Марти молчала, потому что не знала, как тут помогают. Зато ей вспоминался Обливиэйт, заклинание из «Гарри Поттера», – наверное, оно действовало примерно так же. Вот только там ложные воспоминания накладывались поверх правдивых, а здесь ложь просто легла на пустоту; образовала слой тонких цветных стеклышек, но вдарь по ним кулаком – распадутся.
– И жизнь, – пробормотал Рыков. – Все та же. Просто матросы с иными лицами. И появилась на палубе девушка. Вы. – Его улыбка стала вдруг почти нежной, тревожной. – Слушайте. Прыгайте-ка за борт, пока не поздно. А то я и вас куда-то утащу.
Марти и самой захотелось отстраниться, когда он подался к ней, но она как окаменела. Окаменела, и они смотрели друг на друга, смотрели, смотрели, не отводя глаз.
Страшно стало не сразу. Марти была скорее какой-то околдованной, плохо соображала. Это потом острые слова нашли ее, не врезались, а вонзились в рассудок пилой. Слова, прошептанные знакомым насмешливым голосом.
Спасибо, моя Лидс! А теперь скажи «Битлджюс, Битлджюс, Битлджюс!»
– Марти?
Рыков не касался ее, только по-прежнему вглядывался. Наверное, думал, что сейчас заорет, убежит или велит Зиновию вызывать дурку. А Марти подумала: вот бы он шутил. Вот бы просто подыгрывал, чтобы потом оскорбить, как обычно. Вот бы. Вот бы. Вот бы. Тогда он был бы в безопасности, потому что тогда оказалось бы, что она ошиблась. Но он не подыгрывал. А Марти не ошиблась. У Зиновия в динамиках заиграло:
Shake, shake, shake, Senora,
Shake your body line…
Пьяные клиенты заворчали: латинос била по их размякшим мозгам.
Первая мысль, Макс, была – срочно уходить. Вторая: чушь, такую ошибку делают во всех ужастиках, и к концу в живых не остается ни одного героя. Нет, уходить нельзя. Здесь людно, дежурит милиция, освещен каждый коридор. Маньяк не нападет там, где куча народу, где Зиновий, дробовик и выпивохи с крепкими кулаками. Даже если маньяк – демон.
Я молодец. Но я забыла о том, что не все герои ужастиков разбегаются сразу. Некоторые пытаются быть умными, просто у них не получается. Я – такая. Одна из тех бессчетных героинь, у которых ничего не вышло.
– Знаете, – все-таки выдавила Мартина. – Ваша история…
– Напугала вас до печенок? – предположил Рыков все с той же каменно-нежной усмешкой. – У нее много редакций. Например, где я убиваю возлюбленную. Или где бросаю в беде тонущий корабль. Я чертовски популярен.
– Нет. – Сказать это оказалось удивительно легко. – Я никогда вас не боялась. И никогда не верила в другие редакции.
Он не смог скрыть удивления, даже подался еще ближе. Марти, выдохнув, тихо продолжила:
– У каждой жизни, легендарной или нет, много редакций. Но я чувствую, какая настоящая. Та, где вы просто шли вперед и не хотели сдаваться. Та, где…
– Где из-за гордости потерял людей, которые были со мной, – кивнул он. – Да, Марти. Именно так. Мне хотелось в те земли. Проложить путь. Назвать его своим именем. Возможно, и завоевать, создать что-то вроде Тортуги.
– Вы все равно всегда казались мне удивительным человеком.
– В самую худшую сторону.
Марти невольно усмехнулась:
– Может быть. Но проклятия вы не заслужили. Если ваши ошибки считать такими страшными, то вечно скитаться по морям должна половина населения Земли.
Рыков поднял брови, и Марти вдруг поняла, что это выражение его лица – привычное – представляется, стоит зажмуриться. Оно отличалось от обычного – жесткого, сосредоточенно-угрюмого. Исполосованный ветрами человек в такие мгновения пропадал, на его месте появлялся другой. Кто-то, кому дали второй шанс. Кто-то, снова умеющий удивляться и радоваться. И кто-то, кто, возможно, действительно прожил хоть какой-то кусочек новой маленькой жизни – с шахматами и пионерским горном, с Остапом Бендером, Алефом и родителями-профессорами. С девяностыми. Карьерой, дорогими сигаретами и железной верой: все маньяки будут сидеть в тюрьме.
– А вы добрее, чем кажетесь, – медленно произнес он. – Никогда бы не подумал. Слушайте… не расстраивайтесь, когда я сдохну, ладно? Не такая потеря. Я уже нашел того, кому можно передать дело. Жаль, нельзя Левицкого. Но…
Марти выдохнула, снова протянула руку, коснулась щеки Рыкова. Со щеки рука скользнула на шею, оттуда – легла на сердце. Не билось. По-прежнему. Рыков покачал головой. Несколько русых прядей упало на его лоб.
Senora, she's a sensation
The reason for aviation
And fellas, you got to watch it
When she wind up, she bottom,
She go like a rocket!
Песня надрывалась над залом. Кто-то пытался подпевать заплетающимся языком. Марти хотелось зажать уши, но еще больше хотелось ударить Рыкова; невыносимо хотелось, а может, даже впиться ногтями ему в лицо за эту безнадегу, за это бессилие. Хотелось кричать и визжать, чтобы все увидели, чтобы сбежались, чтобы столпились плотным кольцом… Чтобы защитили.
Но она поступила иначе.
– Проклятья, говорите? К черту проклятья. Я – настоящее.
И она, сев вплотную, поцеловала его. Разве не так снимают проклятья?
Он вздрогнул, а потом вдруг судорожно, крепко обнял ее, зарываясь пальцами в волосы. Он больше не был ледяным; наоборот, Марти словно упала в горячую бездну. Запах моря, тяжелый и мертвый, безнадежно мертвый, как мертва была большая часть его памяти, обступил со всех сторон. Сколько же всего он не делал никогда; сколько не делал давно, но целоваться он умел. Кололся щетиной, царапался сухой обветренностью губ, каждым вдохом – забирал часть ее дыхания, отдавая взамен другое. Ей казалось: море из его сердца переливается в ее сердце – пустое. И заполняет. Утонуть бы, спрятаться, но она не успела. Шторм утих. Швырнул их на берег.
– Едем отсюда. Скорее.
Он отстранился и поднялся. В зале уже не играла музыка. И все посетители казались какими-то… осоловелыми? Двигались медленно. Будто под водой. Не пили.
– Нет… – начала было Мартина, но осеклась.
Вид у Рыкова был встревоженный. Он вытащил из кобуры пистолет и схватил Марти за руку. Она ни о чем не спросила, тоже почувствовала: что-то поменялось. Поменялось так, как не менялось еще никогда; как не было ни на одном из мест преступления. Ведь преступление пока не совершилось. Оно только кралось к вокзалу.
Голоса посетителей тоже зазвучали будто сквозь воду. Движение замедлилось, даже идти было тяжело, и все же Марти позволяла Рыкову тащить ее к выходу. Ее гнал самый настоящий животный ужас. Она готовилась и ждала, но оказалась совсем не готова. От мысли, кто надвигается, ее трясло, и невольно она постоянно бросала взгляды на тени от предметов. Такие черные. Такие густые. Шевелящиеся. Свет мигнул лиловым. Раз-два.
Марти окликнули; она обернулась. Зиновий жестом просил ее подойти – наверное, забеспокоился, собирался уточнить, все ли нормально.
– Жду в коридоре, – бросил Рыков и скрылся за портьерой.
Марти вернулась к стойке и, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, заговорила:
– Я в порядке. Что-то нужно?
– Чтобы вы были поразумнее, – негромко ответил бармен и протянул ей желтую бутылку. – А это Серпентинке. Пусть порадуется, совсем она скисла.
В коридоре что-то грохнуло. Радонский поморщился:
– Опять дерутся, уроды. Прибью. Так передашь Асе?
– Спасибо, передам. – Марти развернулась, но Зиновий заговорил снова:
– Тебе правда хочется знать про белую половину доски?
Она удивленно кивнула. Он нахмурился:
– Белые всегда остаются неизвестными. Не ищи их, они сами тебя найдут.
Марти пристально вгляделась в крупное лицо с густыми бровями.
– Что ты имеешь в виду? – Доходило запоздало. – Ты что-то знаешь про дело? Информаторы знают?..
Зиновий мотнул головой.
– Я-то не белый. Мне откуда знать.
Марти невольно усмехнулась: ей даже как-то стало поспокойнее от странной беседы в стиле «Страны чудес». В шутку она пригрозила:
– Ментов натравлю, темнишь. Папу позову.
Зиновий радостно оскалился:
– Ментам рад буду! Давай, клиентов новых не было давно. Рожи все приелись.
Марти засмеялась уже в голос и махнула рукой, повернулась и пошла к выходу. С удивлением отметила: за пару минут все поменялось. В воздухе снова все нормально; никакой тревоги; посетители машут руками, вопят. И музыка – шансон, ничего необычного. «Девушку из маленькой таверны…»
– Прости.
Она обернулась. Зиновий болтал с носильщиком. Марти опять пошла вперед.
Динамики стонали. Тени от предметов потеряли устрашающую глубину. Нормально звучали голоса – пьяные, бодрые. В потолочном окне приветливо сияла луна.
– Я должен был тебя уберечь. Хоть тебя.
В этот раз она не оборачивалась. Просто отодвинула черную бархатную портьеру и наступила в огромную, теплую красную лужу.
Кап. Кап. Кап.
Кровь залила все, даже стены и потолок; неестественно дымилась на тусклых лампах и капала оттуда. Пистолет валялся на полу вместе с так и не выпустившей его рукой, у самой портьеры. Знакомая фигура – точнее, лоскуты и ошметки, которыми она стала, – скорчилась у стены, метрах в трех. Марти выронила бутылку с лимонным ликером. Кровь у ног чавкнула будто болото. Откуда столько? Откуда?..
Неподалеку от Рыкова в крови лежал огромный черный зверь с непропорционально длинным телом. Его агония уже заканчивалась, лишь конвульсивно дергалась задняя лапа. Бешеные глаза слабо блеснули. Ослепительно вспыхнули багровым. Лиловым. Погасли.
Больше в коридоре не было никого.
Мне так страшно, Макс. Мне так жаль, Макс.
Я тебя ненавижу, Макс. Ведь я знаю, кто это сделал.
Рублик проснулся и потянул носом душный воздух. Была ночь, в доме все крепко спали. Щенок принюхался: кровь. Сильно, сильнее, чем когда-либо, пахло кровью. Поскуливая от страха, Рублик выбрался из коробки и, цокая когтями по паркету, побрел в комнату хозяйки. Там всегда было теплее. Спокойнее. Лучше.