магловский взгляд на миг стал прежним – цепким, искристым, ведьминским. Мама кивнула, промчалась через квартиру к своим бесконечным шкатулкам с ювелиркой и принесла эту подвеску. Но молча. Марти обняла маму. Нет, утопическая вселенная «Гарри Поттера» не работала так больно, не превращала волшебников в маглов. Так больно работала только вселенная «Порри Гаттера», где коварный техноколдун Мордевольт в любой момент мог просто наставить на своего врага ружье-трубу, выпалить потоком фиолетовых искр – и забрать всю магию, вместе с памятью и адекватностью, себе.
– Что все-таки она должна вспомнить? – в который раз спросил Кирилл, и Марти закусила губу.
– Себя.
– А ты-то помнишь? – тепло шепнул он и поцеловал ее в щеку. Захотелось вырваться и толкнуть его.
– Да, – только и сказала Марти, отстраняясь очень мягко. – Да, Крыси, да. И хватит уже расходовать бензин. Проваливай.
Но Кирилл все не садился в салон и все держал ее за руку, не давал даже подальше отойти. Буравил глазами, покусывал губы и словно искал еще какие-то слова. Наконец нашел – и, не улыбаясь, не разжимая пальцев, сказал напрямик:
– Я думал, ты будешь меня удерживать. Хотя бы пока не завершится расследование.
Марти сказала единственную правду, которая была у них общей и которую никому не удалось стереть.
– Я не Крот, чтобы висеть на твоих ногах. Я не Квак, чтобы попасть в неприятности, как только ты отвернешься.
– И тебе нравятся Странники, а еще Барсуки, – закончил он сам. Пальцы наконец разжались.
– Да, – кивнула Марти, и он открыл дверцу. – Именно так. Но ты пиши мне, каждый день. И будем гонять паладинов. Охотиться на ордынцев. И все такое. Вот видишь, как низко я пала?
Кирилл улыбнулся. Но искорки тревоги все еще можно было увидеть в его глазах.
– Если Вячеслав Александрович придет в себя и что-то скажет, я сразу напишу вам всем.
– Не всем, – на всякий случай попросила Марти. – Мне и Нике. Рыкову не пиши.
Кирилл посмотрел на нее цепко, задумчиво, с сомнением и все-таки кивнул.
– Осторожнее с ним.
Сложно сказать, что он имел в виду.
– Не ревнуй, – поддразнила Марти, и он тут же состроил ей рожу. А вскоре любимая, ставшая почти родной серебристая «хонда» выехала со двора.
Начинался дождь. Марти медленно пошла в ту же сторону, поправляя сломанную спицу. Ей давно пора было поменять зонтик. И свою гребаную жизнь.
Центр привычно не спал: светились витрины, спешили люди, прячась под цветными зонтами и дождевиками. Много туристов: симпатичные азиаты в больших очках, улыбчивые итальянцы, гордые немцы с фирменными рюкзаками; сверкающие глазами провинциалы с югов и северов. Точно туристы: легко было отличить по оживленным взглядам. Остальные привыкли к Москве, она была словно увядающая жена: как бы ни принаряжалась и как бы ей ни шел моросящий дождь, жители ее упорно не замечали.
Марти смешалась с толпой и двинулась к метро. Заверещал мобильник, и она бездумно нажала кнопку приема. Может, Крыс уже соскучился? Или вовсе передумал? Ха. Она ему всыплет. Похоже, он и так слишком долго откладывал планы, а Рей там, между прочим, зашивается без обещанного помощника. Но звонил, конечно, не Кирилл.
– Привет, Марти, – зазвенел голос Аси. – Ты как? Можно я к тебе зайду?
Марти молчала: ею, вот прямо сейчас, овладел вдруг приступ чудовищной усталости. За это она себя ненавидела. Ася, уже неувереннее, продолжила:
– У нас опять пробки выбило. Мне страшновато одной. И лучше выйти на улицу, чем тут торчать. Я…
– Меня нет, – наконец ответила Марти, удивляясь, как плохо слушается голос. – В смысле, дома нет.
– Опять влезли куда-то с Крысом? – мрачно спросила Ася. – На трупы смотрите?
– Нет.
– Вру-ушка! У тебя же загробный голос!
Еще недавно Марти порадовалась бы, что Ася более-менее бодра, что пытается шутить, что соскучилась и просится в гости. А сейчас хотелось отсоединиться, а может, и разъяснить подруге ситуацию отборным матом или хотя бы простым человеческим «Ась, мне очень грустно, на двоих меня не хватит». Но Марти только вздохнула, выбралась из толпы, чтобы не быть снесенной в подземку, и привалилась к стене рядом с банком.
– Ась, Кирилл уехал во Францию, на стажировку. Если ты забыла.
«А ведь ты забыла. Хотя сама подписала ему книжку на прощание».
– Что? – удивилась подруга. – А, ой, точно, он говорил…
– Да. Уехал. А мы все вместе не попрощались, – продолжала Марти, испытывая внезапно какое-то мерзкое удовлетворение. – Ну, может, и к лучшему: меньше соплей.
– Все из-за меня… опять…
Этот ее дрожащий голосок и уловимые даже в устной речи многоточия. Марти спохватилась и дала себе мысленную оплеуху: да что она взбеленилась? Ася ни в чем не виновата, разве что в том, что мотала всем нервы в последние недели. Да и в этом не виновата, мотала она их прежде всего себе самой, и не потому, что ей так захотелось. Стоило бы поставить себя на ее место. Вряд ли Марти была бы приятным собеседником и… как там она сама приложила бедную Сашку? «Беспроблемным другом»?
– Если хочешь увидеться, – Марти постаралась смягчить интонацию, – встретимся в «Бараньем клыке», попьем вина. Если не хочешь туда, зажги дома свечи.
– Зачем? – удивилась Ася.
– Чтоб пробки на место встали, это же закон подлости! Ай! – Марти задел плечом лохматый парень с розовым зонтиком и проскользнул мимо. – Пока.
– Пока… – грустно откликнулась подруга и отключилась первой.
Она не придет в бар. Это было ясно.
Марти пошла быстрее. Мир вдруг показался невыносимо, нереалистично ярким. Может, так всегда бывает, когда от этого мира откалывается важный кусочек.
Когда голова забита чем-то, приносящим боль, мозг строит защитный барьер. Целую стену, и это не просто стена. Она в щупальцах, которые хватают все, что только может тебя отвлечь. Каждая деталь мира, звук, запах с особенной силой впечатываются в сознание. Все ради одного: отвлекись, отвлекись, ты ничего уже не исправишь. Все идет так, как идет. Так, как должно.
Вот красивый дом, Макс, смотри, его построил знаменитый купец для своей сестры и там, говорят, десять ванных комнат.
Вот идет тетенька в платье в слоника, и слоников на платье шестнадцать.
Вот малыш в зеленом в лужу прыгнул, а вот голубь, который похож на далматинца своим оперением.
Вот, вот, вот. А вот…
Рядом притормозил знакомый автомобиль, а из тонированного окна выглянул знакомый следователь. Марти готова была заплакать: не хватало только его, чтобы вечер стал еще поганее, поганым окончательно и бесповоротно. Кто, кто, черт возьми, над ней издевался? Какие злобные духи Вселенной? Даже рожи ректора поблизости не видать.
– Вы, – прохрипела она, вжимаясь в стену. Тщетно: сквозь кирпичи проходить Марти не умела.
Нелегко оказалось забыть, как они расстались в последний раз. Смутный стыд по-прежнему не давал покоя. Стыд был второй причиной поменьше лезть в «шахматное дело» в последние недели: так Марти удавалось избегать Рыкова. До сегодняшнего дня.
– Вечер добрый. – Он оглядел ее с головы до ног. – Прогуливаетесь? Или чего другое, учитывая, что это Тверская?
Он говорил как ни в чем не бывало, вполне мирно, пусть и пытался вернуть хотя бы одну из полученных у порога ОВД шпилек. Марти это устраивало: можно было тоже включить обычное острословие. Она дернула плечом, встретила взгляд и наконец отступила от стены.
– О, свежий юморок девяностых… Я дороговата. А вы, видимо, спешите с работы. – Это она почти пропела. – Хорошая машина, давно хочу сказать. А у папы «Лада», хотя под ним целый ОВД.
Рыков снисходительно улыбнулся. Наверное, ему и не такое говорили те, кто ему завидовал, или те, кого он бесил. И скорее всего, ему было плевать.
– Я тоже не беру борзыми щенками. – Он опустил стекло ниже и метко отправил окурок в урну у остановки. – Может, вас подвезти? Дождь-то мощный.
Общаться не хотелось. А может, немного и хотелось, но кое-что мешало. Например, тщетные попытки понять по лицу, помнит ли Рыков вообще столкновение на пороге ОВД? Было ли оно действительно отвратительным? Может, все ее фразочки для него – как с гуся вода? Кстати о воде, волосы-то намокли. Да и в туфлях хлюпало.
– Марина? Ау.
Она вздрогнула и поморщилась, поправляя:
– Марти.
– Что?
– Меня зовут Марти. Мартина.
Зря: он только вытаращился, будто не слышал большей чуши.
– Не впервые слышу, но… кто же вас так зовет?
«Те, кто мной дорожит». Такой должен был быть ответ, но Марти сказала:
– Я.
Он озадаченно потер щетину, и Марти вполне его понимала: она тоже опешила бы от таких претензий. Рыков все-таки был, как ни крути, законником, не самого низкого ранга бюрократом. Имена для него существовали только те, которые значились в официальных документах, никаких подростковых кличек.
– Так что, Мартина, или как вы хотите? У меня вообще-то тут машина простаивает…
Уступил. И от этого пробрал озноб.
Марти уже даже не прикидывала, считать ли следователя, с которым N раз поругалась на месте преступления, а потом разок странно поговорила, малознакомым и потенциально опасным мужчиной. Не вспоминала, как он пару раз едва ли не за шкирку пытался выдворить ее из отдела на глазах у Ники. Марти просто решила. И плевать. Да в конце концов, что самое страшное может случиться? Ее насильно потащат в койку? Пусть. Сейчас она именно в том состоянии, когда может сделать что угодно, сказать что угодно, лечь с кем угодно: сам черт не брат. Бояться больше нечего и не за что.
– Ладно, везите. – Она обошла машину, открыла дверцу и села рядом с Рыковым. – На Белорусский вокзал.
– Уезжаете? – вроде он правда удивился, поднял левую бровь.
– Хочу выпить. – Она сбросила короткую кожанку и оправила платье.
– Это многое мне объяснило, – прокомментировал он, трогаясь с места.
Сев поудобнее, Марти ненадолго сомкнула ресницы.
Сначала они ехали молча, через бесконечную череду цветных огней. В салоне пахло водорослями – не трупниной. Глухо пела Марлен Дитрих, странно, что не блатняк. Марти все еще напрягалась, да и Рыков наверняка жалел, что проявил такую учтивость. О чем было разговаривать? С такой разницей в возрасте, с таким оправданным непониманием друг друга? Марти все еще его проклинала: как, как столкнулись, почему? Хотелось затвориться в себе и ни к кому не выходить, точно – не к нему. Но тут она услышала его голос, и пришлось открыть глаза.