– Давайте-давайте, – настаивал он. Из фляги пахнуло ромом. Марти сдалась.
– Какая вы прелесть, – проворчала она, взяла серебряный гравированный сосуд и немного отхлебнула. Ух, как тепло сразу стало, ощущение, будто даже жаром обдало и из ушей пар пошел. – Ого! У вас там что, драконья моча?
Она выпалила это, уже возвращая флягу. А когда ее пальцы соприкоснулись с обветренными пальцами незнакомца, мир предательски покачнулся.
«Все-таки наебал, – мелькнула злая мысль. – Интересно, убьет или разделает?»
Но она даже испугаться не успела. Потому что очнулась одна и в воде. Плывущей.
Вдох-выдох. Рука-нога. Тигр и ленивец. Тогда она решила, что ухитрилась задремать прямо на плаву, но больше не была в этом уверена.
Он из черных. Он точно из черных, я это чувствую. Может, не так опасен, как ректор, но близко к этому. И я с ним разберусь.
Я все еще борюсь с плохими снами. Мне не помогают ни ромашка, ни йога, ни классическая музыка. Определенно я уже не смогу писать детские книжки, впору переключаться на ужастики, вот так вот: были «Сказки заблудших душ», а теперь встречайте продолжение бестселлера – «Трупы заблудших душ»!
Например, когда мы поругались с Марти, мне почему-то снились нацисты: офицеры, которые кого-то расстреливают, заключенные, которые роют себе могилы, колючая проволока, холодное небо, мрачная лаборатория. Над всем звучал «Полет валькирий» – неудивительно, ведь, если не ошибаюсь, Вагнер как раз был любимым композитором гитлеровцев. А мне так он нравится…
Сон был рваный, туда все время еще вплеталось что-то из жизни: то я узнавала, что Макса избили сослуживцы, то Марти вешалась, то Линку насиловал педофил в нашем подвале. А потом снова леса, лагеря, газовые камеры, офицер, убивавший пленных в полосатых робах или режущий кого-то под белесым светом ламп. Он убивал, а убивать не хотел. Резал – а тоже не хотел. Так странно. У него ни разу рука не дрогнула, а я все равно знала: не хочет. Я проснулась на мокрой от слез подушке. А офицер еще успел мне сказать: «Сила – только в сердце, смерть там же». Запомнилось. Вот только если бы я писала по сну рассказ, я бы не решилась их туда включить.
Были и другие сны, например про моряка, продавшего кому-то душу. Или тот, с сокровищами. Я не могу забыть, как взяла окровавленный золотой медальон, а он был горячий, скользкий, липкий… Пес его понюхал, ощерился, облизнулся… он быстро побежал, а я за ним, хотя больше всего мне хотелось бежать прочь. Таких снов много. Везде собака. Это чувство: вроде она меня не обидит, но жутко, жутко. Я даже звонила с этим на горячую линию психологической помощи. Мне легко подобрали объяснение: пес – это страх, который я не могу отпустить, но в котором до конца не признаюсь. За моего парня в армии. Вроде логично, просто: пей травяной чай, думай о хорошем и жди Макса, а там и сны пройдут. А все равно мне неуютно. Неуютно жить. Может, я зациклилась еще из-за того, что происходит вокруг, со всеми нами.
Это то, о чем я не сказала психологу. Но вдруг пес – это не страх за Макса? А страх за нашу дружбу, в которой мы все дальше? Страх за то, что меня все бросят? И почему я такая… не умею быть одна… только чьей-то тенью… нет. Так нельзя. Все же совсем наоборот. Все становится только лучше, Лева с Дэном и Марти вон как ко мне недавно примчались. После этого мне снова полегчало. И я решила как-то отблагодарить и их, и всех остальных, кого я не звала. Все-таки я их очень люблю.
Под потолком шлейфом плыл дым. Гремела музыка, стучали бильярдные шары. Казалось, тут какой-то праздник, и Асе удивительно приятно было вновь заглянуть в этот маленький странный мирок «Бараньего клыка», да еще и всех удивить.
– Ка-акие люди! – всплеснул руками Зиновий, глядя, как она и остальные приближаются к стойке. – Семерка! Целиком!
«Семерка»… Ася закусила губу, но быстро заставила себя улыбнуться. В конце концов, она сама это затеяла.
– Не хватает только Макса, – произнесла Марти. – Но это мы скоро исправим!
Макс не появлялся с Нового года, но вроде говорили, что это нормально. К такому, мол, тоже нужно привыкать, вот весной ребята вернутся на берег – слегка офигевшие (так предсказывал отец Макса), зато научившиеся ценить сушу еще больше. Он и сам уходил в трех-, четырехмесячные рейды когда-то. Говорил, тяжело, но терпимо, а Максу с его «мятущимися мозгами» даже на пользу.
– Не берет опять трубку, засранец, – сообщила Ника, встряхнув телефоном.
– Слушайте, а в тех морях русалки водятся? – спросил Лева. – Как бы он нашу Аську не…
– Лёв, ну я же лучше! – Удивительно, но пошутить получилось легко, и это она летом нервничала при одном взгляде Макса на Сашку? – Лучше русалок!
– Лучше, – отозвался Лева решительно. – Только вот сестру обижаешь!
– Вовсе нет, – тут настроение все же подпортилось, но Ася даже смогла засмеяться. Она правда простила Линку. В конце концов, маленькая. И сама переживает, а щенок в порядке. – Нет, я ее не обижаю, я ее воспитываю.
«Хотя это должна делать мама», – мелькнула досадливая мысль, но Ася промолчала. Так ведь пожизненно. Мама всегда работала. Кажется, она вышла в офис через три месяца после родов, у нее ведь была бесплатная нянечка – старшая дочь.
– У вас точно все хорошо дома? – мягко, но с явной нервозностью спросила Марти.
Ася крепко взяла ее за руку и заглянула в глаза.
– Перестань переживать, – велела она. – А то и тебя начну воспитывать.
Все засмеялись. Ася сделала знак Зиновию к ней наклониться, понизила голос и сказала:
– Сегодня все за мой счет. Ладно?
Мы отлично посидели, я с удовольствием всех слушала. Ника, к счастью, не сыпала кровавыми байками, а в основном восхищалась своим Алефом; Сашка пересказывала очередную лекцию в планетарии; Лева что-то там ворчал на лабораторных мышей. Мне рассказать было особенно нечего, не кошмарами же делиться. Я в основном отмалчивалась. Но никто меня не попрекал. А то ведь бывает в некоторых компаниях: не помолчишь, сразу кто-то требует: «А у тебя что? Колись!» Будто у вас не тусовка, а допрос.
Иногда было все-таки неуютно оттого, что нечего добавить, но ведь правда нечего. Я живу тихо, мне по-прежнему мало что интересно, разве что читать. Я перечитываю сейчас много классики: это дешевле, чем покупать новинки, да и написана она в целом лучше, глубже, красочнее. Новогодние каникулы почти все провела с Тургеневым и Буниным, может, доберусь даже до Достоевского, хотя этот господин меня угнетает. Зато я стала кое-что замечать: типажи, которые все эти авторы описывают, настолько настоящие, что ходят среди нас. И невольно я примеряю их на своих друзей. В тот вечер тоже сидела и примеряла, примеряла…
Вот Сашка – настоящая Ольга из «Обломова», общительная, вертушка-хохотушка, но при этом деятельная и умная-умная.
Данечка – он Алеша Карамазов. Надо перечитать, но пока кажется, что Алеша: никого не пилит, не язвит, а посмотришь в глаза – будто полюбуешься на бегущие облака.
Левка – ну Базаров же! Самый базаровский Базаров из всех Базаровых: отрицатель, упрямец, вольнолюбец, но если дружит – то навсегда.
Марти – они с ним оказались не только в одной квартире, но и в одной книжке: вылитая Анна Одинцова, та проницательная, загадочная, жесткая и обворожительная ведьма без ведьмовства, в которую Базаров влюбился.
С Никой сложно, но мне кажется, она – Бэла из «Героя нашего времени». Немного другая Бэла – современная и невосточная, такая, у которой есть свобода и право быть собой, но в остальном похожая. Гордая, упрямая, диковатая, честная, а внутри – очень нежная.
А Крыс? Ой, я бы никого ему не смогла подобрать, если бы не нашла недавно томик Герцена и не прочла повесть «Доктор Крупов». Вот там я и почувствовала что-то крысиное… нет, так грубо, крысовское! Умный, ироничный наблюдатель, от которого никуда не денешься. Иногда он смотрит так, будто вокруг все сумасшедшие, но потом раз – и бежит этих сумасшедших спасать. И… наверное, это здорово.
Крыс внимательно посмотрел на меня, как раз когда я разглядывала его. Получилось неловко, я даже чуть не свалилась со стула. Но он не стал ржать, а только придвинулся поближе.
– Ты что это? – поинтересовался он, просвечивая мою душу своими рентгеновскими вишневыми глазами. – Грустишь? Голова не болит?
– Нет-нет, – торопливо заверила я, садясь поровнее. Мысленно я себя пинала: хотелось привычно потупиться. – Я просто немного задумалась.
– О чем, не поделишься?
Я и раньше замечала: когда Крыс выпьет, он становится чуть добрее и… контактнее, что ли? Вряд ли он стал бы меня о чем-то таком спрашивать на трезвую голову. А совсем трезвая я вряд ли спросила бы то, что спросила:
– О книжных героях, Кирилл. Только не спрашивай почему, сама не знаю, но… вот как думаешь… какой я персонаж?
Он несколько секунд смотрел на меня не мигая, но озадаченно. Сделал глоток красного вина, потом уточнил:
– А разве не Серпентина? Тебя же Макс так прозвал.
Сердце немного сжалось, и не только от мысли о Максиме.
– А. Ну да…
Умная и добрая маленькая змейка, совсем незаметная в кусте бузины.
– Но знаешь, я бы ее и не вспомнил, она довольно тусклый персонаж, – продолжил Крыс, и я поначалу совсем расстроилась, но быстро воспрянула. – Я решил бы, что ты кто-то более поздний, но более интересный.
– Например? – Я тоже глотнула вина и поймала любопытный взгляд Марти: правда, о чем это мы тут шепчемся с Кириллом?
– Кити Щербацкая. – Он потянулся бокалом мне навстречу. – Выглядишь как божий одуванчик, ведешь себя примерно так же… но чтобы видеть в людях столько хорошего, сколько видишь ты, надо быть достаточно сильным человеком. За тебя. Всегда будь собой, Ася. А остальное само тебя найдет.
И мы чокнулись бокалами. Крыс улыбнулся мне, а я не могла избавиться от ощущения, что все не наяву. Но потом я вспомнила: он тоже повзрослел. И похоже, стал как-то иначе смотреть на других, менее… по-круповски, что ли? А еще мне почему-то понравилось, что он сказал «Щербацкая», а не «Левина».