— Что ты хочешь от меня?
— Чтобы ты не была мелочной и не давала показаний против Павла. Иначе ты пойдешь против всех, против всего культурного фронта, и останешься в одиночестве.
Но Моулисова возразила:
— От меня никто не требует никаких показаний...
Неблехова удивилась. Такого поворота дела она не ожидала.
— А что же они от тебя хотят?
— Ничего. Просят спеть только мои куплеты. И все...
В это время из репродуктора над дверью раздался голос помощника режиссера:
— Пани Моулисова, пани Моулисова, приготовьтесь, скоро ваш выход!
Когда Неблехова вошла в зал ресторана, она остолбенела — вместе с Земаном здесь находились также Ферда Восатка и Павел Данеш!
Музыканты, танцовщицы, артист Водваржка и Петр уже были на своих местах.
Земан пояснил Неблеховой:
— Мы хотим провести небольшой следственный эксперимент. Пани Неблехова, где вы находились в тот момент?
— Сзади, в баре...
— Хорошо, идите туда. И закажите себе что-нибудь выпить, вы что-то очень бледны. — Сказав это, Земан с иронической учтивостью обратился к Данешу: — А вы где были, маэстро?
Данеш неохотно, с апатичным видом кивнул:
— Там, при входе.
Земан приказал стражнику, конвоировавшему Данеша:
— Проведите его туда. — И повернулся к Восатке: — А ты, Ферда?
— У двери в бар.
Земан послал его туда, а остальным членам своей оперативной группы приказал:
— А мы, товарищи, сядем здесь как зрители... Можно начинать, пан Сганел!
Сганел, заметно волнуясь, распорядился:
— Свет!
Загорелись лампы на столиках и прожекторы на сцене.
— Музыка!
Джазовый квартет заиграл вступление к песне Евы, закружились в танце танцовщицы. В эту минуту по знаку помощника режиссера из-за кулис на сцену вышла пани Моулисова. Однако, она не запела, потому что, остолбенев, застыла у края сцены, глядя на Данеша. Она не ожидала его здесь увидеть.
Павел тоже не ожидал увидеть здесь Еву и был, как и она, крайне удивлен неожиданной встречей. Они стояли друг против друга, он внизу, она наверху, и молча смотрели один на другого.
Музыка во второй, потом в третий раз начинала играть вступление, танцовщицы кружились, а эти двое все стояли и молчали.
Земан наконец произнес:
— Итак, пани Моулисова. Песню!
Ева опомнилась, сделала шаг вперед и начала петь. Она пела озорно и шаловливо, но со слезами на глазах;
Франтиха шляпница Жаннетта,
Любым мужчинам шли привет
И Бланш, башмачнице, про это
Напомни: вам зевать не след!
Пение давалось ей с трудом, спазмы то и дело сжимали горло. Напрягая силы, она исполнила конец баллады, ставший своеобразной панихидой по ее любви и молодости:
Эй, девки, поняли завет?
Глотаю слезы каждый день я
Затем, что молодости нет:
Монете стертой нет хожденья.
Внезапно Ева упала на колени и громко разрыдалась. Музыка умолкла, стало тихо. И в этой гнетущей тишине откуда-то из темноты зала послышался голос:
— Сделай на минуту паузу, Гонза! Мне нужно с тобой срочно переговорить!
Земан оглянулся и разглядел в глубине зала полковника Калину в шляпе и зимнем пальто, которое тот носил уже много лет.
Они уединились сзади у стойки бара, все остальные покинули зал. Однако на приятелей, собравшихся выпить и поговорить, Земан и Калина не были похожи. Калина, не сняв пальто, шарф и шляпу, негромко сказал:
— Кончай, Гонза! Это уже ни к чему!
— Почему?
— Я пришел к тебе с приказом от вышестоящих органов!
— Каким?
— Освободить немедленно Павла Данеша, закрыть его дело, опечатать бумаги и отослать наверх!
Земан не поверил своим ушам:
— Что?
— Исполняй приказ, Гонза!
Земан, ничего не понимая, возмущенно возразил:
— Но у меня есть против него доказательства! Я уличил его в уголовно наказуемых действиях на законном основании. И против Неблеховой у меня есть кое-что. Она вынесла отсюда орудие преступления и утаила его от нас...
Однако Калина снова устало, но отчетливо повторил:
— Выполняй приказ, Гонза!
— Но ты же сам с этим не согласен, Вашек!
Было заметно, какого труда Калине стоит держать себя в руках и спокойно настаивать на том, с чем он был абсолютно несогласен.
— Мое личное мнение уже ничего не решает.
Земан протестовал:
— Где же правда, справедливость? Ведь закон одинаков для всех — и для обычных людей, и для поэтов. Куда мы придем, Вашек, если будем арестовывать простых людей и отпускать идейных противников, беспомощно отступать перед ними? Куда мы с этим придем?
Калина понимал весь драматизм этого вопроса, но, несмотря на это, с горечью в голосе настойчиво повторил;
— Выполняй приказ!
Земан спросил:
— А если не выполню?
Калина тихо ответил:
— Тебе это будет стоить места службы.
— И ушел.
Земан вернулся в зал, в котором между тем погасли прожекторы и светились только настольные лампы. Снова собравшиеся в этом тусклом помещении люди поняли, что Земан проиграл, поэтому смотрели на него со злорадством.
Только Ева Моулисова ни на кого не обращала внимания. Задумчиво сидела она на стуле, молчаливая, погруженная в себя, в свои тоскливые мысли.
От имени всех заговорил Ян Водваржка, и в его словах прозвучали ирония, ненависть и торжество тех, кого вызвал сегодня сюда Земан:
— Так что? Закончим эту комедию?
Он произнес это с такой развязностью и наглостью, что подавленность Земана сразу же исчезла. Он поднял голову и вопреки собственному благоразумию выкрикнул:
— Нет! Будем продолжать! Все по местам! Пан Сганел, давайте другую песню!
Его голос прозвучал так властно, что люди подчинились ему безропотно.
Сганел дал команду:
— Свет!
Зажглись прожекторы и лампы на столах.
— Музыка!
Оркестр заиграл вступление к другому куплету Евы, танцовщицы опять закружились.
Ева Моулисова, однако, не реагировала и все так же безучастно сидела на стуле.
Сганел просящим голосом в микрофон окликнул ее:
— Евочка, пожалуйста!..
Ева Моулисова медленно встала, движением руки, как бы отмахиваясь, сделала знак музыкантам замолчать и невыразительно, равнодушно, без пафоса проговорила:
— Перестаньте... Это действительно все только комедия... — И, кивнув в сторону Земана, продолжала: — Но не его... Это наша комедия, которую все мы здесь для него играем... Он единственный из всех имеет волю и мужество защищать правду... — Она повернулась к Данешу: — Ты, Павел, наверное, еще больший прохвост, чем я думала... И он прав в том, что хочет тебя наказать... Только, — она повернулась к Земану, — вы напрасно думаете, что Павел способен на что-то большее, чем врать, обманывать людей и красть! В тот вечер... стрелял не он! Тогда... стреляла... я! После того что он здесь сказал, мне не хотелось жить!
Земан резко встал, пораженный услышанным, и скорее себе, чем ей, возмущенно бросил:
— Боже... что за комедия!.. Все вы шуты... комедианты... клоуны!
Он забрал свои вещи и вышел...
Стоял ноябрь 1967 года.
УГОЛОВНОЕ ДЕЛО МАЙОРА ЗЕМАНА
Темные своды костела даже днем сохраняли некую мистическую таинственность, подавляя одинокого случайного путника своей мощью и строгими готическими формами. Увидев в туманной дымке возле алтаря какие-то странные мерцающие огоньки, наш случайный путник услышал вдруг в пустом зале храма голос. Он доносился откуда-то из темной глубины, приглушенный, усиленный резонансом. Голос скорее таинственно шептал, чем читал, проповедь:
— «Вдали, на главном алтаре, большим треугольником горели свечи. К. не мог наверняка сказать, видел ли он их раньше. Может быть, их только что зажгли...»[28]
Путник тихо двинулся по сумрачному залу храма в надежде найти этот таинственный голос. Он почти на ощупь шел в конусе скупого света, заглядывая в темные укромные уголки, где с ужасом обнаруживал причудливые, со страдальческим выражением лица, фигуры святых. Но они олицетворяли собой больше смерть, грусть и скорбь, нежели жизнь.
И снова донесся голос:
— «Когда К. случайно оглянулся, он увидел, что неподалеку от него, у одной из колонн, горит высокая толстая свеча. И хотя это было очень красиво, но для освещения алтарной живописи, размещенной в темноте боковых приделов, такого света было недостаточно, он только усугублял темноту...»[29]
Храм казался безлюдным и пустым — тем таинственней был голос, который сопровождал путника. Возможно, он принадлежал священнику или церковному сторожу, бог их знает, путник их не нашел. Как говорит Франц Кафка, церковные сторожа вкрадчивы от природы, всегда трудно заметить их появление.
— «К. прошел к одной из боковых капелл, поднялся на ступеньки к невысокой мраморной ограде и, перегнувшись через нее, осветил фонариком картину в алтаре. Лампадка, колеблясь перед картиной, только мешала. Первое, что К. отчасти увидел, отчасти угадал, была огромная фигура рыцаря в доспехах, занимавшая самый край картины. Рыцарь опирался на меч, вонзенный в голую землю, лишь кое-где на ней пробивались редкие травинки...»[30]
Наконец путник нашел то место, откуда доносился голос. Он обнаружил большую свечу впереди, у столба, и под ней того, чей голос минуту назад он слышал. Это был актер, одетый в черное старомодное одеяние, с книгой в руках.
— «К., уже давно не видавший картин, долго разглядывал рыцаря, непрестанно моргая от напряжения и от невыносимого зеленоватого света фонарика. Когда он осветил фонариком всю остальную картину, он увидел положение во гроб тела Христова...»[31]
Артист был не один. Возле него стояли молодая женщина в несколько экстравагантном костюме и респектабельный пожилой мужчина с тронутыми проседью висками. Это были Дагмар Неблехова, теперь уже редактор телевидения, и профессор университета Голы. Неблехова негромко, с почтением к тому месту, где они находились, спросила пожилого мужчину: