достижения и неудачи. Не зря он так бережно хранит паспорт этой страны! За шесть истекших лет русский чемпион ни на минуту не прекращал связи с друзьями на родине, делился с ними своими планами и замыслами. Общение было теплым и сердечным, пусть в письмах, пусть не регулярное, но это общение было важно и дорого Алехину. Оно укрепляло его в трудной борьбе, вселяло новые силы и уверенность. Посылая письмо или статью в русский шахматный журнал, Алехин чувствовал, что пишет в родной дом, к близким по крови и духу людям. Возможность такой связи согревала его, укрепляла в сознании правоты своей борьбы за высоты шахматного искусства.
И вот все кончилось. Неосторожные слова, сказанные на этом никому не нужном банкете, оборвали нить, соединявшую его с родиной, с людьми, мнением и дружбой которых он так дорожил. Он чужой теперь для них, даже враг, никто больше не пришлет ему весточки. «Тот, кто сейчас с ним хоть в малой степени, – тот против нас», – вспомнились ему слова Крыленко. Кончились статьи в Москву, письма Григорьеву и Грекову, кончились добрые, сердечные поздравления, приходившие из России.
И нет больше Варвары, Алексея! «С Александром Алехиным у меня все покончено», – с ужасом повторял Алехин слова брата. Милые Варя и Леша, если бы вы только знали, как сейчас нехорошо вашему Саше! Но как вам все объяснишь?! «Может, написать, – мелькнула на миг мысль. – Рассказать, как произошло это нелепое недоразумение? Попытаться восстановить прежнее положение? Нет, ничего не получится! Не поверят: скажут, просто оправдываешься. А то и совсем не ответят. И чего ты добьешься? Ничего! Принесешь только новые неприятности для себя и для Нади. Выгонят из Франции, куда денешься? Лишат крова, не посмотрят, что чемпион мира. Такой, как Заливной, ни перед чем не остановится. «Хотите и вашим и нашим… на двух стульях сидеть!» Да и остальные его поддержат. Никак не могут простить мне лет, прожитых у большевиков».
Что ж получается: ни туда, ни сюда. Здесь чужой, там враг. Между двух огней, один на всем свете. Страшное состояние – одиночество! Вот шагает человек по многолюдным улицам в самом центре Европы, в огромном цивилизованном городе. Вокруг дома, машины, мимо снуют люди, и все же он среди них одинок. Никому не нужен, чужой для всех. Пройдут мимо, заденут, словно неодушевленный предмет, и даже не приметят. Для них он безразличен, чужой! Чужой и для этого бородатого мужчины и для этой кокетливой дамы, ищущим взглядом смотрящей по сторонам. Случись что – никому не будет нужен этот скиталец. Нет, конечно, ему окажут первую помощь, посочувствуют. Народ цивилизованный! Потом разойдутся по сторонам и через пять шагов забудут и о нем самом и о его бедах. Поистине, самое страшное одиночество – это одиночество в толпе!
«Что же теперь делать, погибать? – спросил сам себя Алехин. – «Зачем нам погибать?» – вспомнил он смешное объявление у Заливного. – Нет, рано расклеился, дела еще не так плохи. Мы еще подержимся, не такие уж мы несчастные! Есть Надя, Волянский, Куприн. Потом шахматы сами по себе уже большая, содержательная жизнь. Жизнь особая. Пусть узкая, пусть отвлеченная, но жизнь увлекательная, приносящая радость, счастье. Буду жить теперь шахматами, ведь можно же, уйдя в любимое искусство, забыть про все жизненные беды. Я же шахматный король, мне подвластны чудесные тайны этой бесконечно глубокой игры. Здесь я сильнее всех, владыка, мое слово в этом молчаливом царстве – закон. Пусть я потерпел катастрофу в мире людей, зато в шахматах я триумфатор. Отныне моя цель – служить шахматному искусству, служить беззаветно. Ему и буду отдавать все свои силы, помыслы, всего себя!»
Эллипс беговой дорожки ипподрома в Лоншане был искусно подсвечен прожекторами: лучи не слепили скачущих лошадей и в то же время позволяли издалека, с трибун, следить за ходом борьбы на всей дистанции. В центре эллипса было темно, и от этого низко подстриженная трава переливалась всеми оттенками зеленого цвета. Чем ближе к центру, тем темнее.
Время от времени по светящейся дорожке скакали поджарые породистые лошади с худенькими жокеями в желтых кожаных седлах. Одетые в разноцветные камзолы, всадники бешено гнали к финишу под азартные крики восторга и негодования тысяч возбужденных парижан.
Впрочем, крики эти раздавались лишь с дешевых трибун; на террасах, где сидели богатые люди, казалось, никто даже не интересовался происходящим на поле состязанием. Здесь считалось неприличным выказывать интерес к выигрышу в тотализаторе, так же как и сожалеть о больших проигрышах. Под легкими навесами за столиками царило безудержное веселье: праздник элегантности – показ дорогих туалетов и драгоценностей был в разгаре. Все богатое, красивое и броское, что имелось в Париже, было представлено на этой выставке роскоши. Прибыли президент республики и знаменитые кокотки Парижа; путешествующий американский миллиардер и владельцы ресторанов. Индийский магараджа провел за столик высокую стройную манекенщицу из модного магазина. Их встретили любопытными взглядами: в сегодняшних газетах оповещалось: «Магараджа провел с молодой француженкой месяц в Ницце. Оба остались довольны друг другом». На удачливую подругу с завистью глядели другие манекенщицы: этих прислали магазины, их задача среди общего веселья демонстрировать изящество одетых на них платьев последних фасонов.
Царствовали великолепие и роскошь. Мужчины носили строгие черные фраки, лишь розетки и ленточки орденов говорили о их знатности. Дамы удивляли разнообразием вечерних туалетов, изысканность которых подчеркивали баснословно дорогие перстни, диадемы, серьги. Это был парад ценностей! Завтра всезнающие репортеры опишут в газетах, сколько стоили украшения той или иной миллионерши, какое фантастическое богатство носили на себе эти жилистые шеи, костлявые пальцы, сморщенные уши. Соблазнительные украшения! Недаром в толпе опытный глаз мог увидеть сыщиков, специально нанятых охранять драгоценности.
Мало кто обращал здесь внимание на лошадей: если мужчины иногда и посматривали в бинокли на скачущие вдали фигурки, то внимание дам было целиком обращено на изучение нарядов конкуренток.
За столиком, где сидел Алехин, было невесело. Лифарь уже в середине ужина ушел куда-то. В высшем обществе Парижа знаменитый танцор имел много поклонников и поклонниц, хотя злые языки утверждали, будто красота женского тела давно уже его не волновала.
Алехин и Куприн ничего не ели, что-то не хотелось. Выпили лишь по бокалу холодного вина. Обоих тяготили и этот праздник, и общество французов, куда они пришли лишь по просьбе Чебышева. Куприн молчал. Только в кругу близких ему людей писатель становился разговорчивым и веселым, а кто на этом неприятном ему вечере мог быть близким? Чебышев с трудом поддерживал общий разговор за столом, в этом ему помогала жена Бертелье и сам француз. Несколько раз уже Бертелье поднимал тосты за Россию, где у него остались заводы, и за возврат доброго старого строя. Время от времени к столику подходили подвыпившие французы и их жены. Бертелье представлял им Чебышева, Куприна, Алехина.
– О! Очень интересно! – щебетали французы и француженки, когда Бертелье сообщал про Алехина, что это чемпион мира, хотя по лицу подвыпивших гостей нетрудно было заметить, что они ни разу в жизни не слыхали этого имени и оно ничего им не говорило.
В середине вечера к Бертелье подошел хорошо одетый господин. «Букмекер», – сразу догадался Алехин. Господин что-то зашептал Бертелье на ухо, тот тоже шепотом спросил его о чем-то. Потом Бертелье вынул бумажник и отдал несколько ассигнаций букмекеру. Минут через пятнадцать тот вновь подбежал к Бертелье и, радостный, передал ему большую пачку денег.
– Вот это игра! – воскликнул Бертелье, похлопывая себя по карману, куда он спрятал деньги. – Две тысячи. Неплохая комбинация!
– Я тоже могу неплохо играть! – засмеялся Бертелье, так и не дождавшись ответа Алехина. – Тут тоже нужен точный расчет! Я все хотел спросить вас, господин Алехин, у вас есть специальность?
– Господин Алехин – юрист, – поспешил ответить за чемпиона Чебышев.
– А шахматы дают вам хорошие доходы?
– Как когда…– повел плечами Алехин.
– Ну вот, сколько, например, первый приз в турнире?
– Смотря какой турнир. Франков пятьсот, в большом турнире – тысяча.
– Лучше играть на скачках! – продолжал веселиться Бертелье. – Тут в один момент получаешь несколько ваших первых призов.
– Но ведь ты и проигрываешь, дорогой мой, – вмешалась жена Бертелье. – А мосье Алехин всегда первый.
Музыка заиграла новый танец и на несколько секунд прервала разговор за столом.
– Скажите, мосье Алехин, а в шашки вы играете? – спросила жена Бертелье.
– Немного играю.
– У нас в имении камердинер есть, вот ловкач в шашки! Всех обыгрывает. Вот бы вам с ним сразиться!
Алехин развел руками – куда мне!
– Нет, вы не смейтесь! – настаивала француженка. – Он тоже гроссмейстер! Настоящий гроссмейстер.
Опять воцарилось молчание. Куприн молча кивнул головой в сторону выхода. Алехин также кивком подтвердил согласие.
– Вы нас извините, – поднимаясь, произнес Алехин, – но мы с Александром Ивановичем должны вас покинуть. Срочные дела.
– Куда вы, праздник только начинается, впереди так много интересного! – защебетали Бортелье и его жена, но было совершенно ясно, что это всего лишь долг вежливости, что их мало интересуют молчаливые русские.
Замело тебя ветром, Россия,
Запуржило седою пургой,
И печальные ветры степные
Панихиду поют над тобой.
Четверостишье было написано по старому правописанию на обратной стороне обоев. Рядом с ним на стенах висели фотографии Московского Кремля, Большого театра, царь-колокола и царь-пушки. Тут же помещались примитивные рисунки памятника Петру Первому на коне, Зимнего дворца. На высоких подставках, покрытых вышитыми скатертями и полотенцами, стояли пузатые тульские самовары. В ресторане было сегодня мало народа, может быть потому, что не играл оркестр