Глава 10
Это может показаться странным, но с потерей сознания Магистр не утратил рассудка, его не вышибло в темное «ничто», он просто перестал ощущать свое бренное тело, как таковое. По сути, если бы такое состояние пришло к нему после серьезной медитации, Мимар бы особо не удивился — ему удавалось достигать состояния Нирваны и воспарять сознанием «к небесам», оставив на земле бренную оболочку. Но… на этот раз ощущения были несколько иными… Если не сказать больше — кардинально противоположными!
Если, погрузившись в Нирвану, Магистр чувствовал полную свободу от всех желаний, привязанностей, страданий и страстей, то есть полное отсутствие их влияния на текущие события — полное спокойствие, отстранённость и безмятежность бытия, то пребывая в нынешнем состоянии он чувствовал какой-то неясный, можно даже сказать — животный, ужас, раздражительность, мандраж — в общем полная противоположность по сравнению с состоянием спокойствия, благополучия и полного освобождения от нервозности, свойственного нахождению в Нирване. И в чем тут проблема, Мимар пока еще не разобрался.
Темнота, поначалу окружающая Тонкое Тело Магистра, вышибленное болью от внедрения Иглы из собственной плоти, постепенно обретало очертания. То, что это не настоящий мир, азиат понял по ряду особенностей Духовного Пространства в котором очутился: стоило только «сфокусировать» зрение на отельных, «мелких» подробностях окружающей обстановки, находящихся на периферии, как они тут же начинали «плыть», теряя ощущение реальности. Вот только окружающее пространство не могло не удивлять — он очутился в идеальной копии-слепке усыпальницы Кощея, где хозяин собственного мавзолея все еще продолжал восседать на гигантском костяном троне. И в этом нереальном пространстве костлявый Повелитель все еще был жив и, если можно так выразиться, здоров.
Магистр, пусть и с трудом, но справился с приступами неконтролируемого ужаса, равномерно накатывающего на него мощными волнами. Ужас, не иначе, Магического действия, — решил Мимар, с трудом не поддавшись страху, лишающему логического мышления. И, скорее всего, не ошибся в своих выводах — другого объяснения этому процессу просто не было. Ни с того, ни с сего, напугать опытного Магистра, обладающего внушительной мощностью Дара, прошедшего в свое время и Крым, и Рим, на пустом месте не удавалось еще никому! А вот никакой опасности он для себя пока не видел. Разве что, кроме восседающего на троне колосса. Но тот особой активности не проявлял, презрительно разглядывая Магистра с высоты пьедестала и своего гигантского роста.