В течение всей Троицкой недели нужно соблюдать многочисленные правила и запреты, особенно не ходить туда, где можно столкнуться с русалками (в засеянные поля, в лес, к водоемам, лазить на деревья, купаться в реке). Нельзя делать многие хозяйственные работы, особенно в тех семьях, где были покойницы-русалки: шить («не шей, иначе глаза русалке зашьешь, и она будет кричать»), не мыли пол, чтобы не забрызгать водой русалок, не белили хату («ибо замажешь русалкам очи»), ничего не пололи в поле и на огороде — иначе посохнет урожай. Нарушителей запретов русалки наказывали, портя результаты их работы.
В тех местах Белоруссии, где представления о русалках особенно сильно сближались с представлениями об умерших родственниках, было принято в течение Русальной недели оставлять на столе поминальный ужин и приглашать русалок к столу с помощью специальных формул. В селах Гомельской области в среду или четверг на Троицкой неделе поминали детей, умерших некрещеными, называя их русалками и приглашая на ужин.
Русалки, пришедшие в земной мир, нуждаются в одежде, поэтому часто в троицких песнях рассказывается, как русалка просит у людей рубашку, платок, намитку (головной убор замужней женщины).
Потребность в одежде объясняют тем, что русалки, находясь на земле, справляют свой праздник, поэтому им нужно нарядиться, погулять в хорошем платье, покрасоваться. Часто говорят, что русалки приходят в мокрой одежде, и им надо переодеться в сухое. Именно поэтому преимущественно в брестских селах в семьях, где умирали девушки, существовал обычай на Русальной неделе вывешивать во дворе на заборе или на дереве их одежду (платье, сорочку, юбку, фартук, платок) — «она походит, погуляет и назад повесит». В белорусских быличках часто рассказывается о том, как умершая и ставшая русалкой дочь приходит на Троицкой неделе к себе домой и просит у матери свою любимую одежду, особенно в тех случаях, если девушку похоронили не в той одежде, в какой она просила.
Девушка из Пинщины. Беларусь (Полесье), 1911.
Muzeum Narodowe w Warszawie
В течение всей Троицкой недели русалки находятся на земле, а в следующий понедельник (это первый день Петровского поста) они собираются «табуном» на заключительные Розыгры или Розгары (то есть игрище, гульбище), после которых уходят с земли «на свои места» до следующей Троицкой недели. Русальска гульня происходит где-нибудь на лесной поляне или на месте сенокоса, где-то под большим дубом, где русалки играют, поют, кричат, хохочут, водят хороводы, угощаются, после чего исчезают.
Понедельник после Троицкой недели, начало Петровского поста, — последний допустимый день пребывания русалок на земле, в который нужно выпроводить их в «иной» мир с помощью специального ритуала «проводы русалки». В разных селах он совершался по-разному, но смысл его был один: время нахождения русалок среди живых людей закончилось, и теперь коллективными усилиями от них нужно освободить земное пространство, «шоб русаўки у сяло не ходили, шоб йих не було». В день «проводов русалки» говорили: «пайдем русалку праводить» (гомел.), «идем русалку палить» (гомел.) или «закопувать русалок» (гомел.). Этот обряд обычно представлял собой шествие жителей села (чаще всего неженатой молодежи) во главе с ряженой девушкой, изображавшей русалку. Девушка шла с распущенными волосами и венком на голове, в белой одежде, иногда увешанная с ног до головы лентами, зелеными ветками и травами. Вместо девушки могли нести сделанную из соломы и тряпок большую куклу-чучело, одетую в женскую одежду и называемую русалкой. Ряженую русалку или символизирующее ее чучело вели или несли через все село с песнями.
На Гряной неделе
Русалки сидели.
Провяду русалок
Из бору до бору,
В зелену дуброву,
Русалки щоб не лоскотали,
В зиму ни лякалы,
В летку ни пужали (гомел.).
Весенний праздник. Открытка, ок. 1910.
Muzeum Narodowe w Warszawie.
Потом вся процессия выходила за границу села — в поле, к реке или на кладбище, и там оставляли ряженую девушку или выбрасывали чучело. Изгнав русалку за пределы своего пространства, участники шествия со всех ног бежали назад в село с криками: «Цякайте [убегайте], бо русалка бягить с жалезным пральником!» (брест.), а ряженая девушка гналась за ними, стараясь кого-нибудь поймать. Считалось, что тот, кого поймала «русалка», будет несчастным. У белорусов Новгород-Северского уезда после того, как «прогнали русалок», ходили в лес, разводили костер, готовили яичницу, пили водку и пели:
Правадили русалочки, правадили,
Щоб ваны до нас не хадылы,
Да нашего житечка не ламили,
Да наших девачек не лавили.
Глава 3. Люди с демоническими свойствами и результаты их деятельности
Персонажи из этой главы — не мифологические существа, а обычные сельские жители, внешне ничем не отличающиеся от односельчан. Однако все они владеют тайными магическими знаниями, недоступными простому человеку. Людьми с демоническими способностями считаются ведьмы, колдуны, знахари и знахарки, шептуны, ворожки, гадалки, чернокнижники, «знающие» люди (представители отдельных профессий или пограничья традиционного сообщества — нищие, странники, цыгане).
Они могут насылать и снимать порчу, с помощью магических практик отнимать у соседей все виды хозяйственного прибытка, превращать людей в животных, лечить болезни, полученные магическим путем, обладать ясновидением, предсказывать будущее, управлять градовыми тучами и змеями, знаться с нечистой силой. Многочисленные магические способности определяются глаголами: знать, уметь, колдовать, ворожить, чаровать, ведьмарить, шептать, знахоровать, чухмарить.
Грани между «знающими» людьми трудноразличимы, а их названия могут менять свои значения. К примеру, в одних селах слова колдун и знахарь обозначают человека, занимающегося зловредными практиками («Знахор — тот же колдун, знахор — это чтобы плохое что-то сделать», брест.), а в других колдун вредит, а знахарь помогает людям. Знахарка может пониматься и как ведьма («Знахурка, ведьма, каўдунка — плохие, шаптуха — хорошая», гомел.), и как целительница, помогающая людям магическими средствами. Один и тот же персонаж может и вредить, и помогать: «Одна колдунья вробляе [приделывает, насылает чары], а другая одробляе [отделывает, снимает]» (с. Спорово Брестской обл.), хотя в целом ведьмы и колдуны осознаются как причиняющие зло, а знахари и шептуны/шептухи — как помогающие людям.
Основные признаки демоничности — это «связь с нечистой силой», «тяжелая, мучительная смерть» и посмертное «хождение», превращение в «ходячего» покойника. Они дают основание считать персонажа «вредоносным». Деятельность «помогающих» специалистов часто связывают с Божественной силой, а в рассказах о них отсутствуют мотивы «трудной смерти» и посмертного «хождения»: «Шаптухи с Божьей молитвой лечили, а знахоры занимались с нечистою силой» (с. Верхний Теребежов Брестской обл.).
Люди с магическими способностями, — один из самых популярных типов персонажей в Белоруссии. Особенность белорусской мифологии — «гендерная диспропорция»: основным «держателем» колдовского знания, безусловно, является женщина (в отличие, например, от севернорусской, где главная магическая фигура — это колдун). Представления о мужской ипостаси — колдуне — гораздо беднее и встречаются реже. Тех, кто снимает порчу, лечит сглаз, возвращает корове утраченное молоко, лечит детские болезни, часто не выделяют в отдельный тип персонажей, а называют просто: бабка, дед, тот, кто знает, кто умеет шептать.
Белорусская ведьма существенно отличается от ее «коллег» из других славянских традиций (например, от карпатской босоркани или балканской вештицы) — она выглядит как обычная женщина, а основной круг ее «обязанностей» сводится к отъему хозяйственного блага у других людей. Такие демонические черты, присущие ведьмам из юго-западных частей славянского мира, как двоедушничество, способность нападать на спящих людей и выпивать у них кровь, для белорусских поверий о ведьмах нехарактерны. Даже мотив полетов ведьмы на шабаш выражен здесь более бледно и скупо по сравнению с соседней польской традицией, где встречаются весьма красочные и подробные описания ведьминских разгулов.
Сохранились описания судебных разбирательств XVII–XVIII веков[27] с территории польско-белорусско-литовского пограничья по обвинению в чародействе и порче. К наборам чародейских практик, сохранившихся в актуальной белорусской традиции, относятся, например, обход дома жертвы и подбрасывание туда вредоносных предметов (ниток, палок, костей, медных денег и подобного), передача порчи через наговоренные пищу и питье, которые колдун дает своей жертве. Так, в 1636 году в местечке Ошмяны (ныне Гродненская обл.) некто Гошка Ескевич обвинял чаровника Юрку Войтуловича в попытке лишить его здоровья через наговоренную водку, рюмку которой тот «с приправою чародейской» подал Гошке. Гошка же взял водку, но был Богом предупрежден, что ее пить не стоит. Как только рюмка с наговоренной водкой оказалась у него в руках, они стали так трястись, что водка частично пролилась. В результате тяжело заболел ребенок Гошки, что он приписал колдовским действиям Юрки Войтуловича[28]. В 1637 году могилевская мещанка Орина Турцовая была обвинена Харко Кузьминичем в целом комплексе зловредных магических действий, в результате которых один ребенок у него умер, другой начал говорить с большим запозданием — только в восемь лет, в хозяйстве все время происходили убытки, при этом начались серьезные семейные неурядицы и постоянные ссоры с женой. Для наведения порчи эта Орина втыкала нож в притолоку в доме своей жертвы, обносила его каким-то зельем и давала чары в пище