Священник обмяк в своем кресле и начал судорожно ловить воздух открытым ртом. Сомкнув руки, он стал шепотом молиться, потом хрипло сказал:
— Но это были... враги церкви... Безбожники... Коммунисты...
Кристек холодно улыбнулся:
— Я знаю. Вы поступили благородно, но вряд ли это оправдает вас... — Он вытащил из ящика еще один пистолет и обоймы, которые там прятал, и начал их наполнять патронами. При этом он спокойно, командирским тоном говорил: — Впрочем, это хорошо, что она пришла и сказала нам о собрании в школе. Теперь я знаю, что мне сейчас делать. Созовите сюда быстрее всю группу. Если все удастся, я уйду и оставлю вас в покое.
Священник с ужасом смотрел на него и шепотом читал молитву.
Кристек безжалостно поднял его с кресла и подтолкнул к двери:
— Отправляйтесь, пан священник, делайте то, что я вам приказал.
И священник ушел.
Около семи часов вечера оперативная группа районного отдела КНБ плотным кольцом окружила просеку, на которой стояла сторожка планицкого лесника. Житный и Земан подошли к дубовой двери сторожки.
Однако внутри никого не оказалось. Земан почувствовал досаду. Он знал, что лесник рано или поздно вернется домой, что они его обязательно возьмут, но ему было жаль, что это не случилось именно сейчас. Подсознательно он чувствовал, что сторожка — ключ к разгадке, что всякое промедление с операцией грозит большими неприятностями. Бывает у человека такое странное предчувствие, особенно когда с ним рядом гуляет смерть.
Они обошли сторожку, осмотрели ее со всех сторон. А в это время с сеновала за ними следили лихорадочно блестевшие глаза насмерть перепуганного человека. В ту минуту когда Земан с Житным зашли за строение и не могли его видеть, он неожиданно спрыгнул на кучку сена, приземлившись сразу на четыре точки, и стремглав понесся через просеку в сторону чащи. Но далеко убежать ему не удалось, потому что раздался громкий крик:
— Стой! Именем закона!
Человек в ужасе запетлял как заяц, хотел повернуть назад, но старшина Матыс в несколько прыжков подскочил к нему и сбил с ног.
Это был сын лесника Ярда Босак, с перевязанным плечом и расширенными от испуга глазами. Матыс насмешливо крикнул:
— Куда это ты, Ярда? А где твой отец?
И тут Ярослав Босак задрожал, расплакался, потому что думал, что они все уже знают и пришли теперь за ним.
— Он в доме священника... Все в доме священника... Но я с ними не имею ничего общего... Я в Мутла даже не выстрелил, клянусь...
Они снова сидели, втиснувшись в школьные парты, и оттого казались немного комичными. Здесь были все четверо: Карел Мутл, железнодорожник Йозеф Бабицкий, Йожка Вчелак и пан управляющий Томан, сидевший за кафедрой. Только Анна Шандова не пришла — бог знает почему, может быть, у нее были какие-то неотложные дела дома или в кооперативе. Но, в конце концов, она не была членом комитета.
Света зажигать не стали, в полумраке разговор у них получался более полезный и доверительный. Говорил в основном Карел. С трудом подбирая слова, он не спеша рассказывал им обо всех своих проблемах:
— ...Я очень люблю свою профессию и никогда ни за что на свете не бросил бы ее... Однако сегодня я понял, что линия фронта сейчас проходит здесь... потому что здесь происходит такое, чего давно уже быть не должно. Люди растерялись, не понимают, кто здесь, собственно, сейчас хозяин положения — простые жители сел, члены сельскохозяйственных кооперативов, мы, коммунисты, или те несколько гадов, которые начали по ночам стрелять. И вот я решил... что надо отложить в сторону личные планы и взяться за дело по-настоящему. Короче говоря: завтра я подаю заявление об уходе с фабрики, распрощаюсь с бригадой, верну им ордер на квартиру... Останусь здесь, с вами... Возьму на себя функции председателя кооператива.
Вчелак растроганно пожал ему руку:
— Слава богу, Карел, ты все-таки образумился! Ведь я бы окончательно спился на этой должности от жалости к самому себе. Я тебе этого никогда... И обещаю, что все...
В этот миг от дверей класса раздался резкий окрик:
— Руки вверх!
Члены комитета удивленно оглянулись. У дверей стояли трое. Все в черных резиновых плащах, на лицах черные повязки, в руках пистолеты и автоматы. Это было настолько неожиданно, что казалось неправдоподобным, и четверо мужчин, сидевших в классе, даже не успели испугаться. Потрясенные происходящим, они медленно подняли руки. Пан управляющий Томан испуганно спросил:
— Что... вам нужно?
Один из пришедших заорал:
— Я сказал — руки вверх! Все лицом к стене без лишних вопросов! Кто из вас секретарь партийной организации?
— Я, — ответил Карел Мутл.
— А-а... Я знаю тебя, звереныш! Встань к стене, лапы вверх, ноги шире! Председатель национального комитета?
— Я, — сказал Томан.
— К стене! Председатель кооператива?
— Я! — негромко произнес Вчелак.
— К стене! А этот? — спросил убийца в черном и показал на Бабицкого.
— Тоже коммунист! Член красной милиции, — с готовностью подсказал ему один из его подручных.
— Значит, вы тут все вместе, — удовлетворенно произнес главарь. И с истерическим пафосом хриплым, срывающимся голосом завопил: — Во имя свободы и демократии, во имя нашего великого национального сопротивления!..
Такого Карел Мутл вытерпеть не мог. Он резко обернулся:
— Какого сопротивления, негодяй?
— Тихо! — гаркнул один из людей в черном.
Однако Карел не испугался окрика; он был настолько возмущен и разгневан, что перестал бояться.
— Вы обычные мерзавцы и убийцы, вот вы кто! Тоже мне сопротивление! Боитесь прийти с открытыми физиономиями, боитесь посмотреть людям в глаза... Но я тебя все равно узнал, Эман!
И тут один из бандитов яростно сорвал с себя черную повязку. Это был лесник Босак. То же самое сделали двое остальных.
— Смотри же, кто пришел с тобой расправиться!.. Посмотри, прежде чем подохнуть!
Вторым был трактирщик Бенеш. Третий, главарь, очень напомнил Карелу штабс-капитана Кристека из пограничного городка. Но Эмана Заградника тут не было...
Бланка вместе с другими жителями деревни бежала к костелу, к дому священника. Она слышала гул моторов автомобилей и мотоциклов на площади рядом с костелом, стук в дверь и громкие голоса: «Именем закона! Откройте!» Все были очень удивлены, никто ничего не понимал. Почему именно священник? Такой тихий, добрый человек. Одной ногой уже в могиле стоит.
Они сбежались под старые липы перед домом священника и молчаливо, неодобрительно смотрели, как милиционеры обыскивают дом. То, что они видели через ярко освещенные окна и двери, походило на какое-то нереальное, театральное представление. Затем в дверях показались Земан и Житный. Они вывели священника. Руки его были в наручниках. Идя к машине, Земан и Житный настойчиво спрашивали священника:
— Где остальные, говорите!
— Отрицать не имеет смысла, мы все знаем, говорите!
— В последний раз призываем помочь нам поймать преступников!
— Это ваша единственная возможность облегчить свою вину, говорите!
Однако священник молчал, полностью подчинившись воле ведущих его людей, неживой, оцепеневший, с пожелтевшим лицом. Только по шевелившимся губам можно было понять, что он напряженно и сосредоточенно молится.
Земан совсем вышел из себя. Схватив священника за локоть, он с силой тряхнул его:
— Где они? Говорите, черт бы вас побрал! Вы еще можете предупредить трагедию. Говорите!
Тут Бланка прорвалась сквозь ряды молчавших людей, бросилась к Земану и с горячностью попыталась вырвать из его рук священника.
— Ты что делаешь, Гонза? — воскликнула она. — Ведь это старый человек! Что ты с ним делаешь?.. Оставьте вы хоть здесь свою классовую борьбу!
В эту минуту со стороны школы донеслись выстрелы.
Сцена, представшая глазам тех, кто сразу после выстрелов вбежал в школу, была поистине чудовищной.
В классе, у стены, забрызганной кровью, лежали трое убитых и один умирающий. Над ними, словно статуя, с букетом красных роз застыла пани управляющая. Незадолго до этого букет как знак внимания по случаю годовщины свадьбы, о чем ее собственный муж забыл, вручил ей пан священник. Томанова специально несла цветы своему мужу, чтобы таким образом упрекнуть его в невнимании, но опоздала.
Земан, Житный, Матыс, члены оперативной группы и жители, потерявшие от ужаса силы, столпились в дверях и в коридоре, не веря в то, что произошло.
Бланка прибежала последней и протиснулась через толпу, которая молча расступилась, пропуская ее.
Карел лежал у стены на вытоптанном детскими ногами крашеном полу, и с каплями крови из его тела уходила жизнь.
Бланка не проронила ни слова, не заплакала, только молча, неподвижно смотрела на него. Видимо, еще не верила своим глазам.
Потом пошла медленно, тяжело, будто к ногам ее были привязаны тяжелые гири. Это были пять тяжелых шагов между жизнью и смертью, между летним вечером и вечностью.
Она упала на колени, приподняла окровавленную голову Карела и стала нежно приглаживать его всегда растрепанные волосы, потом поцеловала в холодеющие губы. И казалось, что только в тот момент, когда она прикоснулась к нему губами, она поняла смысл всего происшедшего.
Она повернула к Земану удивленное лицо и прошептала:
— Они убили его, Гонза?..
Когда Эман Заградник проснулся, стояло тихое летнее утро. Вокруг него волновалось большое поле ржи, над горизонтом уже поднялся огромный, раскаленный докрасна шар утреннего солнца, весело кричали птицы, спорили о чем-то зяблики, упорно подбирал новые мелодии дрозд.
Эман неторопливо вылез из теплой ямки в стогу прошлогодней соломы, потянулся, зевнул, с удовольствием втянул еще свежий, влажноватый после ночи воздух, стряхнул с волос соломинки и окинул взглядом поле. На его глазах рождался великолепный день. Чувствовал себя Эман превосходно, если не считать сухости во рту и горечи после сигарет и бесчисленного количества кружек пива и рюмок водки, которые он опрокинул в себя, отмечая свое счастливое освобождение. Эман вытащил из соломы свою гармошку, перекинул ее за спину, а поскольку он решил как можно быстрее найти какой-нибудь колодец, чтобы хорошенько залить горечь во рту, ловко съехал со стога вниз.