Содержимое ампулы с концентрированным раствором атропина, с серьезным видом принятой из дрожащих ручек Марины, давно уже вылито в унитаз, а стеклянные осколки покоятся на свалке. Есть средство получше.
Эту штучку разработали химики, причем даже не военные, а сугубо гражданские, и предназначалась она заменить ядреный дуст, которым в южных республиках нещадно опыляли хлопковые поля. В отличие от последнего, активный компонент нового вещества отличался летучестью и, потравив всяких вредителей, в считанные часы улетучивался почти без следа. К сожалению, травил он не только жучков-паучков. При случайном вдыхании отмечались судороги, рвота, потеря сознания. Хотя летальных исходов отмечено не было, продукт сняли с производства, но в хранилищах осталось множество баллонов, охотно и по дешевке приобретаемых с заднего крыльца местным населением, как вещь в хозяйстве полезная. Один специалист соответствующего профиля научился каким-то путем добывать из этого вещества прозрачные кристаллы, которые снова растворял уже в чем-то другом.
Итоговые капельки при приеме внутрь гарантировали множественный инфаркт в течение часа-полутора, для старых и больных хватало получаса. Сам же препарат полностью усваивался организмом, ничтожные его следы в принципе могли быть выявлены кропотливой, дорогой и очень специализированной экспертизой, но до такой экспертизы нужно было еще додуматься и правильно ее провести.
Единственными недостатками этого лекарства от всех болезней были резкий, специфический запах и мгновенное разложение на почти безвредные составляющие.
Дух бергамотовый силен, но все же не добавить ли гвоздички? Нет, обойдемся, а то еще пить откажется.
«Последний дар моей Изоры., .» Перед глазами встало лицо Шерова, волнистое, словно струи теплого воздуха. Как тогда, на картине в его отрадненском кабинете.
Давно это было… «Не слабо», — пробормотала она, и лицо исчезло.
— Родион Кириллович, вам в комнату подать или на кухню выйдете? — крикнула Лада в коридор…
— Зря старалась, — пробурчал он, наливая себе третью чашку крепкого, почти рубинового чая и доливая туда же изрядную дозу коньяка из хрустального графина.
— Мне что морковишный, что с листом полынным, что с бегемотом твоим. Уж десять лет как нюх отшибло… Сама-то что не пьешь?
— А я пью. — Лада отхлебнула чаю, откусила кекса, принесенного ею же позавчера. — Сейчас щи заряжу, а пока готовятся, приберусь. Маринка последние дни не забегала?
— На что она мне сдалась? Бестолочь, неумеха. И злыдня… Ждет не дождется, когда я в ящик сыграю, на наследство рассчитывает. Ухаживает за мной, стариком, и денег не просит, а глазками-то так и стреляет, где что лежит… Вовремя ты появилась, а то я ее бояться уж начал, вколет какой отравы или вон в чай подольет… — Родион Кириллович шумно всосал в себя остаток чаю и плеснул в пустую чашку немного коньяка. — Только пусть не надеется…
Он гнусно хихикнул, отпил из чашки и выжидательно посмотрел на Ладу. Та молчала.
— Совсем неинтересно, кому и что я отписать хочу?
— Простите, Родион Кириллович, это ваши дела, меня они не касаются…
— Так-таки и не касаются?.. Я ведь тебя, девка, не просто так в домработницы нанял, денег лишних. У меня не водится на всякие пустяки их бросать.
— А что ж тогда?
— Приглядывался. Маринке-то я давно уж не верю, а без бабы в доме трудно мне. Ты ведь безмужняя?
— Вдова, — помрачнев, бросила Лада. — Вы же знаете.
— И я вдовый.
— Уж не сватать меня собрались, Родион Кириллович? — Лада фыркнула в кулак.
— А что? Девка ты крепкая, сноровистая, из себя видная. И уход мне обеспечишь, и уют. Много ли старику надо? А я тебя сюда пропишу, содержание положу богатое… в разумных пределах, конечно… Ну да ты жизнь правильно понимаешь, транжирить направо-налево не будешь…
— Шуточки у вас, Родион Кириллович!
— Ты подумай. Ладушка, хорошенько подумай. Что у тебя сейчас есть? Служба копеечная, пенсия и вовсе плевая. А за мной нужды знать не будешь, а как помру — все твое будет. Ты хоть знаешь, какое здесь богатство собрано?
— Да кончайте вы, Бога не гневите. Ничего мне от вас не надо.
Вот так фунт! А между прочим, предложи он такое на денек пораньше… Хотя бы даже на полчасика. А если бы предвидеть такой поворот, когда планировали операцию… Да, знать бы прикуп… Теперь-то всяко поздно.
— Не хочется за старого? Мне ж от тебя не любви надо, а службы верной.
Велико ли дело, что хозяин на полвека тебя постарше будет, коли награда по делам…
Он вдруг задышал часто, глаза вылупил.
— Что-то неможется мне, пойду прилягу. Дойти помоги.
Лада довела его до кровати, уложила.
— Плохо, Родион Кириллович? — участливо спросила она.
— Да грудь что-то… Криз, наверное… Давление проверь.
Она достала из тумбочки ривароччи, укрепила ленту на дряблой руке…
— М-да, — задумчива произнесла она. — И пульс неспокойный. Я теперь и укол-то ставить боюсь, "друг что не то… Нитроглицерину надо и «скорую» вызвать.
— Не… не успеют… к старикам не торопятся… — прохрипел он.
— Я скажу, что вам пятьдесят. А вякать начнут — червонец суну.
Через полминуты из прихожей донесся ее четкий голос. Адрес, анкетные данные, симптомы. А что говорилось это все при неснятой трубке — так этого не слышно.
Впрочем, Родион Кириллович Мурин не слышал уже ничего. Он бился в судорогах. Лицо посинело, на губах проступила пена. Зрелище было малоприятное, да и пронзительная вонь экскрементов удовольствия не добавляла. Убедившись, что неожиданности тут исключены, Лада не стала дожидаться финала…
Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон. Времени более чем достаточно. С визитами никто не явится, на звонки можно не реагировать — те немногие, кто общается с Родионом Кирилловичем, знают, что двери он без предварительной договоренности никому не открывает, а телефон отключает часто и надолго.
Войдя в гостиную, она с удовольствием оглядела картины. Кое-что не отказалась бы прихватить с собой, но вот этого как раз нельзя. Нельзя категорически. На всякий случай Лада натянула нитяные перчатки, те самые, в которых накануне бралась за отмороженную гранату.
Ключик оказался там, где и сказала Марина, так на ладошку и вывалился из-под конторки. Не соврала, стало быть. На том свете зачтется.
Все так. Сейф обнаружился, где следует, и открылся с первой же попытки.
Собственно, не сейф, а вмурованный в стену плоский ящичек с железной крышкой.
Как открыла дверцу, на пол выпала толстая коленкоровая папка на тесемочках. Лада папку подобрала, положила на стул и заглянула в сейф. Перетянутая резинкой пачка четвертных, рублей восемьсот. Негусто. Впрочем, это не главное. Главное же стояло, прислоненное к задней стенке, закутанное в байковый плед. Оно? Сдерживая дрожь в руках, Лада принялась развязывать пожелтевшую от времени толстую бельевую веревку. На ходу отметала мысли о неприятном сюрпризе, который мог приготовить покойничек для особо любопытных: потянешь за веревочку — и как бабахнет! Или газом ядовитым обдаст… Вряд ли — слишком бесхитростно выглядит пакет. Под пледом открылась газета с большим зернистым портретом Никиты Сергеевича, победно вздевшим увесистый кулак. Шестьдесят второй год. Руки прочь от Кубы! Мы вас похороним! Газету долой. И марлю. Показались знакомые разные глаза…
Антикульминация. Ноги не держат. Положив картину, Лада села на пол, борясь с дурнотой и головокружением. Не вышло — заставила себя встать, доковылять до туалета, склониться над почернелым унитазом… Вроде полегчало. На обратном пути аккуратно прикрыла нагло распахнутую дверь в спальню, отводя глаза.
Навалилась безучастность. Одеревеневшими руками Лада размотала марлю и, прислонив Мадонну к стене, вперила в нее взгляд. Ничего. Не обожгли глаза Богоматери, как тогда, со слайда. Отток адреналина? Или?..
Не слишком ли просто все? И ключик лег прямо в руку, и сейф, как по мановению волшебной палочки, отворился на простейшую комбинацию, на которую нормальные люди даже ячейку в вокзальной камере хранения не запирают. И сокровище оказалось именно там, где его в первую очередь стали бы искать. Как нарочно.
— Подмененная ты? — Лада вглядывалась в глаза Мадонны, ища в них ответа.
Глаза молчали — отстраненно, холодно, без осуждения и без сострадания. — Ну, не искусствовед я, понимаешь? И комиссию пригласить не могу… Малыш, ну хоть ты скажи…
Божественный младенец безмятежно улыбался чему-то своему, провидя, должно быть, не только крестный путь свой, но и вящую посмертную славу.
Газета с фотографией Хрущева. Пожелтевшая веревка, сохранившая белизну лишь в тех местах, где были узлы… А в соседней комнате — мертвый кощей, свободный, наконец, от каторги собственной одержимости.
Может быть, начинал он, думая о надежном и выгодном вложении капиталов. Но, сомнения нет, потом собирательство превратилось в манию, в жгучую, мучительную страсть к крашеному холсту, в болезнь, сходную с алкоголизмом или наркоманией.
Скупой рыцарь был счастлив лишь над разверстыми сундуками со златом. Так можно ли поверить, чтобы Мурин, больше пятнадцати лет назад упрятав под замок главное свое сокровище, с тех пор ни разу не созерцал его?
— Не верю, — пробормотала Лада. — Каждый день небось балдел, упивался обладанием, фетишист.
Она поднялась с пола и пошла за ответом в спальню. Синий кощей скалился в потолок, и вид у него был самодовольный и лукавый.
— Ну, и куда спрятал? — спросила Лада, уперев руки в боки.
Мурин не отвечал.
— В молчанку поиграться решил? — суровым голосом осведомилась Лада и подошла поближе к кровати, точнее к тахте.
Уж не внутри ли, под матрасом пружинным, держит? Поднимет его и любуется.
Придется переворачивать гада.
Она сделала еще шаг к кровати и, отвернувшись, дотронулась до холодеющего плеча, надавила.
— Пу-ук! — неожиданно сказал Мурин. Только не ртом.
— Ах, вот ты как! Ну ладно же! — Лада вдруг расхохоталась, заливисто, истерически. — Он еще и издевается.