— Послушайте, не лучше ли вам встречаться со мной в моей квартире? Я вовсе не хочу, чтобы вы из-за меня как-то пострадали.
Лида провела тот день как во сне. Все падало у нее из рук, она не воспринимала, что говорили ей дети на уроках, и задавала им задания чисто механически. Только потому, что дети ее очень любили и, вероятно, поняли, что с их учительницей произошло что-то неладное, ей не пришлось с плачем покидать школу.
Когда она вернулась домой, Земан сидел за обеденным столом. Он торопливо брился, поставив перед собой зеркало. При этом он отхлебывал кофе из чашечки рядом и еще умудрялся делать какие-то записи в записной книжке.
Лида чувствовала, что Ян взвинчен, и поэтому ходила вокруг него кругами, молча складывая на стол вещи, которые, по ее мнению, потребуются ему: белье, носовой платок, чистые носки. Потом все же несмело произнесла:
— Не хочешь хотя бы поесть как следует?
Земан раздраженно буркнул:
— Нет, нет времени! Я пришел только захватить чистое белье. Принеси мне еще рубашку. И галстук. Тот, серый.
Она кинулась к платяному шкафу, чтобы выполнить его просьбу. Грустные мысли угнетали ее: ни тебе куколки, ни беленького жеребеночка, никакой счастливой улыбки, не успокоит, не погладит. Все стало иным, совсем иным.
— Тебя ночью опять не будет дома? — спросила она тихо, когда принесла все, что он просил.
— Нет.
— А завтра?
— Не знаю.
— На что ты станешь похож, если будешь только курить и пить кофе? Поешь!
Она поставила перед ним тарелку с супом. Земан резко отодвинул тарелку:
— Прошу, оставь меня!.. Пойми, я сейчас и думать не могу о еде. Через час мне докладывать Калине, а у меня нет ничего, понимаешь, ничего! Короче говоря, меня ожидают неприятности...
Обиженная Лида без единого слова отнесла тарелку. Затем с тихим упреком сказала ему:
— Тебе не кажется, Гонзик, что в последнее время у тебя стало слишком много этих совещаний и экстренной работы?
У Земана голова была забита своими проблемами, и потому этот вопрос показался ему совершенно лишним.
— И что мне, по-твоему, надо делать? — спросил он.
— Думать, хотя бы немного, обо мне и Лидушке. Ведь мы тебя совсем не видим... Чтобы однажды ты не пожалел, что у тебя не было на нас времени...
Земан добрился, встал и принялся завязывать галстук. Это всегда было для него мучением. Он знал, что первый узел получится, как всегда, нелепый, что ему придется повторить операцию несколько раз, прежде чем он добьется чего-нибудь приличного. Занимаясь этим неприятным делом, он бросил раздраженно:
— Прошу тебя, Лида, помолчи, оставь меня в покое!.. — А сам подумал: «Просто удивительно, откуда у этих милых женщин берется талант начинать разговоры о своих, разумеется самых важных, проблемах в самое неудобное время. Неужели она не чувствует, что я ее очень люблю, но сейчас у меня голова забита другим, и я просто не воспринимаю, что она мне говорит».
Однако на этот раз Лида решила не отступать.
— Я должна выговориться, раз уж ты наконец появился дома. У тебя интересная работа, ты все время среди людей, а я здесь одна, без друзей, без близкого человека, с которым могла бы вечером поговорить, посоветоваться...
Земану наконец удалось справиться с галстуком, он оделся, причесался я стал поспешно складывать блокнот и другие вещи в портфель.
— Тогда тебе надо было выйти замуж за бухгалтера или своего коллегу учителя. Закончив работу, они спокойно идут домой в четыре, а то и раньше. Но с ними тебе было бы скучно...
Теперь уже и Лида больше не сдерживалась. На Гонзу обрушился поток упреков:
— Зато с тобой мне очень весело! Даже в те минуты, когда ты дома, ты все равно думаешь о своих делах... — Она пошла в атаку с открытым забралом: — Я знаю, что в кафе и модных салонах тебе интереснее, чем дома!
На минуту в комнате воцарилась тишина. Земан, казалось, был ошеломлен.
— Ты меня где-то видела?
Лида безошибочно определила, что он попал в затруднительное положение, и именно поэтому решила поступить великодушно и не открыть все свои карты.
— Нет... Но ты ходишь туда?
Она ждала искреннего признания, боже, как ей хотелось услышать от него покорную просьбу о прощении и простить его, примириться или, по крайней мере, услышать хоть какое-то объяснение. Но нет!
У Земана сразу отлегло от сердца.
— Да, иногда, — твердо ответил он. — Когда это требуется по службе.
Лиде ничего не оставалось, как принять такое объяснение. Тихо, но выразительно она сказала:
— Я тебе верю, Гонза. Я знаю, что у тебя твердый характер.
Земан спокойно воспринял эти слова жены, сказанные с таким глубоким подтекстом.
— Да все в порядке, Лидушка. Отчего бы ты мне не верила?
— Потому что ты достиг возраста, когда мужчины начинают сходить с ума, — печально проговорила она, убирая одежду, которую снял с себя Земан.
— Вот оно что! — Он несколько нервозно засмеялся. — Вот ты о чем!.. Тогда я, моя милая Лида...
Однако Лида прервала его, ей надо было выговорить все, что скопилось у нее в душе:
— Я ничего от тебя не хочу, Гонзик... Ничего... Только ощущения, что я тебе хоть немного нужна, слышишь, хоть немного...
Эти слова тронули Земана, он погладил Лиду по плечу:
— Но ведь ты мне нужна... Все время... И очень...
Но Лиду переполняла горечь.
— Я знаю, — проговорила она, — нужна как мебель, к которой ты привык и которая служит тебе для удобства дома.
Такого Земан, и без того уже взвинченный, вынести не мог. Он схватил портфель и бросился к двери. Лида, поняв, что переборщила, устремилась за ним:
— Ты меня даже не поцелуешь?
Не поднимая головы, Земан зло бросил:
— После такого-то? Нет!
Хмурый, как осеннее небо, он пробежал мимо входивших в дверь матери и Лидушки. Он настолько был расстроен этой первой семейной ссорой, что даже не поздоровался с ними, а может, просто их не заметил.
— Господи, что между вами произошло, Лида? — спросила испуганно Земанова.
Лида только всхлипнула:
— У Гонзы есть, наверное, какая-то девушка, мама... — Она опустилась на стул и горько зарыдала.
В то утро Иржина Кралова впервые была дома не одна. Она вошла в свою квартиру, переполненная тихим счастьем, и стала выкладывать из сумки хлеб, ветчину, сыр, масло, рогалики. Достала бутылку красного вина. Быстро и не совсем умело она разложила продукты на подносе. При этом по выражению глаз Иржины можно было определить состояние ее души и настроение. Она бы, наверное, даже запела, если бы не смущалась. Она взяла поднос, подошла к двери другой комнаты и постучала.
Никто не отозвался. С секунду она колебалась, потом легонько нажала на ручку и тихо вошла, чтобы не разбудить своего гостя. Но вдруг приготовленная улыбка исчезла с ее лица. Иржина остановилась.
Диван, на котором недавно лежал ее гость, был пуст. Там валялись лишь разбросанные помятые покрывала, да рядом на стуле стояла чашка из-под чая, которую Иржина поставила ночью. Женщина разочарованно присела на диван, взяла пустую чашку. Палец Иржины механически заскользил по краю, будто поглаживая... Наконец женщина осознала, что, собственно, такого конца она и ожидала. Вся ее жизнь была цепью вот таких разочарований, от которых она зачерствела и засохла, как дерево, посаженное в бесплодную почву в неблагодатном краю. Долго и напрасно пыталось оно расцвести в этих условиях, а в результате устало и со смиренной покорностью шевелит сейчас редкими, с желтыми прожилками, листьями, обрамляющими такой же чахлый ствол. Никому это дерево не нужно...
Была у Иржины единственная большая любовь в конце войны. Влюбилась она в одного студента, бойца партизанского отряда, в который носила из своей деревни продукты, выполняя одновременно роль связной. Это была глубокая, нежная и целомудренная любовь. Иржина принадлежала к тому типу женщин, которые приближаются к мужчине с безмерной стыдливостью, готовые в испуге убежать при каждом проявлении особого к ним снимания. Студент терпел эту ее стыдливость; она была единственной прилично выглядевшей девушкой, которую он мог встретить в лесах, и казалась ему чудом среди крови, запаха пороха и потных мужских тел и грязи землянок. Короче говоря, он относился к ней терпеливо и с нежностью, а она за это любила его всем сердцем и пыталась перебороть свой нелепый страх перед тем, что должно произойти. Потом война кончилась, партизаны вышли из лесов, и началась прекрасная новая жизнь. Всюду было по-майски весело. От нагрянувшего счастья люди беззаботно пили и танцевали и еще беззаботнее бросались в омут любви. Тогда-то и пришла Иржине мысль, что она потеряет своего студента, если по-прежнему, залитая краской стыда, будет вырываться из его объятий. Долго она готовилась к этому событию, не спала много ночей, убеждала себя в том, что не произойдет ничего страшного, если она предстанет обнаженной перед любимым человеком. Просто случится то, что и должно было случиться. И вот однажды вечером Иржина надела свое самое тонкое белье, самую лучшую одежду и с учащенно бьющимся от волнения сердцем отправилась в его городскую квартиру. И что же? Он посмеялся над ней — грубо и жестоко. Она уже давно не казалась ему красивой, потому что была у него не единственной. Теперь у него появились другие планы и другие подруги.
Нетвердой походкой, с сердцем, испепеленным огнем великого позора, Иржина поплелась домой. И с тех пор она старалась избегать мужчин. Родители, пока еще были живы, и подружки несколько раз пытались ее познакомить с кем-нибудь, но в последнюю минуту она всегда убегала, потому что боялась снова услышать тот страшный, унижающий смех, который навсегда оставил на ней печать непривлекательности, неженственности. Постепенно Иржина превратилась в строгую старую деву, полностью занятую своей работой, скептически относящуюся к тем женщинам, которые не воспринимали любовь и жизнь с одним мужчиной как великое счастье, подаренное им судьбой. Поэтому в конце концов она разошлась с Ганкой Бизовой и осталась в своей мансарде одна. Она была уверена, что тишину ее одинокой жизни, к которой она так привыкла, уже ничто не нарушит.