– Деточка, – заговорил он с легким оттенком презрения, – была бы ты постарше, знала бы, что на свете есть такие вещи, как совесть и профессиональная честь. Вас этому в школе, видимо, не учат.
«Вот это да! – подумала Марго. – У него что, любимая собачка умерла? Или по дороге сюда наткнулся на баптистов и они промыли ему мозги?»
– Совсем обнаглели, – продолжал гнуть свою линию Синицын. – Думают, им все позволено. Ни черта не боятся.
Марго всерьез опешила. Она хотела убрать деньги, но Синицын резким движением перехватил ее запястье.
– А что, если я сейчас позову ребят и попрошу их быть свидетелями? – прошипел он. – Знаешь, что тебе будет за дачу взятки должностному лицу?
– Майор, вы что, белены объелись? – сердито сказала Марго. Она гневно сдвинула брови, но сердце у нее учащенно забилось, а в душе зашевелился страх. Однако Марго привычно взяла себя в руки и проговорила: – А что, если я закричу, а когда прибегут ваши ребята, заявлю, что вы вымогали у меня деньги? А на суде расскажу о нашем тесном и многолетнем сотрудничестве? Как вы тогда запоете?
Некоторое время майор и журналистка смотрели друг другу в глаза, словно оценивали шансы противника. Синицын отвел взгляд первым.
– Чокнутая, – проговорил он, отпуская запястье Марго. Затем вынул из пальцев Марго деньги и быстро сунул их в карман. – Только не думай, что все, что я тут говорил, было шуткой, – проворчал он. – По-хорошему, Ленская, тебя давно пора отправить на кичу.
Марго облегченно вздохнула. За эту минуту она успела здорово испугаться.
– Что же вас останавливает, майор? – спросила Марго развязным голосом.
– То же, что и всех, – ответил Синицын. – У меня пятеро детей, и мне надо поднимать их на ноги. Мне нужны деньги, Ленская, – грустно добавил он.
– Я знаю, – сказала Марго. Она обвела взглядом гостиную и спросила: – Следы обыска есть?
Синицын покачал головой:
– Нет.
– Когда он умер?
– Вчера вечером. Точное время пока не известно.
– Могу я взглянуть на труп?
Майор криво усмехнулся, блеснув желтыми зубами сквозь обвисшие усы.
– Только одним глазком.
– Где он?
– Там же, где и вчерашний, – усталым голосом ответил Синицын. – В ванной. Только поторопись. Через десять минут мы его выносим. Машина уже подъезжает.
Марго вышла из гостиной и прошла к ванной комнате. Перед дверью она остановилась и несколько секунд стояла в нерешительности. Затем резко выдохнула и открыла дверь.
Коллекционер Палтусов, здоровенный, светловолосый детина с бычьей шеей, был привязан к стулу. Голова его была откинула назад, а в светлых, широко раскрытых глазах застыл ужас.
Прямо напротив Палтусова стоял на штативе большой черный фотоувеличитель. Он был включен, и сноп ослепительного бело-желтого света был направлен Палтусову в лицо.
– Как в фильмах про гестапо, – тихо проговорил мужской голос.
Марго обернулась. У нее за спиной стоял молоденький лейтенант.
– Там, когда пытают, тоже направляют лампу в лицо, – смущенно пояснил он.
– Да, похоже, – ответила Марго. К горлу подкатила дурнота, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвернуться и не выскочить из ванной. – Его что, пытали? – спросила Марго сиплым, севшим голосом.
– Похоже на то, – сказал лейтенант. – Но умер он не от этого.
– А от чего?
– От испуга. – И лейтенант пояснил: – Эксперт считает, что у него был сердечный приступ.
Марго, превозмогая страх и отвращение, склонилась над трупом. Вылезшие из орбит глаза Палтусова в ужасе взирали на ее лоб. Осмотрев лицо жертвы, она так же тщательно осмотрела его шею и руки.
– Все чисто, – пробормотала Марго, выпрямляясь и доставая из сумочки платок, чтобы прикрыть нос. (От трупа уже начинало попахивать.) – Вы видите, лейтенант? Убийца даже не успел над ним как следует поработать. Интересно, что такого должен увидеть человек, чтобы его сердце остановилось от ужаса?
– Не знаю.
– Может, у убийцы такая жуткая рожа? Может, он вообще не человек? – Марго снова посмотрела на выкаченные глаза Палтусова. – Скорей всего Палтусов вообще ничего не видел. Ведь свет был направлен ему в лицо. Убийца оставил какие-нибудь следы?
– Никаких. Ни одного отпечатка. Видимо, это был профессионал.
– Да, наверное. И этот профессионал был невероятно силен физически.
– Почему вы так решили?
– В Палтусове килограммов сто весу. Настоящий атлет. Посмотрите на его бицепсы – таким руками можно шею быку свернуть. А на лице ни одного синяка. И на голове кровоподтеков не видно. Значит, убийца скрутил его легко, как ребенка, даже не пустив в ход кулаки.
Лейтенант помолчал, потом спросил:
– А вы кто?
– Марго Ленская, – ответила Марго. – Слышали?
– Нет.
– Ну, значит, еще услышите. Всего хорошего!
Марго повернулась и зашагала к двери. Она увидела все, что хотела.
Марго сидела в кафе, в небольшой нише, за маленьким уютным столиком у затемненного окна, и пила кофе. В пальцах у нее дымилась сигарета. На соседнем стуле стояла раскрытая сумка. На столе, перед глазами, лежала стопка распечатанных из Интернета листков. Марго читала текст, и брови ее слегка подрагивали, то трогательно, то гневно, то насмешливо.
«Любимый мой щеник! Не плачь из-за меня! Я тебя ужасно крепко и навсегда люблю!
Приеду непременно! Приехала бы сейчас, если бы не было стыдно. Жди меня! Не изменяй! Я ужасно боюсь этого. Я верна тебе абсолютно. Знакомых у меня теперь много. Есть даже поклонники, но мне никто, нисколько не нравится. Все они по сравнению с тобой – дураки и уроды! Вообще ты мой любимый Щен, чего уж там!
Не пью совершенно. Не хочется. Словом – ты был бы мною доволен.
Тоскую по тебе постоянно. Напиши для меня стихи.
Спасибо тебе за денежки на духи. Глупенький! Чего ты в Москве не купил? Здесь и достать нельзя заграничных! А если и можно, то по невероятной цене.
Целую тебя с головы до лап.
Марго стряхнула с сигареты пепел и улыбнулась. Ей здесь понравилось все – и обращение «щеник», и стиль, и это трогательное признание – «не пью совершенно». Кокетливое женское «спасибо тебе за денежки» и тут же слабый, едва проговариваемый упрек – «глупенький, чего ты в Москве не купил».
По крайней мере, видно, что пишет живая женщина, а не ромовая баба с сахарным сердцем.
Это письмо Лиля Брик написала Маяковскому в конце октября 1922-го, будучи в Риге, примерно за два месяца до того, как началась вся эта странная история с двухмесячной размолвкой.
Марго сделала глоток и взялась за следующий листок.
«Дорогой Мой Милый Мой Любимый Мой Лилятик!
Я люблю тебя. Жду тебя, целую тебя. Тоскую без тебя ужасно, ужасно. Письмо напишу тебе отдельно. Люблю!
Это уже Маяковский – Лиле, месяц спустя. Еще ничто не предвещает грозы. «Шлем тебе немножко деньгов». Это хорошо, это по-мужски. И никогда не скажешь, что эти трогательные слова принадлежат «грозе буржуев», железному мужику двухметрового роста с железным сердцем, работающим как мотор.
Ага, а вот и письмо, датированное роковым днем – 28 декабря 1922 года. В этот день Маяковский был «выслан» из квартиры Бриков к себе в Лубянский проезд. И началось его двухмесячное заточение, бессмысленное и беспощадное. Заточение, из-за которого сейчас, восемьдесят лет спустя, погибают люди.
Марго пробежала взглядом по строчкам, и на глазах у нее выступили слезы. Она достала из сумочки платок, быстро промокнула глаза и обернулась – не видел ли кто ее сентиментального позора? Однако посетители кафе были заняты своими делами, и внимания на журналистку никто не обращал. Хорошо.
Марго еще раз перечитала письмо.
«Лилек!
Я вижу, ты решила твердо. Я знаю, что мое приставание к тебе для тебя боль. Но, Лилек, слишком страшно то, что случилось сегодня со мной, чтоб я не ухватился за последнюю соломинку за письмо.
Так тяжело мне не было никогда – я, должно быть, действительно чересчур вырос. Раньше прогоняемый тобою я верил во встречу. Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от жизни, что больше ничего и никогда не будет. Жизни без тебя нет. Я это всегда говорил, всегда знал. Теперь я это чувствую. Чувствую всем своим существом, все-все, о чем я думал с удовольствием, сейчас не имеет никакой цены…
Я не грожу и не вымогаю прощения. Я ничего с собой не сделаю – мне чересчур страшно за маму и Люду…
Если ты принимала решение с тяжестью с борьбой, если ты хочешь попробовать последнее, ты простишь, ты ответишь.
Но если ты даже не ответишь, ты одна – моя мысль. Как любил я тебя семь лет назад, так люблю и сию секунду. Что б ты ни захотела, что б ты ни велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и в расставании сам виноват.
Я сижу в кафэ и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою.
Я пишу только о себе, а не о тебе. Мне страшно думать, что ты спокойна, и что с каждой секундой ты дальше от меня, и еще несколько их – и я забыт совсем.
Если ты почувствуешь от этого письма что-нибудь, кроме боли и отвращения, ответь ради Христа. Ответь сейчас же, я бегу домой я буду ждать. Если нет – страшное, страшное горе.
Сейчас 10. Если до 11 не ответишь, буду знать – ждать нечего».
Ну, как, скажите, читать такое без слез? Человек умирает от любви. И это после семи лет совместной жизни! Сколько любви нужно иметь в сердце, чтобы от нее что-то осталось спустя семь лет? Увы, ни один из романов Марго не длился так долго. Да что романы – даже замужество.