Лиля поджимает губы.
– Володя, не думаю, чтобы такие скандалы соответствовали правилам коммунистической морали, – спокойно парирует она. – Ты слишком обуржуазился, стал настоящим мещанином. Поэту это вредно.
– Что вредно поэту? – спрашивает Маяк. – Любить вредно поэту?
– Быт, – сухо отвечает Лиля. – Быт вреден поэту, Володя. Слишком благоустроенно живешь, жирком обрастаешь. Что ж делать, я и сама не святая. Мне тоже стала нравиться такая жизнь, нравится пить чай с вареньем…
Глаза Лили – темные, таинственные, завораживающие – мягко мерцают.
Круглые
да карие,
горячие
до гари.
– Что же ты предлагаешь, детик? – недоумевает Маяк. – Выбросить варенье к черту в окно? Ходить в рубище и питаться сухарями?
Лицо Лили становится холодным.
– Володя, я предлагаю временно прервать нашу связь. Надеюсь, ты не станешь возражать.
Лицо Маяка вытягивается.
– К-как это? – ошарашенно спрашивает он. – Лилечка, как прервать?
– Не навсегда, – с улыбкой отвечает Лиля. – Всего на пару месяцев. Это даже ты можешь вынести.
Лицо Маяка багровеет, глаза наливаются кровью, он хочет разразиться гневной тирадой, но вместо этого вдруг садится на кровать, и плечи его безвольно обвисают. Он не может противостоять Лиле, этой маленькой, изящной женщине, которую любит безумно.
– Значит, ты сейчас снова в Лубянском? – спросил Родченко, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
Маяковский качнул головой, словно выходя из забытья, и поднял глаза.
– Угу, – просипел он. – Снова в своей келье. В гости не приглашаю – не хочу. Да там и развернуться негде.
Родченко пожал плечами:
– Я и не напрашиваюсь. Ты ко мне приходи. Эклеров не обещаю, но Варвара по выходным стряпает лепешки из кукурузной сечки. Придешь?
– Не знаю. Может быть.
Маяковский взял со стола кепку и встряхнул ее.
– Когда помиритесь, приходите вместе с Лилей, – сказал Родченко. – И не ссорьтесь. Вы мне оба дороги. Как Данте и Беатриче.
Маяковский поднялся из-за стола и сумрачно пробасил:
Дорогой и дорогая,
дорогие оба.
Дорогая дорогого
довела до гроба.
Он нахлобучил кепку на свою огромную, красивую голову и как-то странно улыбнулся.
– А знаешь, что мне Оська вчера заявил? Не будь, говорит, Пушкина, «Евгений Онегин» все равно был бы написан. А Америку открыли бы и без Колумба. Так-то, брат. А я маюсь, пишу. Какого черта, если другой это может? Зачем живу? Ладно, бывай.
Глава 3Я там была
Москва, май 200… года
Марго открыла глаза и тут же, ткнувшись взглядом в незашторенное окно, застонала от боли. В затылке заухал колокол, к горлу подкатила тошнота. Марго зажмурилась. Посидела так немного, надеясь, что колокол уймется, и лишь когда боль слегка утихла, снова приоткрыла глаза.
Первое, что она увидела, это недопитая бутылка «Порто», нагло расположившаяся на журнальном столике. Рядом, в столь же развязной позе, красовалась бронзовая пепельница, доверху набитая испачканными помадой окурками.
Поморщившись от боли, Марго слегка перевела взгляд и увидела, что в бокале, стоявшем на самом краю столика, осталось немного портвейна. Превозмогая отвращение, она взяла бокал, подержала его в руке, затем резко выплеснула остатки «Порто» себе в рот. Подождала – не станет ли лучше. Не стало.
«Никогда больше, – твердил ей внутренний голос. – Ни капли. Только вода и сок».
Постанывая и поохивая, Марго поднялась с кресла и, стараясь не шевелить раскалывающейся головой, поплелась на кухню – готовить крепкий кофе.
Минут пять она возилась с туркой и ароматным молотым «мокко». Немного просыпала на стол, но вытирать не стала. А еще через две минуты по кухне поплыл густой кофейный аромат, кофе вскипел и брызнул пеной на конфорку.
Чашка крепчайшего кофе слегка привела Марго в чувство. По крайней мере теперь бедная журналистка способна была принять душ.
В ванной она посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. В голове пронеслось: «Хорошо, что у меня нет мужа и некому смотреть на меня по утрам. В таком виде меня бы и родная мать испугалась».
С отвращением отвернувшись от зеркала, Марго скинула халат, включила душ и полезла в ванну. Струи прохладной воды прояснили хмельную голову и промассировали затекшее после неуютной ночи тело. Минут через десять Марго снова почувствовала себя человеком.
Прежде чем закутаться в халат, посвежевшая и повеселевшая журналистка критично осмотрела в зеркале свой загорелый живот, худые ключицы, крепкие груди с острыми сосками, повернулась в профиль, потом спиной (вывернув шею, оценила – крепка ли еще попа) – и, судя по всему, осталась довольна увиденным. Могло бы быть и лучше, но, в конце концов, двадцать девять – это не восемнадцать.
Когда Марго уже докрашивала губы, затрезвонил телефон.
– Привет, красавица! – пробормотал из трубки возбужденный голос осведомителя.
– Гарик? – Марго нахмурила брови. – Если ты насчет денег, то я…
– Деньги здесь ни при чем. Вернее – при чем, но я звоню не по этому поводу. Помнишь вчерашнее убийство коллекционера Шихтера?
– Ну.
– Держись за стул, подруга! Я только что узнал – Синицын с опербригадой выехал на свеженький труп! И знаешь, чей это труп?
– Я что, похожа на прорицательницу?
– Это труп Палтусова! – с восторгом выпалил Гарик. – А поскольку я смотрю канал «Культура», я в курсе, что Палтусов – такой же коллекционер старинных фотографий, как Шихтер! Ну? Чего молчишь? Кто-то нещадно мочит коллекционеров, ясно тебе? Как тебе такой финт!
Марго сидела мрачнее тучи.
– По какому адресу выехала оперативная группа? – сухо спросила она.
Гарик назвал адрес.
– И помни про цену, – добавил он. – Теперь ты должна мне в два раза больше.
– Знаю, знаю.
На этот раз Марго подоспела к шапочному разбору. Оперативная группа в полном составе курила на улице. Марго проскользнула в подъезд, взлетела по ступенькам и остановилась перед обитой коричневым дерматином дверью на первом этаже.
Возле двери, прислонясь плечом к электрощитку, стоял молоденький милиционер в форме, на плечах у него красовались лейтенантские погоны. Марго сделала вид, что хочет пройти мимо него, и схватилась за ручку двери.
– Вы куда? – быстро спросил ее милиционер.
– Туда, – ответила Марго.
Милиционер нахмурил брови.
– Туда нельзя, – строго сказал он. – Это место преступления.
– Лейтенант, вы должны меня пропустить! – веско произнесла Марго.
Милиционер слегка растерялся.
– Почему? – спросил он.
– Потому что я здесь живу! – выпалила Марго. – Это моя квартира!
Милиционер, похоже, был сбит с толку. Он поднял руку и задумчиво почесал лоб, сдвинув фуражку на затылок. «Совсем еще мальчик. Даже не бреется еще», – подумала Марго, разглядывая розовощекое лицо милиционера.
– Да, но… вы ему кто? – снова заговорил милиционер.
– Жена, – сказала Марго тоном, не терпящим возражений. И на всякий случай добавила: – Гражданская. Могу я войти в квартиру?
– Даже не знаю… Наверно, да. Пойдемте, я вас провожу.
Милиционер раскрыл дверь и, заботливо поддерживая Марго под локоть, провел ее в гостиную.
Майор Синицын сидел точно в такой же позе, что и день назад. Такой же бланк, та же обгрызенная ручка с рекламой какого-то издательства, тот же сложенный от усердия гармошкой лоб…
– Товарищ майор, – обратился к нему милиционер. – Тут пришла жена погибшего.
Синицын поднял голову от протокола и посмотрел на Марго. В глазах его не было никакого удивления.
– Ты, – не то вопросительно, не то утвердительно произнес Синицын. – Что ты здесь делаешь?
– Моего мужа убили, – сказала Марго. – Я должна его увидеть.
– Должна? – Синицын швырнул ручку на стол и сурово сдвинул брови. – Сказать тебе, что ты должна? Ты должна держаться отсюда за десять тысяч километров, если не хочешь, чтобы я отправил тебя в КПЗ.
Синицын замолчал, переводя дух и набирая воздух для продолжения гневной тирады, но в этот момент в дискуссию вступил молодой милиционер, который привел сюда Марго.
– Товарищ майор, это несправедливо, – сказал он. – Она, как жена, имеет право. И потом, разве ее не нужно допросить?
– Жена? – В густых, серебристых усах Синицына зазмеилась желтая усмешка. – Чья жена?
– Как чья? – опешил милиционер. – Потерпев… То есть погибшего.
– «Погибшего», – передразнил майор. – Эта вертихвостка ему такая же жена, как тебе!
– То есть… как? – милиционер посмотрел на Марго ясными голубыми глазами. – Значит, вы меня обманули? – произнес он дрогнувшим голосом.
Внезапно Марго стало стыдно. Возможно, в первый раз за много-много лет.
– Все в порядке, лейтенант, – сказала она. – Мы с майором старые друзья. Можете возвращаться на свой пост, я разберусь.
Милиционер вопросительно посмотрел на Синицына. Тот несколько секунд сверлил Марго недовольным взглядом, затем перевел глаза на милиционера и коротко приказал:
– Ступай.
Милиционер повернулся и вышел из комнаты, одинаково недовольный и враньем Марго, и лояльностью начальника, которому полагалось выставить наглую девицу вон.
– Чего тебе здесь надо? – грубо спросил Синицын.
Марго оглянулась на дверь и, удостоверившись, что там никто не стоит, достала из сумочки бумажник. Порывшись в бумажнике, извлекла на свет одну купюру, посмотрела на суровое лицо Синицына, вздохнула и добавила к ней еще одну. Протянула деньги майору. Тот посмотрел на деньги, потом на Марго и вдруг сказал:
– Вижу, вы, журналисты, совсем обнаглели. Вы что, и правда думаете, что все на свете можно купить?
– Все, кроме вечной жизни, – сказала Марго, думая, что Синицын шутит и удивляясь неуместности этой шутки.
Синицын, однако, продолжал смотреть на нее неприязненно-зловещим взглядом.