Тот же Ильин пишет: «Старый охранник, бывший чин Заамурской пограничной стражи, рассказал про службу у японцев на железной дороге – на вокзале и в сопровождении поездов. Охранник дежурит 30 часов. Т. е. сутки и 6 часов, причем не только не имеет права спать, но и даже присаживаться. Мы долго доказывали японцам, что такие требования – бессмысленные, долго уверяли, что это выше человеческих сил, дежурить на ногах 30 часов, – все тщетно! Кое-как добились того, что можно сидеть во время обхода охраняемого склада. И ведь они знают, что эти требования – чрезмерные, но они издеваются, им особенно приятно, что все это они могут проделывать с нами, русскими. Они нам говорят: китайцы могут караулить 30 часов, сможете, значит, и вы. Ночью они обходят посты, часто издеваются – подойдут вплотную – и прямо в глаза электрический фонарь. Нельзя передать, как тяжело! Служу 2 года, получаю гроши – 42 гоби и единственно, о чем мечтаю, – уйти… Но куда денешься? А между тем нет сил иметь с ними дело. Я заметил, что они тупы, злопамятны и нас ненавидят. У них могут только служить те, кто унижается перед ними, или люди совершенно безличные. И вот знаете, несмотря на все это, все-таки в палачи желающих среди русских никого не нашлось пойти. «В какие палачи?» А у них при полицейском управлении, при жандармском, при уголовном железнодорожном розыске существуют пытки. Обвиняемых, как только схватят, первым делом пытают. Т. к. пытают и русских, то хотели нанять и нашего палача. Жалование приличное, 75 иен, но так ничего и не смогли найти. Записывающий, т. е. тот, кто пишет показания пытаемого, нашелся, ему тоже платят 75 иен, а в палачи никто не пошел, взяли китайца»[1486].
Кислицын также вербовал русских эмигрантов в охранные отряды. Агенты вели разведку на территории СССР, переходя границу Китая, в том числе и из Трехречья. Например, в 1933–1935 гг. второй секретарь Союза монархистов-легитимистов из Трехречья, полковник Закржевский Д. И., выполнял разведывательную миссию в СССР[1487].
После смерти Кислицына в мае 1944 г. на его место был назначен А. П. Бакшеев, возглавлявший созданный японцами из русских эмигрантов Захинганский казачий корпус, по численности равнявшийся полку[1488]. В его составе было всего несколько сотен казаков[1489].
В то же время он печально прославился своими карательными операциями по подавлению партизанского движения в Китае и Корее[1490]. В антипартизанских акциях против китайских и корейских партизан активно участвовали белоэмигрантские отряды генерала Косьмина, насчитывавшие сотни бойцов. Особенно активно и удачно они действовали против партизан между Владивостоком и Харбином, в районах Хайлиня и Мулина. В эти отряды пошли главным образом казаки и монархисты[1491].
Однако далеко не все эмигранты горели желанием положить свою жизнь на алтарь японского милитаризма и тянулись к СССР, победы которого вызывали у них все большее уважение. В ответ на это японцы предпринимали карательные меры «за нелояльность». Так, в начале 1945 г. японская жандармерия арестовала больше 200 русских эмигрантов «за контакты с советскими гражданами и разведкой СССР». Репрессии не давали желаемого для японцев результата. Скорее наоборот, многие эмигранты из-за этого уходили в партизанские отряды, боровшиеся против японских войск[1492].
Отделы «Кео-Ва-Кай» покрывали плотной сетью места проживания русских эмигрантов, поэтому данную организацию называли «глазами и ушами Маньчжурии».
Русские эмигранты и советские спецслужбы
Между тем разведывательные организации, созданные японцами из русских эмигрантов или при их участии, сами становились объектом пристального внимания со стороны советской разведки. Так, известный эмигрант Гордеев, иркутский казак, занимавший высокую должность в Бюро по делам российских эмигрантов, впоследствии оказался советским шпионом[1493]. Таким образом, среди русских эмигрантов, завербованных японцами для работы против СССР, были двойные агенты даже среди самых высокопоставленных лиц. По данным некоторых источников, смерть видного белогвардейца на Дальнем Востоке Кислицына тоже была не случайной. Есть версия, что японцы раскрыли его как агента советских спецслужб и, не желая широкой огласки, предложили ему самому покончить с собой, что он и сделал[1494].
Однако данные японских спецслужб, что многие русские эмигранты находились на службе советской разведки, являются фальсификацией. Это делалось для того, чтобы скрыть свои собственные преступления против русских жителей Китая. Так, по данным современников, японские солдаты нередко приставали к русским девушкам. За них вступались русские молодые люди. Для заступников обычно это кончалось их избиением, арестом и обвинением в «просоветской ориентации» и «шпионаже». За исключением М. А. Матковского, этим несчастным практически никто не помогал. За эмигрантов не вступались даже именитые соотечественники. От неминуемой смерти Матковскому удалось спасти многих русских, и число «раскрытых советских шпионов» не увеличивалось. В условиях полного произвола японских чиновников и жандармерии этот человек мужественно вставал на их защиту, рискуя быть заклейменным «советским шпионом» и попасть в японский жандармский застенок, что означало верную смерть[1495].
Кроме того, было немало случаев подлогов со стороны японской жандармерии, которая использовала для этого находившихся на ее службе русских эмигрантов. В Маньчжурии широко известен подобный случай с эмигрантом Казновым. После задержания японской жандармерией пытали его русские же эмигранты, Воронин и Ко, заставляя признаться в том, что он – советский агент. Были и совсем ужасные случаи, когда арестованные русские эмигранты гибли от рук русских же. Среди наиболее известных случаев надо отметить гибель колчаковского генерала Г. И. Клерже, бывшего командира Приморского драгунского полка полковника Семенова, полковника А. М. Заалова, священника Глинского, атамана забайкальской станицы Трехречье Мунгалова[1496].
В отношении В. С. Семенова надо сказать особо. Этот офицер разочаровался в японцах еще во время Гражданской войны в России. Особенно тягостное впечатление на него производили расправы японцев с русским населением, которое во многих случаях было не на стороне коммунистов, а выражало свое недовольство иностранной интервенцией. Последней точкой для Валентина Степановича в этом вопросе стало осквернение японцами собора в Хабаровске. Он видел, что из-за такого отношения иностранцев на Дальнем Востоке народ поднимается не только против японцев и других иноземцев, но и против белогвардейцев. После отъезда в 1920 г. в Харбин он решил, что больше не будет иметь никаких дел с японцами. Однако, с приходом в 1931 г. японцев в Маньчжурию, намаявшись безработицей, он поступает на службу в Главное полицейское управление Харбина. На этом посту его заставляют заниматься ненавистным для него делом – вербовкой эмигрантов для японской разведки, которых засылали в СССР. Валентин Степанович понимал, что тем самым он вредит не коммунистам, которых он ненавидел всей душой, а России. Он видел, что цель японцев – завоевать Дальний Восток, которую они лишь слабо камуфлировали «борьбой против коммунистов».
Он очень остро переживал за свою Родину и из-за того, что целые годы отдал службе чужой стране. Он признавался, что считает для себя позорным военную службу наемника и работу на японскую разведку. «Конец мучительным сомнениям наступил после встречи в Маньчжурии со старым соотечественником Жеткиным, работавшим на железнодорожной станции, убедившим Семенова в необходимости помощи своей Родине»[1497]. Оказалось, что он работал на советскую разведку и предложил делать то же Валентину Степановичу. Тот согласился и сразу начал посылать в СССР информацию о дислокации и передвижениях японо-маньчжурских войск, агрессивных планах Токио против СССР. «Содержание поступавших от него донесений свидетельствовало о незаурядной компетенции генерала Семенова в военных вопросах, основательной осведомленности в акциях японских спецслужб в регионе»[1498].
Больше двух лет шла эта напряженная и рискованная работа. По данным советской разведки, «когда его арестовали и подвергли нечеловеческим пыткам, с гордо поднятой головой он отвечал японскому следователю: «Я работал в интересах безопасности моего Отечества. Не Россия же собиралась нападать на кого-то, а вы на нее. Это во-первых, а во-вторых, я никогда не раскаивался, что принял решение стать на этот путь. Сожалею только, что служил Отечеству недолго. С Вами же сражался, как полковник русской армии. Красным я не стал и не забыл, откуда я родом»[1499].
Погубил его, как и другого крупного агента советской разведки, Клерже, как это ни странно, чекист, начальник управления НКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшков, третий человек в руководстве восточной окраиной СССР, бежавший 13 июня 1938 г. из СССР в Маньчжурию. Свой поступок японцам он объяснял тем, что неожиданно получил «вызов» в Москву. Незадолго до этого подобные «вызовы» получали его заместители и прочие руководители СССР по Дальнему Востоку. Обратно они не вернулись и были репрессированы. Подобный вызов Люшков расценил как вызов на казнь и решил бежать. Кроме Маньчжурии, другого пути у него не было, и темной ночью он перешел границу с Посьетского погранотряда в уезд Хуньчунь. В рапорте о задержании японский пограничник так описал его: «Он был смертельно бледен, телосложением не отличался от японца. Это был тучный мужчина»