– Я знаю эту историю, – покачал головой Ласкер. – Алехин не так уж виноват в случившемся. Вы понимаете, – добавил Ласкер, – очень не просто написать такое письмо. Ну… в общем, вам не нужно объяснять, это понятно! Судьба его и так жестоко наказала. Мы должны ценить его шахматный гений, а приезд в Москву окажет на него благотворное действие.
– Уж очень какой-то он… непонятный! – воскликнул запальчиво Крыленко. – В шахматах смелый, решительный, не боится никакого риска. А в жизни…– Крыленко покрутил пальцами. – Так мы с вами договорились, – вдруг переменил он тему разговора. – Если вам что понадобится, обращайтесь прямо ко мне. А за границей – к Ильину-Женевскому, в наше посольство в Праге.
Они поднялись с кресел. Ласкер с интересом смотрел на собеседника. Перед ним стоял один из тех людей, которые удивляли западный мир. На вид ничего особенного. Низкорослый, с простым лицом рядового человека. Кто мог узнать в этом невзрачном на вид человеке одного из помощников великого Ленина в дни революции, главковерха армии Советской России?
Ласкер знал, что Крыленко разносторонне образован; нарком юстиции, он наряду с огромной государственной работой удивлял обилием других интересов. Он мог часами просиживать за шахматной доской, потом вдруг внезапно уехать на Кавказ и штурмовать там самую неприступную вершину, и занимался он всем этим самозабвенно, с азартом и большим знанием дела.
Марта была счастлива, узнав про обещание Крыленко. Она уже успела убедиться, что обещание советского наркома все равно, что уже сделанное дело. Это путешествие по Кавказу, о котором она столько мечтала! Радостная спускалась она вместе с Эммануилом по лестнице. Медленно шагал со ступеньки на ступеньку маленький большеголовый старик с резким профилем. Степенно раскланивался он по сторонам, на его белых серебристых усах застыла улыбка счастья.
Все было, как раньше: те же любители, тот же садик, те же тридцать шагов до выходной калитки, где стоял «Линкольн», присланный организаторами. Все было то же, и все-таки многое изменилось! Ласкера на этот раз провожали не просто любители шахмат. Ему аплодировали его будущие соотечественники, среди которых ему, кто знает, как долго, придется жить. Марта с интересом всматривалась в их возбужденные лица, прислушивалась к возгласам восторга. Одно можно было заключить из их темпераментных криков: они очень любят Эммануила Ласкера, и это обнадеживало Марту в преддверии тревожного и непонятного будущего. «Что ж, начнем снова!» – припомнила она строку из детского стишка Эммануила.
Алехин положил в тарелку кусочек масла и медленно размешивал кашу ложкой. Склонив голову набок и опустив уголки сжатых губ, он с отвращением поглядывал на серо-желтую массу, размазанную по дну тарелки.
Грейс, вопросительно подняв ровные брови, опросила мужа:
– Вам не нравится поридж, дарлинг?
– Ничего, – сквозь зубы процедил Алехин.
– Овсяная каша очень полезна. Нужно к ней только привыкнуть.
– Цыган лошадь приучал, приучал, – тихо протянул Алехин.
– Что вы там говорите насчет коня, дарлинг? – спросила Грейс и, не дождавшись ответа, продолжала: – Мы, англичане, знаем толк в еде. Утром поридж, бэкон энд еггз; кровяной бифштекс на обед. Традиция выработана годами.
– В других странах есть тоже неплохие традиции, – отозвался Алехин.
– А именно?
– Не признавать никаких традиций! – невесело усмехнулся Алехин.
– Это опасно! – назидательно произнесла Грейс. – Обычно это приводит к анархии.
– Вы имеете в виду Россию? – спросил Алехин.
– Хотя бы. Но там тоже есть вековая традиция.
– Какая? – допытывался Алехин.
– Водка. Вы считаете, это лучше, чем поридж?
– «Лучше уж от водки умереть, чем от скуки», – процитировал Алехин.
Грейс не поняла русских слов. Она подняла взгляд от тарелки и посмотрела на мужа. Большие зеленые глаза ее были широко раскрыты, губы чуть сжались в презрительную улыбку. Но хороша она была даже в гневе, и в Алехине мигом улеглось чувство неприязни к этой капризной, но обворожительной женщине.
– Вам не нравится английский образ жизни? – запальчиво спросила Грейс.
– Мне очень нравится одна англичанка, – примирительно произнес Алехин. – И люблю я ее со всеми традициями и… овсяной кашей.
С минуту оба молчали. Грейс уже закончила поридж, Алехин все еще возился с полезной, но безвкусной пищей.
– Насчет традиций…– сказал Алехин, отправляя в рот на кончике ложки маленькую порцию каши. – У Сомерсета Моэма есть роман «Ашенден». Там один мужчина хочет жениться на любимой женщине. Чтобы не впасть в ошибку, они решают предварительно узнать друг друга поближе. Неделю живут в Париже в одном номере отеля. Через семь дней мужчина сбежал – он не вынес ровно семи штук яичниц, которые его возлюбленная неизменно заказывала на завтрак…
– От хороших женщин не убегают, если даже они едят яичницы с утра до вечера, – перебила мужа Грейс. Как всегда в гневе, она нарочито четко выговаривала каждый слог.
В столовую вошла горничная Мадлен.
– Вас просят к телефону, мадам, – сказала она хозяйке дома. Грейс вытерла салфеткой губы – на белой материи остались ярко-красные следы помады – и быстрыми шагами вышла из комнаты мимо горничной, предупредительно раскрывшей дверь. Алехин обрадовался – наконец-то можно избавиться от проклятой каши. Он взглянул на Мадлен, потом на поридж и сделал кислую гримасу. Горничная улыбнулась, взяла тарелку с почти нетронутой кашей и вышла из столовой. Алехин облегченно вздохнул.
В широкие цельные окна с полукруглым верхом врывались яркие лучи утреннего солнца. Они падали на высокую стеклянную горку и разноцветными бликами отражались от полированных граней хрустальных ваз, множества чашек и блюдец кофейного и чайного сервизов. Вдоль стены устроился длинный шкаф-креденс. Оттуда в дни приемов и торжеств доставались гигантские миски-супницы, серебряные блюда и подносы. Но и тогда эти бесконечные обеденные принадлежности легко размещались на необъятном обеденном столе из черного мореного дуба. Что же говорить об обычных днях, когда они всего лишь вдвоем с Грейс буквально терялись за огромной эллиптической плоскостью стола. «Не стол, а ипподром», – сказал как-то Алехин.
Часы в темном футляре пробили девять. Алехин взглянул на забавный маятник этих старинных часов. Девочка в легком платьице монотонно качалась на качелях вверх и вниз. «Хоть что-то есть веселое в этой комнате», – подумал Алехин. Его взор безучастно скользил по стенам, оклеенным строгими обоями, по рядам черных стульев с высокими резными спинками. В строгом порядке стояли они, как часовые, вокруг стола. А чтобы не нарушился этот веками установленный строй, за ним строго следил со стены закованный в черную рамку предок Грейс.
Мадлен вернулась с новой тарелкой. На этот раз в ней была яичница с ветчиной. Алехин с аппетитом принялся за более привычное блюдо.
– Гарольд заедет за мной, – сообщила вернувшаяся Грейс. – К счастью, он тоже едет в Париж.
Тон этого сообщения был безразличный и даже несколько недовольный. Выходило, что Грейс совсем не хочется ехать с Гарольдом, но что делать, приходится!
Алехин, не поднимая глаз от тарелки, молча продолжал расправляться с яичницей. Грейс несколько раз посмотрела в сторону мужа. Он сидел, все так же уткнувшись в тарелку. Опытная женщина поняла: соотношение сил за столом изменилось. Раньше инициатива принадлежала ей, но ее уход и особенно неосторожное сообщение о поездке с Гарольдом явились, как говорят шахматисты, потерей темпа. Нужно было срочно думать о защите.
– А эта женщина из романа не пробовала менять блюда? – спросила она Алехина. – Ну, попросить хотя бы… ветчину?
Это был нейтральный ход, проба сил. Алехин ничего не отвечал, он лишь безразлично повел плечами. Выжидательные маневры ничего не давали, пора было приступить к решительным ходам.
– Невеста Гарольда хочет купить себе пальто, которое я тебе показывала. Она едет с нами в Париж.
Это была явная авантюра, блеф, который в любую минуту Алехин мог проверить. Но какой смелый игрок не пускается на самое рискованное предприятие в трудной позиции! Грейс с радостью заметила, что лицо мужа сразу посветлело. Пусть рискованный, но верный ход разом исправил ее позицию. Теперь нужно лишь укрепить ее выжидательными маневрами.
– А что ты скажешь, если я тоже куплю себе такое пальто? – в особых случаях переходя на «ты», спросила Грейс.
– Почему же! Пожалуйста.
Первый ответный ход противника. Дальше все зависело от опыта и мудрости нападающего.
– А может быть, ты поедешь с нами в Париж? Вот было бы хорошо! – Грейс с особой восторженностью произнесла предложение, наверняка зная, что в данный момент Алехин не может бросить занятия.
– Спасибо. Я не могу. Ты же знаешь: нужно готовиться к матчу.
– Я сегодня видела письмо с голландским штампом. Что нового? – продолжала вопросами выгадывать время Грейс. В некоторых позициях нужно дать противнику прийти в себя.
– Все решено, – ответил Алехин, пережевывая кусочек ветчины. – Правительство финансирует матч.
– Значит, окончательно договорились?
– Да. Начинаем в октябре. Задержка была лишь за решением финансовых вопросов.
– Замечательно! Я так люблю Амстердам! – обрадовалась Грейс. – А какой гонорар?
– Ты хочешь спросить: сколько получу я?
– Да.
– Около двадцати тысяч гульденов. В случае победы.
– Победы?! Какой может быть вопрос! Ты и Эйве!
– Эйве сильный гроссмейстер. Один из пяти-шести сильнейших в мире.
– Но ведь это не Капабланка, не Ласкер. И даже не Боголюбов.
Алехин покачал головой:
– Для меня он сейчас самый опасный. Этот матч – самое трудное испытание за всю мою шахматную карьеру.
– Сколько я помню, Эйве уже проиграл тебе матч в двадцать шестом году. Разве с тех пор он стал сильнее? Или ты стал играть хуже?
– Дело не в силе, Грейс. – Алехин произнес эти слова так, как говорят о чем-то глубоко и долго обдуманном, что терзает ум и сердце в томительные часы размышлений. – Есть причины не менее важные.