По праву повествователя мы добавим, что, пока шёл этот разговор у мужа с женою, герцогиня успела приехать к сестре, Прасковье Ивановне. У царевны она встретила княгиню Аграфену Петровну Волконскую.
Расцеловавшись с ними, Анна Ивановна со слезами на глазах сказала княгине:
— Друг мой, Груша, ты выиграла заклад. Дарья Михайловна — верная союзница мужа, а он, я в том уверена, замышляет против меня неладное! Она мне три раза повторила, чтобы я ничего не опасалась и не сомневалась ни в чём, когда Александр Меньшиков приведёт войско в Митаву. Он же, и никто другой, и на государыню влияет, что она мне теперь не даёт никакого ответа на спрос о Морице. А сама же и толкует, что выбору сердца моего не хочет делать препятствия.
— Аннушка, смотри, друг сердечный, не ошибись, будто причиною один Меньшиков, что матушка-тётушка хитрить с тобой начинает, — выговорила жившая у сестры царевна Катерина Ивановна. — Не голштинские ли, смотри, больше тут помеху чинят?! Может, Фридрих не оставил ещё намерения своего на Курляндию, хоть и не удалось сватовство Карла на Елизавете Петровне? Что ты на это скажешь, княгиня Аграфена Петровна?
— Может статься, и так, ваше высочество! Теперь я ничего не могу сказать, потому что за последнее время мало вхожа к Самой. Теперь Авдотья Ивановна в ходу у ней. Первая советница… А прежде было так, как я вам писала. А теперь опять ещё что-нибудь новое будет, потому что Сапега уж в немилости, а виднее всех — Бутурлин [76].
— А каков он… в родню или выродок?
— Что вы хотите этим сказать?
— Падок он на подарки или чванством занят? Бутурлины бывали в старину первые хапалы.
— В родню, в родню!
Последовал общий смех.
— Можете, Пашенька, и ты, Катя, поэтому сблизиться с тёщей Бутурлинчика и пообещать на голые зубы сельцо под Москвой, буде ладит мне согласье на союз с Саксонским! — высказала, несколько подумав, Анна Ивановна. — Мне, как вижу, дольше здесь нечего времени терять, а нужно дело делать! Я и за ответом к княгине не заеду. Их затеи явные.
Действительно, вдова герцогиня Курляндская в тот же день выехала к себе.
Прошло затем недели с две, как получил князь Меньшиков цидулу из Митавы.
Цидула была всего из четырёх слов: «Невеста и жених виделись».
В ту же ночь сам князь светлейший оставил Петербург, направившись в Курляндию.
Рано утром следующего дня у крыльца Ивана Бутурлина остановилась одноколка Бассевича. Из этого всем знакомого здесь экипажа вышел он сам и взялся с напряжением за тугой молоток, привешенный, по-голландски, у дверей снаружи.
Через минуту послышался шорох и медленно отворилась дверь на крыльцо.
— Дома барин?
— Не встал ещё. Приехал из дворца поздно.
— Когда же видеть можно? Спроси.
— Не смею будить.
— Какая досада! Ну, в полдень, например… мы будем двое либо трое. Предупреди, что нам нужно с ним видеться и ему наше предложение обойдётся не без выгоды… и тебе благодарность. А вот задаток!
В руку слуги опустилась светлая монета.
— Ради стараться для вашей милости. Скажем: с кем изволите заехать?
— С Шафировым и с графом Матвеевым.
— Будем ждать-с.
От Бутурлина одноколка голштинского министра покатила по берегу Большой Невы к Троицкой пристани, на перевоз.
Ял причалил ко второй пристани от угла. Выйдя из яла и ещё подымаясь по ступеням, посетитель увидел в открытое окно хозяина.
— Здравствуй, Пётр Павлыч! Ждал ли гостей так рано?
— Не совсем… а ждал, только не ваше сиятельство, а другого нужного человека, и с приятелем ещё.
— Кого же?
— Дивьера с графом Матвеевым.
— Как нельзя более кстати.
— Как? И тебе они нужны, что ль?
— От тебя к ним сам ехать хотел. По крайней мере к последнему.
— Подожди, так здесь увидишься. Да я надеюсь, и дело одно, чего доброго, у вас с ними? Или по крайней мере по одному поводу с твоим посещением и они соберутся. Хочешь, скажу, что сразу отгадал и повод твоего посещения: уехал!
— Правда, правда! Стало быть, и они смотрят на выезд как на удобное время для действия на кое-кого.
— Конечно!
— Я ведь хочу Матвеева и тебя свезти к Бутурлину.
— Зачем?
— Прямо торговаться. Что возьмёт за выполнение предъявленного требования — остановить полёт нашего летунчика, около Митавы?
— Недурно… Потолкуем. Да вот, кажется, подъезжает и наш генерал-полицеймейстер.
Действительно, Дивиер и Матвеев через минуту причалили к пристани у двора Шафирова, а ещё через минуту все четверо уже дружески держали друг друга за руки.
— Что доставляет нам приятную встречу с вашим сиятельством здесь, в укромной хижине нашего дорогого друга? — спросил Матвеев, пожимая руку Бассевича.
— У нас, я полагаю, один повод видеть Петра Павлыча и принять меры для взаимной поддержки по поводу отъезда общего врага, — ответил, прямо глядя в глаза Дивиеру и Матвееву, Бассевич.
— Вы, значит, вступаете с нами в согласие? Или сами сбираетесь действовать на свой страх и от нас потребуете только не мешать вам? — спросил Дивиер.
— Как вам угодно. Я хотел графа Андрея Артамоныча и барона Петра Павлыча взять и ехать к Александру Бутурлину… договориться с ним: что он возьмёт добыть указ, как следует подписанный, повелевающий: захватить светлейшего и передать тому, кого мы пришлём за ним… отсюда…
— Дело важное, но опасное! Указ тут ничего не значит; некому будет исполнить его. Военного начальника такого не найдёшь! — ответил Дивиер.
— Вы не верите, значит, возможности осуществления дела, а сами не прочь действовать заодно, когда общий враг будет взят и привезён?
— Тогда другое дело!
— А вы, господа, как? Едете со мной к Бутурлину?
— Едем все! — был общий ответ.
Шлюпка генерал-полицеймейстера около полудня подвезла четырёх пассажиров прямо к дому Бутурлина, на Неве.
Ждать не пришлось. Пустили сразу, и хозяин, уже одетый, сам встретил гостей и поклонами ответил на приветствие каждого, пропуская в повалушу. Посредине её, у лавок, был стол, уже накрытый и уставленный закусками.
— Милости просим присесть, господа енералы. А коли скажете, и знать будем, чем могу служить вашим милостям? — спросил хозяин усевшихся гостей.
— Александр Борисович, — заговорил прямо Бассевич, — ты теперь в случае… не скрывайся; единственная помеха прочности твоего положения — светлейший. В ночь он уехал в Курляндию и там будет принуждать дворян себя выбрать в герцоги. Значит, изменяет российскому престолу, действуя к ущербу его прерогатив на эту страну, в лице вдовствующей герцогини. Вот указец: «Князя Александра Меньшикова, преступившего присягу богопротивными и нам зело вредительными намерениями, повелеваем схватить и передать подателю сего нашего указа, без всякого мотчанья и сумнений и дать достаточный эскорт для сопровождения». Нужно добыть подпись, контрасигнирующую и сообщающую силу этой бумаге! Сколько хочешь ты за подпись? Меньшиков и тебе оказывается бревном поперёк дороги…
Бутурлин задумался, но, вероятнее всего, рассчитывал: сколько заломить.
— На первый случай — десять тысяч червонных… а там посмотрим… За подпись я этим согласен удовольствоваться, чтобы моего имени, однако, не было упомянуто!
— Идёт! Господа, будьте порукой, что он не попятится!
Бутурлин взял черновой указ из рук Бассевича, и каждый из его спутников касался рукою своею руки случайного ходатая.
— От кого же я получу обещанное? — спросил Бутурлин Бассевича, когда все приложились.
— От меня!
— Когда вы заедете за указом?
— Пожалуй, вы сами завезёте мне подписанный указ, и в ту же минуту выдам. Кажется, так дело проще.
— Когда же?
— Как успеете, но… не позднее как через неделю. Деньги готовы и сейчас уже.
— Хорошо!
— Прощайте же — жду. Вы, господа, со мной?
— Я, и я также, — ответили Матвеев и Шафиров, — побудем ещё с Александром Борисычем. Мы и без вас были бы у него. Нужно перекинуться двумя-тремя словами… о своём деле.
— Как хотите. А ты, Антон Мануилович?
— Я тоже с ними вместе. Коли нужна моя шлюпка, можете на ней ехать и пришлите обратно сюда.
Бассевич распростился и вышел.
— Взялся ты, Александр Борисович, за смелое дело, — заметил Матвеев.
— А что так?
— Да ведь как государыне покажется это самое обвинение светлейшего? Ино не покажется… опалится, тогда что?
— Этого бояться нечего… можно подготовить, подстроить, и сойдёт обвинение ладно… гнев даже возбудить на время удастся. Есть потруднее кое-что…
— Что же ещё потруднее?
— Кто подпишет. Начинаю припоминать… Лизавета Петровна не пойдёт против Сашки Меньшикова — первое дело, а второе дело — меня она старается не замечать, когда встречается у государыни. Есть одна надежда. Если так вывезет, ладно будет!
— Каковы намерения ваши, через кого добыть вам подпись, я не знаю, — спокойно сказал Бутурлину Шафиров, — но одно бы должно было заставить вас подумать: предложение со стороны голштинской, да ещё с премией. Им, голштинцам, значит, больше всех мешает Меньшиков, и понятно, почему теперь именно они отваживаются на насилие… им надо остановить появление русского хозяйничанья. Императрица, будьте уверены, не соизволит, потому Анна Петровна и не берётся за дело… А вы суётесь.
— Я в наших же общих выгодах, господа, — изворотился Бутурлин.
— Да! Коли бы это и так… но… трудно, — говорил сам с собою вполголоса Матвеев.
— А я так вам скажу — и указ будет подписан… и пошлётся… да попадёт Меньшикову же в руки, а он сам останется тем же, что и был, — отозвался Дивиер.
— Но, если уж, — высказался Шафиров, — Бассевич вызнал, как захватить Меньшикова, коли даже и указ написан у них, а требуется одна подпись, то, смотрите…
— Что для фельдмаршала эта подпись — будь она и подлинная? Особенно когда он будет при войске? Кто наложит на него руки? Вздор вся эта голштинская затея! И того, кто станет требовать захвата, — первого схватят да к Меньшикову же приведут! Дальше, поверьте, ничего не будет. Тогда с этим указом он воротится и примется за расправу.