Женя укрылся одеялом, зажмурил глаза, и сразу же из темноты выплыла арена цирка. Веселые лошадки, всхрапывая, звенели колокольчиками на сбруе, клоун как угорелый убегал от них, фокусник, сверкая разноцветными камнями на черном костюме, размахивал палочкой. Потом свет погас, и в темноте один за другим взлетали горящие факелы — выступал жонглер…
После каждого номера Женя вскакивал с кровати и бесшумно подходил к будильнику, который стоял на широком, как слоновья спина, буфете.
Словом, спать в эту ночь не пришлось…
Осторожно прихлопнув на французский замок дверь, Женя зашагал по спящему городу к реке. Солнце взошло недавно и еще не успело нагреть воздух. На улицах — ни души. Одни только дворники поливают тротуары, и длинные черные шланги, как индийские удавы, шевелятся на асфальте. Возчики в высоких фургонах развозят по булочным хлеб утренней выпечки, и в воздухе вкусно пахнет поджаренной корочкой.
Женя сглотнул слюну и прибавил шагу.
Возле Двины стало еще свежей. С реки дул влажный, колючий ветерок, и по воде пробегала мелкая рябь, похожая на гусиную кожу.
По крутой тропке Женя спустился к домику бакенщика. Сандалии мягко вязли в сыром от росы песке. В густом ивняке его уже дожидался Савва. Обхватив руками колени, он сидел с папиросой в зубах на валуне и глядел на Двину. Тонкими голубыми ниточками дым отвязывался от папиросы, расходился и таял в воздухе.
Женя поздоровался и присел на корточки рядом. Савва короткими затяжками докурил папиросу до золотых букв на мундштуке, бросил окурок на землю и каблуком вдавил в песок. Потом сплюнул сквозь зубы — плевок пролетел метра три.
— Пришел точно, — сказал Савва, глянув на ручные часики «Победа».
Женя тоже глянул: часы были с золотыми стрелками и показывали ровно пять часов и пять минут.
— Значит, вот, — продолжал Савва. — Дело проще пареной репы. Вчера вечером я поставил на плотах несколько переметов. Крупная рыба идет только ночью. Ставил, сам понимаешь, тайком, чтоб никто не заметил. А то немало есть ворюг: увидят — и прощай перемет! А он-то денежки стóит! Одного шнура метров двадцать. А поводки с крючками? Совести нет у людей!
Женя слушал не моргнув глазом.
— Один я, сам понимаешь, не успеваю просматривать все три перемета. Часов в семь приезжают возчики за дровами: приходится торопиться, чтоб не увидали. Так вот ты мне поможешь. Твой перемет стоит вон там. Видишь? — Савва показал рукой.
— Вижу, — ответил Женя.
Савва добавил, что действовать надо быстро. Сняв рыбу, перемет нужно снова опустить в воду — ночью Савва сам наживит на крючки червей.
— Рыбу наденешь на это, — закончил Савва и дал Жене две палочки с накрученной на них веревочкой. — Ступай.
Савва быстро пошел по берегу к самому дальнему плоту.
Вначале Женя забрался на ближний плот. Концы бревен были накрепко прикручены ивовыми и березовыми прутьями к длинным жердям. С этого плота Женя перешел на второй, с шалашом. Добравшись до края, оглянулся и присел на корточки. Чтоб не замочить рукава курточки, он отстегнул пуговки на манжетах и до самых плеч закатал рукава. Потом прилег, опустил руки в воду и стал шарить по срезу толстых, скользких бревен.
Есть! Его пальцы коснулись туго натянутой веревки. Женя стал торопливо выбирать ее и скоро увидел темно-бурый кирпич. От веревки отходил витой плотный шнур перемета. Опустив груз на плот, Женя потянул за шнур — тот резко дернулся, и по телу мальчика пробежала дрожь, словно сквозь шнур был пропущен ток.
Рыба! Женя уверенней потянул к себе снасть. Чем ближе подтягивал он перемет, тем сильней сопротивлялась рыба. Женя не заметил, как прохладные капли по рукам катились под рубаху, как с плеча съехал закатанный рукав и намок в воде. Чтобы перемет не запутался, он, выбирая, аккуратно раскладывал его на краю плота.
На одних поводках висели пустые крючки, на других — черви были оборваны до самого жала, а на третьих…
Вот в глубине жарко блеснуло что-то, и Женя рывком выбросил рыбу на плот. Крупный красноперый язь яростно работал хвостом, то открывая, то закрывая маленький, косо поставленный рот. Женя придавил язя коленом к бревну и стал торопливо выбирать оставшийся шнур. Минут через пять он опустил спасть в воду и побежал к берегу. На его снизке[23] болтались два больших язя и три окуня.
Савва тоже пришел с богатым уловом. Прикинув на вес Женину снизку, он прикусил верхнюю губу:
— Килограммчика два будет. Ну, теперь можешь идти досыпать. — Савва заправил рубаху под флотский ремень, потом вынул из кармана папиросу, отвернулся от ветра, разжег в ладонях спичку и глубоко затянулся. — И чтоб никому. Ясно? Видал, какие рыбные места. А то другие повадятся.
— Хорошо, а когда…
— Ровно в семь тридцать у кассы, — перебил Савва, и вдруг он дернул Женю за руку и упал: — Ложись!
Сутулый старик в овчинном полушубке, с удочками и сачком в руках медленно спускался к реке.
— Ползи за мной! — прошипел Савва.
Старик взобрался на плот и неуверенно пошел по неустойчивым бревнам.
— Ползи, кому говорю! — громко зашептал Савва и пнул приятеля ногой. — Или не хочешь на льва пойти?
Но Женя не двигался и ждал, что будет делать старик. Старик подошел к тому месту, где только что был Женя, положил на бревна сачок, удочки и ведерко. Потом снял полушубок, засучил рукава рубахи, опустил в воду руку и стал за веревку вытаскивать кирпич. Женя смотрел на старика.
Вот он выбрал пустую снасть, утер усы, вынул из противогазной сумки консервную банку и принялся надевать на крючки червей. Погрузив кирпич на дно, он вымыл руки, вытер их о полушубок и уселся на жердь. Потом достал кисет. Но цигарку почему-то не крутил, а неподвижно сидел на краю плота и задумчиво смотрел на реку.
Солнце уже поднялось довольно высоко. За Двиной протяжно, на разные голоса закричали заводы, напоминая людям, что рабочий день наступил. На пристани раздался женский смех.
А старик все сидел в той же позе и неподвижно смотрел на холодную воду.
Женя обернулся к Савве.
— Ну, чего как рак глаза выпучил? — недобро спросил Савва. — Струсил?
Женя ничего не ответил. Он поднялся и побежал прочь. Он бежал по узкой, мокрой от росы тропинке, по ногам хлестали тяжелые ветки кустарников, а спину жег печальный стариковский взгляд. Ему уже было все равно, что он не попадет в цирк, о котором мечтал, и не увидит знаменитого берберийского льва.
Твоя Антарктида
В подъезде большого дома стояли трое ребят и смотрели, как во дворе шумит ливень. Ливень был такой сильный, что земля, казалось, кипела от него, а тротуар, о который он вдрызг разбивался, дымился белой пылью. Вода осатанело клокотала в водосточной трубе, яростно выхлестывала наружу и мутным, пенистым ручьем бежала вдоль тротуара.
Иногда брызги долетали до ребят, и тогда старший из них, Игорь, недовольно морщил переносицу и отодвигался назад. Второй мальчик, Сережка, смотрел на ливень неподвижными испуганными глазами — он никогда еще не видел такого сильного дождя. И только Алеша, синеглазый и тонконогий, в сандалиях и белых носочках, был рад.
— Льет, как тропический! — кричал он, заглушая плеск ливня. — Как в Африке! Он там деревья ломает и хижины сносит. И обезьянкам от него спасения нет… А зато крокодилы… ну и рады!..
Алеша подался вперед, и на его аккуратной матроске с отложным воротником и шитыми золотом якорями заблестели крупные капли.
— Побегаем по дождю? Побегаем, а? — нетерпеливо топтался он у двери.
— Это с какой целью? — холодно спросил Игорь.
— А ни с какой — просто так!
— Ну и беги, промокай на здоровье.
Алеша насупился. Но это продолжалось одну секунду. Не было еще такого слова на земле, которое могло бы погасить его азарт. Не хочет Игорь — и не надо! Зато Сережка, наверно, согласится: он еще не такой большой и не такой надутый, чтоб не захотеть побегать под ливнем.
— Алеша повернул к ребятам круглое, обрызганное дождем лицо с отчаянно горящими глазами:
— Сережка, бежим!
Игорь с Сережкой о чем-то зашептались.
— Ладно, — громко согласился Игорь, — только вместе. Слушай мою команду: раз, два…
Алеша весь напрягся.
— Три!..
Алеша стремительно прыгнул в ливень. Со всех сторон его сразу окатило водой, словно он прыгнул в реку. Струи бешено хлестали по лицу, по плечам, стекали по спине и ногам, ручьями сбегали с рук.
Но что это такое? Приятели по-прежнему стоят в подъезде. Неужели струсили?
Алеша стал неистово плясать на асфальте, чтоб разжечь и выгнать из подъезда своих робких и вялых приятелей. Он шлепал себя по обвисшей темной курточке, хлопал в ладоши и пронзительно визжал. Но ребята ни на сантиметр не высунулись из двери. Тогда Алеша влетел в подъезд:
— Струсили?
— Уйди, мокрая крыса! — зашипел Игорь.
Оба приятеля шарахнулись от него в глубь подъезда и, хватаясь за животы, вызывающе громко рассмеялись и побежали вверх по лестнице.
— Предатели! — закричал Алеша с горечью, отжимая матроску и штаны. — У, подлые!..
На улице стало смеркаться. Приближался вечер.
Обычно в это время из квартиры выскакивала няня Надька, толстощекая девка с рыжими косицами, и, размахивая алюминиевой поварешкой, оглашала двор зычным голосом:
— Але-еша! Вече-рять!
Чаще всего Алеша, тяжело сопя, боролся с другими ребятами или бесстрашно прыгал с помойки в песок — а ну, кто дальше! Надьке приходилось гоняться за ним, хватать за руку и силой тащить в подъезд.
Но сегодня няню отпустили на выходной день в деревню, и за Алешей никто не шел. Идти домой самому очень непривычно, но что поделаешь… Алеша глубоко вздохнул: надо — не будешь же до ночи торчать один в этом темном, скучном подъезде. К тому же, честно говоря, не так уж приятно чувствуешь себя в мокрой одежде: штаны липнут к ногам, матроска плотно пристала к животу и спине, в сандалиях чавкает вода. Холодно! Зубы так и выбивают мелкую дробь…