Отец и сын засмеялись. Датчики у койки надсадно запищали. Картинка померкла.
…На кладбище не плакал никто, только сама тишина. Рыжий мужчина в гробу будто спал. Одна его рука прижимала к груди карту звездного неба.
Миро улыбнулся Дэну; кажется, хотел сказать что-то, но тут упал как подрубленный. Снова дикий контраст – светлая рубашка, измазанный черной краской асфальт. Над астрономом стоял Белый Драгун с занесенной саблей и отрешенно смотрел, как клетку заливает кровь. Дэн подумал: хорошо, что Саша упала раньше. Оксана Леонова убила ее почти сразу после того, как умерли, так и не расцепив рук, сестры-ведьмы. Леонова уже лежала и сама – гордая, холодная, похожая на мертвую Клеопатру. Над ней стоял с тяжелым куском арматуры Сизиф.
– Сына! – А это голос не из прошлого. Это Штольц словно сбросил с себя морок и, волоча ядро, неуклюже попытался добраться до Миро.
Не добрался. Сделал другое. Легко поднял цепь с ядром, крутанул – и врезал Драгуну – Нагарину – по черепу, расколов его, как глину. Извозчик упал. У него снова не было головы.
– Тварь продажная! – рявкнул Валаар, над его рукой вспыхнуло лиловое пламя и ударило старшего Штольца в спину. Вся доска вдруг затряслась. Дэн понял: свои. Нельзя убивать своих. И увидел, как засмеялся таинственный Лорд. – А ты заткнись!
Видели ли фигуры, что происходит? Или сплетенные реальности существовали только для Дэна, а остальные просто заново проживали жизни, не замечая друг друга? «Ему ты глаза не завяжешь». Точно радуясь, что о нем вспомнили, голос странного парня с черными растрепанными волосами и розовым зонтом снова заполнил сознание.
– А знаешь, чем игра в шахматы отличается от игры в людей? Нет? Это же просто! Шахматы могут быть из дерева, камня, пластмассы. Некоторые даже используют конфеты или водочные стопки. Неважно! А вот когда играешь людьми, победа зависит от того, кого поставишь на доску, из чего этот кто-то будет сделан. Ошибешься – проиграешь. Или умрешь… но ты не умрешь. И никто. Больше – нет, нет, нет…
Голос затих вместе с миром вокруг. Дэн знал: площадка усеяна трупами; знал, не открывая глаз. Истории кончились, фигуры больше не были нужны, значит, их пора убирать.
Но когда он сам успел сделать очередной ход? Под его ладонями что-то хрипело и билось; это так резало слух, что Дэн крепче сжал пальцы, безотчетно стискивал до тех пор, пока удары не прекратились. Тогда он открыл глаза и разжал руки. Перед ним на клетку рухнула чужая королева, в светлых волосах которой темнела корона-цепь.
…Маленькая блондинка с высокими хвостиками просила у мамы игрушечный синтезатор. Тыкала в него пальчиком и пищала, пищала, пищала, но мама резко схватила ее за руку и поволокла к коробке с уцененными куклами. Все они были белокожими блондинками. А малышка очень хотела брюнетку-афроамериканку.
…Девочка постарше, с хвостиками пониже, висла на крупном, сутулом, рыжеусом папе: просилась в кузов большого грузовика, хоть раз посмотреть, как он «работает работу» – но папа ухватил ее за подмышки, поставил на место – и, не поцеловав, с невероятной для такого веса прытью скакнул в кабину. Машина сердито чихнула на девочку темным дымом и, вонюче громыхая, поехала прочь.
…Девочка еще чуть старше, с хвостиками еще ниже, сидела с коляской во дворе. Легонько катала ее, а потом, посмотрев на часы сидящей рядом мамы, тихо сказала:
– Через пять минут «Бэтмен» по СТС… можно ты полчасика без меня?
Мама – такая же светловолосая, но с мальчишеской стрижкой – поморщилась:
– Это где мужик в костюме упыря прыгает по стенам? Ох, Ась… ну ты ради него нас бросишь, что ли? Смотри, погода какая, солнышко!
– Он мне очень нравится, – пробормотала девочка, но мама не отставала:
– Бросишь? А если Лина проснется? Я ее не могу быстро успокоить… все опять смотреть будут, будто я виновата, что она визжит хуже свиньи.
Девочка молчала.
– Я тебе этот канал настраивала… настроила на свою голову. Никакой помощи, вечно эти твои мультяшки.
– Хорошо. – Девочка, привставшая было, села. – Посидим.
…Девочка лет одиннадцати рассматривала крупного добродушного мальчика, с которым села за парту. Дорогие джинсы и фирменная майка, красивые электронные часы, но главное – добрые глаза. Он тоже рассматривал девочку, а она стискивала кулаками понурые хвостики, чтобы спрятать от взгляда уродские розовые резинки с пластмассовыми кошачьими мордочками. Девочка всегда ненавидела этих китайских кошек, больше – только Микки-Мауса. Но «взрослые» резинки с металлическими сердечками и стразами стоили на двадцать рублей дороже.
– Я Ася, – зачем-то представилась она, хотя ее уже познакомили с классом.
– А я Петух, – радостным шепотом сообщил мальчик, осторожно огляделся на предмет коварной училки и спросил: – А ты «Бэтмена» случайно не смотришь?..
…Девочка лет двенадцати, с непривычно распущенными волосами, смотрелась в зеркало, а две ее ровесницы – черноволосые и зеленоглазые, как сестры, одна кудрявая, вторая лохматая – делали ей макияж. Одна подводила глаза, вторая красила губы.
– Тебе идет персиковый, – сказала восхищенно кудрявая.
– И перламутровые тени, – добавила лохматая. – А давай ты всегда будешь так ходить? В Орифлейме можешь такие же заказать! Это прям твой стиль!
– Не смогу… – Девочка отвела глаза. – Мне и незачем… хотя красиво.
Ее подружки понимающе переглянулись. Розовые резинки лежали на столе рядом. Пластмассовые кошечки смотрели злобно и надуто.
– Это твой стиль, – повторила кудрявая и протянула девочке тюбик помады. – А мне не идет, все равно хотела выкинуть. Мне темное идет, у меня большие губы.
– А мне синие тени идут, – сказала лохматая и протянула коробочку. – Тут все цвета не мои, нежные слишком. Мне их в подарок положили, они бесплатные. Бери.
Девочка упрямо замотала головой. Тогда лохматая взяла маникюрные ножницы, одну розовую резинку и угрожающе защелкала стальными концами в воздухе.
– Нет, нет! – всполошилась девочка. – Не трогай! Мама убьет, это…
Лохматая коварно ухмыльнулась:
– Тогда бери тени. И помаду. Бери, пока тушь не всучили.
И девочка сдалась.
…Девочка лет четырнадцати сидела на балконе и перебирала печатные страницы. Всего шесть глав, а стопень толщиной с кирпич. В трубку радиотелефона она говорила:
– Прочитала. Понравилось. Я тебе тут немного ошибки поправила и написала вопросы. Мне… не всегда понятно, почему персонажи так себя ведут. Потому что они так себя ведут у Толкина? Но ты не Толкин… Ты Макс. И герои у тебя другие. Нет-нет, мне правда понравилось. Только надо поработать.
Страницы все были в синих пометках. Девочка глядела на них и нежно улыбалась.
…Девочка лет шестнадцати склонялась к подруге с зеленой лентой в волосах и шептала:
– Да, вдруг получится? Ну… книга. Менделеев благодаря сну сделал таблицу, которой мучает весь мир, а мы можем сделать сборник.
– Которой будут мучиться школьники, когда она станет классикой? – подруга прыснула. – Ну ты даешь, Аська! А если никому она на фиг не будет нужна?
Девочка помедлила. А потом упрямо улыбнулась:
– Ну… нам же будет? Разве это не главное? Я очень хочу попробовать. Но одна боюсь.
Глаза подруги округлились. Она подергала себя за хвостик ленты, сморщила нос, осмотрелась и шепнула:
– Знаешь… вообще я тоже. Давай бояться вместе?
– Как Котенок Гав и Щенок Шарик. – И девочка под столом взяла подругу за руку.
В детстве она так не делала: папа руку обычно не давал, а мама – только если сама цапала за запястье, больно цапала, и сразу дергала, и тащила. Друзья же давали руку всегда, да еще улыбались. И это было здорово – сплести ладошку с ладошкой подруги или пальцы с пальцами Макса. Правда, девочке казалось, что так – все время хватаясь за кого-то – она никогда не вырастет. Но пока это было неважно.
…Девочка лет семнадцати смотрела «Бэтмена» по СТС и плакала. У нее изменилось все: город и школа, квартира и улица; выросла грудь; появились друзья; завелся парень; пропал парень. Но по каналу детства крутили все те же мультики – наверное, потому, что новые были каким-то ужасом. Иногда девочка хватала сотовый, набирала номер и слушала гудки. Трубку не брали. Не взяли ни разу. Только когда «Бэтмен» кончился, в сотовом ласково прошептали:
– Привет, Асёна. Да… вот такой вот я дурак.
Секунды три девочка молчала, а потом прошептала:
– Я без тебя не смогу.
И не смогла.
Девочка оттолкнула все протянутые к ней руки, потому что одну, самую важную, протягивали ей из сердца моря. Без нее остальные казались просто частью темного людского леса, корявыми ветвями разнопородных деревьев. Девочка отвернулась и побежала. Она искала море. А шесть деревьев людского леса повздыхали – да и потянулись к солнцу и небу.
Девочка не нашла море. Она бежала так долго, что заблудилась в чаще, где горели тысячи злых зеленых глаз. Сгустились тучи, стало темнеть, поднялся ветер – а девочку никто не искал, и ее тропа заросла. И только тогда девочка что-то поняла. Попыталась выйти. Ветки показали ей путь. Но уже росли слишком высоко.
Девочка протянула руку лохматой подруге, но та не заметила: сражалась с призраком, да так исколола себя лиловыми цветами, что прикасаться было страшно.
Девочка протянула руку кудрявой подруге – но та, защелкивая на ком-то наручники и слушая чей-то мат, не повернула головы.
Девочка протянула руку рыжему ученому – но тот не видел, говорил по голографической связи с принцессой Леей, шептавшей: «Помоги мне, Оби-Ван Кеноби. Ты моя единственная надежда».
Девочка протянула руку светловолосому художнику – но тот шагнул в раму своей картины, полной прекрасных лиц.