[13]. Да?
Брат глубоко вздохнул. Похрустел широкими пальцами, помассировал виски. Когда он заговорил, тон был тусклее пыли на потолочных плинтусах.
– Как видишь, все настолько плохо. Зверь на свободе. И он тоже недалеко. Прорывается, ищет лазейки. Жертвы вспоминают его, чародеи тоже. Он вот-вот сможет ненадолго воплощаться, и я не знаю, что он тогда выкинет.
– Нагнетаешь? – фыркнул Зиновий, хотя желание выпить усилилось примерно вчетверо. – Нашел к кому идти. Сами намудрили со всеми этими прок…
– А твои отмороженные сотрудники за ним не уследили! У вас Ад или проходной двор?! – Бросив это, брат захлопнул ноутбук. Зиновий парировал упрек привычно:
– Половину моих «отмороженных» ты уволил сам. Это даже отражено в паре религий. – Он усмехнулся. – Ты отдаешь мне все кадры, которые тебя подвели, и ждешь, что они не подведут меня? Почему ты считаешь, что мне проще?
Таких «почему» за долгое существование Вселенной у них накопилось много, иногда сдержаться было невозможно. Но вопросы всегда оставались риторическими: заедались, запивались, замаливались, замалчивались – не более. До следующего дождя из падших ангелов, не умеющих даже составлять докладные записки.
Брат поднял руку, на которую снова села бабочка. Некоторое время задумчиво созерцал трепещущие крылья, затем снова вскинулся. Сам понимал, что наехал зря: можно подумать, его сотрудники не упускали опасных существ, не теряли информацию, не влюблялись в смертных, не попадались в ловушки. Офис есть офис. Все косяки общие.
– Белые, – сказал он, щурясь. – Есть идейки?
– Нет. – Это не был ответ. Зиновий сжал зубы. – Нет, ты не посмеешь. Лорд же…
– Почему нет? – Очень медленно брат поднялся. Тронул стопки – и они пропали. – Лорд, как вы его зовете, поймет, простит…
– Да он делает все, чтобы вестерны не сбывались! – Зиновий повысил голос. Под тихий хорал Баха к нему повернулось несколько голов. – Помяни мое слово, нет ничего чудовищнее вестернов! На Земле время того, что там творится, прошло. И…
– Время того, что там творится, – отрезал брат, – никогда не пройдет. Нигде. К сожалению. Видимо, плохо мы все работаем. Слышишь? – Он прикрыл глаза. Бах смолк, вместо него пришел Морриконе. И стало холодно до боли в ребрах. – Слышишь… но не бойся, фигуры придется расставлять еще долго.
– Я тебя!.. – начал Зиновий, но замолчал. Что, если разобраться, он мог возразить?
Когда-то Кальвера слишком хорошо их обоих обхитрил.
– Присматривай. Наблюдай. Береги. – Брат улыбнулся той улыбкой, за которую ему прощалось все, – и медленно растаял в воздухе. Но главная тема из «Хорошего, плохого, злого» продолжала играть.
Арка 2. Чайка, Принц и Монстры
Кто-то ищет себя годами, кто-то находит лет в десять. Как нашла я – помню хорошо, даже дату – эту. 13 июня ровно два года назад. Потом были документы в академию, и нормативы, и бесконечный срач с отцом… но сначала вот то 13 июня. Тогда я поняла две вещи:
В детстве я не была больной.
Взрослая я вот-вот сверну не туда.
Семилетняя Ника понимала: висящий на стуле халат – не монстр, отгрызающий головы, а стучащая в окно ветка – не лапа дракона. Еще лучше она понимала, что, когда вырастет, перестанет все это даже замечать, будет сразу засыпать без задних ног, зарывшись в подушку. Но какая разница, что будет потом? Ведь сейчас ей страшно. И кажется, ей не дадут повзрослеть. Те, кого съедают монстры, не взрослеют.
Ника впилась в одеяло, зажмурилась. Жаль, не спасет от скрежещущих ударов: ветка била о стекло, била, оставляя мокрые следы. Дождь шипел. Нет, рокотал. И даже в рокоте был слышен скрип, с которым открылась дверь. Нет, не дверь. Дверца шкафа. На щелку. Пока на щелку.
«Бред-бред-бред! – отстукивало у Ники в висках. – Нет. Нет. Нет».
Но щелка становилась все больше, и из нее лился недобрый лиловый свет. А потом в комнату начало забираться что-то – длинное, черное, со вздыбленной шерстью. Когти драли ковер на полосы. Рокот дождя тонул в низком рычании. Ника не могла закричать. Никогда не могла. Кто-то крал у нее голос. Всегда крал.
Постепенно существо, похожее на облезлого пса, меняло облик: выпрямлялось, вставало на две ноги. И вот это уже человек или что-то вроде: улыбается, наклоняется над кроватью – глаза вареные, кожа серая. С волос капает: вода и что-то красное, липкое.
Здр-равствуй…
Рот растянулся, пахнуло гнилым мясом. И у Ники прорезался голос:
– ААААААААААААААААААА!
Я видела тучу фильмов разной степени ужасности, ну где ребенка преследует монстр из шкафа, из-под кровати. С тучей разных концовок, где ребенок эту тварь побеждает, и где его сжирают, и где сжирают заодно его семью. Я таким засматривалась, и потому папа, когда я заорала ночью впервые, мне не поверил. Даже стал стыдить, типа: «Большая, в школу скоро, а ведешь себя как трехлетка». Я не осуждаю, сама бы офигела. И надо отдать ему должное, пару раз он даже влетал в комнату с табельным оружием (ха, надеюсь, не меня думал пристрелить). Но дверца шкафа всегда захлопывалась одновременно с тем, как распахивалась дверь в комнату. Ковер был цел.
Отец мне не верил, а еще у него был «сложный период принятия». Ну, того факта, что Марти не совсем обычная дочь не совсем обычной матери. Они с Владимиром Петровичем только три года как снова начали близко дружить, и «ведьминские делишки» папе не особо нравились. В хорошем настроении он звал тетю Веронику шарлатанкой, в плохом мог и затереть про сатанизм, хотя не так чтобы упарывался по религии. За глаза бухтел: понимал, что девать меня некуда, что к Марти я привязана, ну и что Лукин ему сломает челюсть, если такое услышит про свою ненаглядную. Короче, с друзьями папа был паинькой, а вот про «почистить квартиру от демонов» даже пикать не давал. Вместо этого тиснул меня к врачу. Ну а тот, ясно, выявил «легкую тревожность». Гладя меня по голове, сказал:
– Типично для этого возраста! Скоро в школу, волнуется ребенок. Попейте витаминчиков. И поменьше смотрите телевизор.
Он был добрый. Я даже поверила. Но это продолжалось. Лиловый свет, зверь, превращающийся в разлагающегося мертвеца, когтистые лапы, тянущиеся ко мне. Он ни разу ничего не сделал. Но мне было достаточно. На третью неделю мне выписали успокоительные посильнее, но и это не помогло.
Я долго не решалась, но в конце концов все же рассказала Марти. Упросила не впутывать маму: боялась, что если тетя Вероника начнет настаивать на помощи, наши семьи поссорятся. Просто попросила совета. И она, подумав, предложила:
– Попроси защиты от этой гадости. У кого-то хорошего. У Бога, например.
Марти не носила крестик, я тоже, и о Боге мы не разговаривали. Я не знаю, что дернуло меня за язык спросить:
– А он точно есть? Вы верите?
Марти пожала плечами и удивила меня еще больше:
– Ну, да, как и все белые ведьмы. – Она помедлила. – Нет, мы не уверены, что он просто добрый бородатый дядечка, думаю, он и сердиться может, но…
– Не хочу ему ябедничать. – Тут я, кажется, покраснела как рак. А Марти расхохоталась.
– И не ябедничай! Просто… ну пообещай что-нибудь, не знаю. Быть хорошей. Помогать другим. – Она сделала страшные глаза. – Нести справедливость! Ты и так все это делаешь.
– А так будет похоже на какой-то торг, – с сомнением возразила я. – «Я съем кашу, если ты купишь мне шоколадку».
– Мне больше нравится, – важно заявила Марти, – «Я куплю шоколадку тебе, а ты – мне». Равнозначные вещи. А иначе какая-то глупость.
В этом был смысл. И я решила попробовать.
Тварь пришла в следующую же ночь, хотя я заклеила шкаф скотчем. Обратилась, нависла и будто почуяла, что я что-то придумала: зарычала громче, вдруг посмела схватить когтистыми пальцами за лицо.
– Хорошенькая девочка… дай поцелую?
Я сжалась, но открыла глаза, хотя обычно жмурилась поскорее. Не в этот раз. Я пялилась, пялилась в мерцающие глазницы, не дергалась и не морщилась, хотя оно все ниже наклонялось и все сильнее воняло. Я понимала, что меня сейчас вырвет какао, которое я на ночь выпила, но я упорно, остервенело повторяла про себя:
«Послушай, я не самый бесполезный ребенок. Послушай, я же так стараюсь. Послушай, как он смеет меня трогать? Помоги… спаси… и я буду делать так, чтобы никто не смел тронуть никого. Клянусь. Клянусь».
Тварь почти коснулась синюшными разлагающимися губами моих губ, когти впились мне в виски, точно она собралась сдавить мой череп. Но тут я увидела это – ослепительную солнечную вспышку под потолком. И кажется, чьи-то светлые спокойные глаза в пустоте. Из этой пустоты мне ободряюще улыбнулись и… я осталась одна. С удивительно спокойным сердцем.
Следующие девять лет меня не беспокоили. Я вообще забыла о тех кошмарах. Вспомнила один раз – классе в 8-м, когда мы гуляли возле заброшки, Санька влезла на карниз и в одном из окон ей померещилась чудовищная собака с широкой улыбкой. Я тогда много думала. Пыталась понять, могла ли это быть моя тварь. Отмахивалась от этой мысли: нет, конечно.
Вроде я жила так, как обещала: всем помогала, за всеми присматривала. Но что-то шло неправильно, я сама чувствовала. Когда, например, открывала сайт своего будущего факультета в университете печати. Или видела в криминальных передачах жестокие убийства. Я все лучше понимала, что не хочу писать об этом, даже так храбро и сильно, как Политковская. Нет. Я хочу уничтожать тех, кто убивает таких, как Анна. Она потрясающая, и ее однажды могут убить, как Хлебникова[14]. Уже пытаются.
Не говоря уже о стариках, бездомных и детях, чьи смерти даже не будут громко расследовать. Таким оно было – мое «купить шоколадку тому, кто уже купил ее тебе». Но приняла я это не сразу. Только после одного сна.