ские земли, «каковыми являются губернии Царства Польского, иначе говоря, конгрессовка». Чичерин опасался, что такие действия спровоцируют польское правительство на войну против Советской России, причем полагал, что если таких провокаций не будет, то войны удастся избежать. Так же следовало поступать и по отношению к тарибовской Литве288.
Иоффе считал необходимым использовать будущие переговоры в Москве для того, чтобы добиться от Варшавы согласия на прямые переговоры с Литовско-Белорусской советской республикой. 14 февраля он писал Чичерину из Вильны, что в переговорах о границе с Польшей лучше всего указывать, что Россия с Польшей не граничит, и этот вопрос она должна разрешить с Литвой и Белоруссией. Он также указывал, что в этническую Польшу никто из Виленских коммунистов вторгаться не думает, но вот «Белосток вызывает здесь серьезные сомнения». Однако эти сомнения, по их мнению, следовало разрешить путем переговоров между советским руководством и польскими лидерами.
По этому поводу Иоффе просили направить полякам ноту, проект которой он прилагал к своему письму. В нем сообщалось о готовящемся объединении советских республик Литвы и Белоруссии; заявлялось об их миролюбии по отношению к Польше; содержался протест против вторжения польских войск в Гродненскую губернию, в частности в Белосток, который «чувствует свою неразрывную связь с Советскими республиками Литвы и Белоруссии»289. От имени Временного рабоче-крестьянского правительства Литвы и Белоруссии выражалась готовность полюбовно разрешить все пограничные споры, для чего предлагалось создать смешанную комиссию из представителей Литвы, Белоруссии и Польши290.
Однако не все в Вильне разделяли эту примирительную позицию. Польские коммунисты не доверяли сведениям о готовящихся мирных переговорах, не верили в мирные намерения польского правительства и потому желали ускорения открытой конфронтации, чтобы не быть застигнутыми врасплох291. Как показали дальнейшие события, они вернее оценивали намерения руководства возрожденного Польского государства, чьи территориальные амбиции были значительно обширнее, чем только Белостокский округ.
5 февраля под давлением Франции было подписано германо-польское соглашение об эвакуации германских войск из Литвы и Белоруссии и их замены польскими войсками. 9—14 февраля германские войска пропустили польские части через свои порядки до линии река Неман до Скиделя – река Зельвянка – река Ружанка – Пружаны – Кобрин. Затем поляки заняли Белосток, откуда ушли германские части. С февраля 1919 г. возник сплошной советско-польский фронт от реки Неман до реки Припять. 18 февраля под нажимом Франции было подписано германо-польское перемирие в Познани, что позволило полякам перебросить войска на восток. 2 марта польские части генерала С. Шептицкого заняли Слоним, 5 марта части генерала А. Листовского – Пинск. Советские войска были вынуждены отходить, поскольку 4 марта началось наступление войск Колчака на Восточном фронте и туда стали перебрасываться части с запада. Положение Западного фронта осложнилось292.
15 февраля Чичерин, обеспокоенный долгим отсутствием ответа о маршруте следования Венцковского в Москву, писал Иоффе о своих подозрениях по поводу польских коммунистов, вошедших в литовское правительство (Уншлихта, Лещинского и Бобинского): «Это узкие люди с приходскими интересами, они готовы втянуть нас в войну с Польшей… Среди здешних п.с.д. – ков говорят, что польские коммунисты решили по дороге арестовать Венцковского» (выделено в тексте. – Д. К).
Требуя «держать в руках» польских коммунистов и их безоговорочного подчинения директивам ЦК, Чичерин напоминал, что решение принять Венцковского было продиктовано желанием «не создать себе нового фронта». Опасения, писал он, что война может начаться из-за любого пустяка, очень сильны: маршал Фош 25 января потребовал от Германии пропуска польских войск для борьбы против большевиков. В связи с этим Ленин даже пригрозил, что если польские коммунисты не будут пропускать Венцковского, то из Москвы пришлют отряд, чтобы открыть ему путь. Чичерин прямо указывал, что главное в данный момент – обеспечить безопасный проезд Венцковского в Москву293.
Тревожное письмо Чичерина вызвало недоумение Иоффе, считавшего необоснованными подозрения в несоблюдении польскими коммунистами партийной дисциплины и интересов государственного строительства новых республик. В письме Чичерину от 18 февраля он попытался развеять предубеждение наркома на этот счет, сообщая, что польские коммунисты в литовском правительстве не только не хотят «нас втянуть в войну, но наоборот, требуют гораздо большей уступчивости, чем, по-моему, следует. Они все время требовали, чтобы мы сейчас постановили, что Белостокский и Бельский уезды должны быть отнесены к Польше, и с большим трудом мне удалось в отношении Белостокского уезда провести другую точку зрения, выраженную в присланной Вам ноте Польше»294.
22 февраля Иоффе в докладе Свердлову, Ленину, Троцкому и Чичерину просил ускорить решение вопроса о создании отдельного военного округа в границах Литбел и сообщал, что военное положение в регионе «почти безнадежно… поляки освобождают свои силы подо Львовом и перебрасывают их сюда. По-видимому, имеют строжайший приказ Антанты наступать на нас…»295.
Накануне приезда А. Венцковского в Москву имел место весьма важный для советской стороны международный контакт. 13 марта 1919 г. Чичерин «под величайшим секретом» сообщал Иоффе о том, что на несколько дней уезжал в Петроград для встречи с начальником политического информационного отдела американской мирной делегации в Париже У. Буллитом296. Он был доверенным представителем В. Вильсона и Д. Ллойд Джорджа, которые без ведома Франции хотели обсудить с большевистским руководством приемлемое для обеих сторон соглашение по территориальному вопросу. О цели этих переговоров Чичерин сообщал Иоффе следующее: «Ультимативно требуется [от нас], чтобы было приостановление военных действий, но он согласен, чтобы оно началось перед самой конференцией и чтобы конференция продолжалась определенное короткое время». Американский представитель заявил, что его руководство хочет, чтобы правительства продолжали владеть тем, чем они владели на момент перемирия, пока само население не сменит это правительство голосованием или восстанием».
В ответ Чичерин потребовал, чтобы на конференции было отдельно оговорено, чем будет владеть каждое правительство. Антанта соглашалась вывести свои войска из России при условии уменьшения численности советских войск, что нарком отверг и вступил в дискуссию, чем можно заменить такое условие297.
В итоге 12 марта, после принятия Буллитом поправок, признанных им вполне приемлемыми, был выработан проект окончательного соглашения, который советское правительство обязывалось принять, если он будет предложен до 10 апреля298. Проект предполагал созыв специальной конференции для заключения соглашения на основе определенных, заранее установленных принципов, а именно: воюющие стороны в России перестают стремиться свергать друг друга силой, сохраняют в своем распоряжении занимаемые ими территории, за исключением изменений, которые были бы произведены этой конференцией, причем само население этих территорий могло бы вслед за тем изменить у себя политический строй; блокада снимается, и Советская Россия получает свободу товарообмена и сношений с другими странами; Антанта обязуется прекратить оказание какой бы то ни было помощи борющимся против советского правительства группировкам; все воюющие стороны проводят у себя политическую амнистию; между Советскими республиками и государствами Антанты восстанавливаются дипломатические сношения299.
Несмотря на то что далекоидущих последствий эта встреча не имела (учитывая благоприятные для белых изменения на фронтах гражданской войны, в частности успехи Колчака на Восточном фронте, английское руководство отказалось от соглашения), она в тот момент позволяла советским лидерам полагать, что в принципе Англия и США не против признания Советской России при благоприятных условиях.
Кроме того, в свете петроградских переговоров у Москвы могло создаться впечатление, что начавшееся в феврале 1919 г. польское наступление могло быть и следствием осведомленности польского руководства о позиции Великобритании и США по поводу «де-факто правительств». Поэтому оно старалось занять как можно большие территории на востоке, рассчитывая, что в текущей ситуации Антанта, вероятнее всего, признает эти завоевания. У Москвы, таким образом, оставался только моральный козырь: нужно было всеми силами демонстрировать свои мирные стремления и стараться как можно скорее установить дипломатические отношения с Польшей, вступив с ней в переговоры по территориальному вопросу.
15 марта Иоффе писал Чичерину в ответ на его «конспиративное письмецо по поводу поездки в Питер», что, если принимать предложенное соглашение, то делать это надо как можно скорее, так как «фактические территории быстро меняются: вчера взят Слоним, угрожают Барановичам, взят Шавеш, угрожают Поневежу, наконец со дня на день ожидается наступление немцев из Ковно на Вильну. Если кончать, то нам очень важно было бы, чтобы занимаемая нами теперь часть Литвы и Белоруссии оставалась за нами. Я бы советовал форсировать это»300. Иоффе также выражал надежду, что в переговорах с Венцковским НКИД будет «отклонять всякие переговоры о Литве и Белоруссии, ссылаясь на самостоятельность этой республики. В противном случае ведь не имело смысла играть всю эту комедию»301.
Таким образом, несмотря на уже начавшееся польское наступление, советское руководство надеялось удержать за собой хотя бы часть белорусских и литовских территорий до того момента, когда дипломатическим путем, с помощью Антанты, удастся закрепить территориальный статус-кво. Самостоятельный статус Литовско-Белорусской советской республики должен был при этом позволить исключить вопрос о судьбе этих территорий из круга обсуждаемых в Москве проблем.