В Прагу Маруся прилетела через Мюнхен, где провела две недели. Небольшой отрывок из ее романа был опубликован в немецком переводе в одном из журналов в Германии, редакция которого, в качестве гонорара за публикацию, пригласила ее в Мюнхен, где она должна была встретиться со славистами из местного университета. Пансионат в пригороде Мюнхена, где она жила, оказался расположен в райском уголке, ей отвели тихую комнату на втором этаже, окно выходило в сад, и по утрам Маруся слышала пение птиц, из сада доносился аромат каких-то цветов, рано утром из-за гор постепенно поднималось солнце, небо вокруг становилось розовым, о существовании всех этих вещей Маруся уже давно забыла, она так давно не была даже за городом, не говоря о такой откровенно деревенской природе, да еще и присутствие гор делало все совершенно нереальным, Маруся даже не воспринимала все это всерьез, она не ощущала окружающее как действительность, ей казалось, что все это понарошку, декорация кукольного театра, и что на самом деле такого не бывает. Кроме того, она уже давно отвыкла от того, что на обывательском языке называется «радостью жизни», постоянная рефлексия мешала ей, она все время думала о делах, о том, чтобы не сказать и не сделать лишнего, но здесь ей, как ни странно, предоставилась возможность расслабиться.
На завтрак она ходила рано, ее спросили, когда ей лучше подавать завтрак, оказывается, там существовало расписание для разных групп, завтрак проходил с семи до десяти утра, и можно было выбрать любое удобное время. Для Маруси, которая в последнее время в Петербурге вообще редко просыпалась раньше полудня, такой режим казался просто издевательством, но потом она, подумав, сказала, что завтракать будет в семь утра, и не ошиблась, потому что в это время в столовой внизу народу было меньше всего.
Она спускалась в зал, садилась за стол, за соседним столом обычно сидели два молчаливых японца, остальные обитатели пансионата еще спали, за стеклянной дверью веранды Маруся видела дерево, на котором росли настоящие лимоны, чуть дальше — дерево, покрытое черешнями, под деревьями были устроены аккуратные клумбы с белыми и розовыми цветами, и по саду бегали четыре толстых гладкошерстных серых кота, которые никогда не подходили к людям, а всегда держались на расстоянии, даже от хозяина, который каждое утро насыпал им в миски сухой корм. Хозяин, что-то вроде распорядителя, завхоза в этом пансионате, каждое утро ставил перед ней тарелку с четырьмя различными видами сыра, яйцо, только что снесенное его курами, свежие булочки, кусочек маслица на блюдечке, кофейник с кофе, маленький молочник со сливками и даже вазочку с джемом. Маруся в самом начале, когда он спрашивал ее, что она хочет на завтрак, сказала, что любит сыр, а на вопрос о колбасе ответила отказом, но потом сожалела об этом, так как за соседним столом японцы получали еще и ломтики прекрасной розовой колбасы с вкраплениями разных зернышек, а также кусочков зеленого и красного перца, но попросить колбасы она стеснялась и утешала себя тем, что ей приносят много сыра разных сортов, а сыр она очень любила. Закончив завтрак, Маруся поднималась обратно к себе в комнату и снова ложилась спать — чтобы не страдать от недосыпа весь день. Ужин проходил в том же зале и тоже в удобное для постояльцев время. Жизнь в этой деревне была спокойная и размеренная, из деревни в город ходил автобус, причем он приходил по расписанию минута в минуту, и постояльцы пользовались привилегией ездить на этом автобусе бесплатно. Кроме того, неподалеку находилось озеро с очень чистой прозрачной водой, в которой Маруся даже видела, как плавают какие-то рыбы, у Маруси даже промелькнула отдаленная ассоциация с байкальским омулем, которого она никогда в жизни не то что не видела, но и не ела.
Стояли жаркие дни, и Маруся ходила на это озеро купаться, правда, все участки вокруг были огорожены и было написано «Частная собственность», но Марусе все же удалось найти одно место, где подход к озеру был не огражден, там был мелкий белый песочек и ракушки, Маруся там купалась и смотрела на противоположный берег, где, по словам местных жителей, находилась уже Германия. Через неделю Маруся спустилась в столовую к завтраку и за своим столом увидела бабу с круглыми черными глазами, подстриженной на лбу темной челочкой и утиным носиком, она жрала колбасу с тарелочки и пила кофе, о чем-то переговариваясь с хозяином по-немецки.
Это была писательница Платонова, отрывок из произведения которой был опубликован в том же журнале, что и отрывок из марусиного романа. Она приехала в Мюнхен из Москвы и, кажется, была бывшей женой одного из учредителей этого журнала, правда, Маруся была в этом не уверена, так как случайно слышала об этом от кого-то, но, возможно, это было действительно так, потому что в предыдущем номере был опубликован отрывок из произведения ее дочери. Во всяком случае, сама Платонова ничего Марусе об этом не говорила, зато она почти сразу же сообщила ей, что находится в родстве с писателем Платоновым, является чуть ли не его внучкой, видимо, она этим очень гордилась, однако Марусе никогда не нравился Платонов, он ее всегда раздражал, в его произведениях, да и во внешнем облике, было что-то олигофреническое, слабоумное и неполноценное, это было заметно даже на фотографиях, ни одного его рассказа, даже самого маленького, она так и не смогла дочитать, ей не нравилось, что он смазывал и превращал в бессмысленную кашу почти все свои мысли и чувства, кроме того, несмотря на всю ложную многозначительность своего творчества, он, кажется, не понимал элементарных вещей, восхищался стахановцами и прочей хуйней, такое бывает, наподобие того, как дальтоники не способны различать отдельные цвета, Платонов, видимо, тоже страдал чем-то вроде интеллектуального дальтонизма в тяжелой форме, во всяком случае, Маруся не хотела бы с ним встретиться лично, такая перспектива ее мало прельщала, а когда она брала в руки какую-нибудь книгу, она всегда мысленно представляла себе, хотела бы или нет она встретиться с ее автором, и она в детстве часто представляла себе, что беседует с Достоевским, Блоком, Уайльдом, ей было бы интересно поговорить с Селином, посмотреть на Жене, но с Платоновым ей почему-то встретиться никогда не хотелось, даже думать об этом ей было неприятно… А может быть, это настроение ей отчасти передалось от Кости, который всегда говорил с особой ненавистью и злобой про Платонова, Хлебникова и Филонова — все трое почему-то казались ему похожими друг на друга, как близнецы, их произведения Костя, будь его воля, сжег бы в первую очередь… Поэтому и внучка Платонова сразу же, сама того не подозревая, одним упоминанием этого имени, невольно пробудила в душе Марусе скрытую враждебность и антипатию, ей почему-то сразу стало неприятно находиться рядом с ней и захотелось уйти к себе в комнату, чтобы ее не видеть.
Платонова подошла к окну, выходившему в сад, и, указав на что-то, сказала Марусе:
— Какая прелесть! Жаль, что нет фотоаппарата! Как бы хотелось сфотографировать этих милых существ!
Маруся тоже подошла к окну и посмотрела — на кустике рядом с домом оказалось небольшое гнездо, из которого высовывалось сразу четыре дрожащих желтых клюва.
— У меня есть фотоаппарат, давайте я их сфотографирую, — предложила Маруся.
— Нет, не надо, ведь у вас вспышка, а эти крохотные существа могут просто умереть от разрыва сердца от вашей вспышки, ведь и сердечки-то у них такие крохотные, еще меньше, чем они сами! — после этого Платонова доверительно сообщила Марусе:
— Сейчас я вымою голову, распушусь и пойду!
Опубликованное в немецком журнале произведение Платоновой целиком состояло из каких-то сбившихся в кучки букв, слов и знаком препинания. Платонова призналась Марусе, что раньше она занималась исключительно живописью, а впервые взялась за перо только два года назад. Она возвращалась с дачи, и ей попались такие замечательные соседи в электричке, муж и жена, пенсионеры. У них были такие замечательные глаза, они очень любили природу, и так интересно, с таким чувством об этом говорили, что, вернувшись домой, она села за компьютер и все записала. Так и родилась эта повесть, которую теперь перевели на немецкий. Правда примерно год назад, когда ее уже собирались переводить и даже были обговорены все детали, она вдруг однажды обнаружила, что вирус съел все текстовые файлы в ее компьютере, в том числе и ее повесть, которая превратилась в бессмысленное нагромождение букв и слов. Сначала она ужасно расстроилась, а потом подумала и решила, что так будет даже лучше.
На следующее утро, последнее перед отъездом, Маруся опять застала Платонову стоящей перед окном.
— Вот, — сказала она, обращаясь к Марусе, — произошла маленькая трагедия. Гнездышка больше нет, птенцов тоже. Очевидно, это дело рук или, точнее, лап котов, которые гуляют здесь и чувствуют себя полными хозяевами жизни.
Маруся подошла и посмотрела — действительно, никаких следов гнезда не было, только небольшие клочки пуха и перышки лежали на земле возле куста. Хозяин, которому с некоторым укором также указала на этот факт Платонова, долго ходил по саду вокруг, охая и цокая языком, но больше никаких следов гибели птенцов обнаружить не удалось — ни пятен крови, ни клювов, ни лап, ничего, только коты, может быть, в тот день казались особенно довольными и ели очень мало сухого корма.
Игорь Бейлис, начальник Русской Службы, тоже был родом из Ленинграда, но он, в отличие от того жирного мудака в ресторане, напротив, встретил Марусю очень радостно и радушно.
Потому что он вообще очень любил русских людей, которые, на его взгляд, были очень умными и талантливыми, у них были такие замечательные песни, как, например, у Вертинского, альбом которого он только что купил у себя дома в Нью-Йорке, где сейчас жили его дочь и жена. Этот альбом включал в себя только настоящего, самого раннего Вертинского, и там он совершенно был не похож на то, что мы обычно привыкли слышать, особенно разительно все это отличалось от того, что записывал Вертинский после пятьдесят третьего года, вернувшись в СССР. Пластинки с этими записями он тоже слушал в детстве у себя дома в Ленинграде, но то, что он сейчас купил в Нью-Йорке, было совершенно не похоже на то, просто никакого сравнения, и если Маруся этого никогда не слышала, то она очень-очень много потеряла… Кроме того, Бейлису очень нравились Петр Лещенко, Галич и Высоцкий, ну, Аркадия Северного, о котором Маруся его спросила, он тоже, конечно, слышал, но только несколько позже, и это не относилось к его самым ранним детским воспоминаниям, когда они с папой и мамой жили на улице Рубинштейна в коммунальной квартире.