Но главное, чего он боялся, – что девочка-хорек не только проживет не свою жизнь, но и умрет не своей смертью. Поэтому когда «приморская птичка» наконец настигла его самого, он хотел одного: погибнуть, прежде чем его маленькая подружка вернется домой.
Он упал прямо на улице, во дворе у Рея. Последней мыслью было: «Я же проспал три с половиной часа – это много». Еще он успел вскинуть руку к лицу, где утром появилось одно крошечное красное пятно. Когда он очнулся, уже смеркалось, а вокруг остро и привычно пахло ментолом и серой. В ушах отдался резкий стук: Рей опустил градусник на стол.
– Тридцать девять и пять, – сказал он, когда их глаза встретились.
Кирилл огляделся и увидел серые обои. Значит, лежал в доме, который уже почти считал своим. Неудивительно: койки в больнице почти закончились. Все врачи уходили болеть – или умирать – домой.
– Ну вот она и клюнула меня, – в горле будто хорошенько поскребли наждачкой. – Сильно? В смысле, я весь в гное? Красивым умру?
Он не мог понять этого, потому что не чувствовал лица. Не мог поднять руки, пощупать кожу: тело ломило, как при забористом гриппе. Сценарий Луи. Сверхбыстрый прогресс. Но дышалось пока нормально. Рей не отвечал, не отводил глаз. То, что читалось на его осунувшемся лице, пугало намного больше, чем сам этот внезапный факт: «Похоже, кино вот-вот кончится».
– Кирилл, не… – он потянулся навстречу. Пришлось собрать силы, чтобы отпрянуть.
– Вы в городе еще пригодитесь. И наденьте, ради всего святого, респиратор.
Мальчик-крыса не был храбрым по-настоящему, и в ту ночь он это понял. Он боялся, ужасно боялся, что родители получат назад только труп. Что золотой лев, и белая кошечка, и медовая куница, и все остальные вообще не будут знать подробно о том, что с этим трупом произошло. Одно радовало: что девочка-хорек сегодня много-много работает и вернется поздно. А может, решит сразу отправиться на пляж, чтобы разбивать грудью шторм. Поэтому он улыбался крысе-страннику, как мог, хотя видел теперь только его золотисто-карие глаза. Не похожие больше ни на чьи глаза в мире.
Он проснулся ближе к одиннадцати вечера, умирая от жажды, но выпить воды уже не смог. Она сразу пошла назад, задушил кашель, и Кирилл буквально вжался в стену, повторив Рею то, что и днем:
– Не приближайтесь лишний раз, мало ли.
Как бешеное животное, которое само осознает, что у него большие проблемы, и из последних сил вешает на шею табличку «Не гладить, не кормить». Рей вряд ли сидел рядом все это время; наверняка выезжал поработать хотя бы на пару часов, но сейчас казалось, что с первого чудовищного пробуждения Крыса он даже позы не менял. Низко опустил голову, занавесился волосами, сцепил руки. Острый запах ментола, смешанный с химозой, продолжал витать в воздухе.
Противовоспалительная мазь, задействованная вовремя, иногда купировала абсцессы, иногда нет. От едкой вони из уголка глаза Кирилла потекла слеза. Он вдохнул в очередной раз – и в груди закипело, точно кровь пыталась разорвать сосуды. Рей, больше не слушая приказ не приближаться, протянул руку и провел по горлу Крыса. Тот скривился от боли, поймал скрытую перчаткой руку и удержал в своей – ничего не мог сделать, проигрывал бой с самим собой. Смуглая ладонь тут же сжалась в ответ.
– Знаю. Распухают.
– Кирилл, я… – но у него, конечно, не было слов. Он понимал: Кирилл – не Кристин, которой становилось спокойнее, стоило серьезному взрослому доктору подарить ей улыбку.
– Мы сто раз уже видели. Главное… – В замке задребезжал ключ. – Поздно.
Мальчик-крыса сразу, привычно, почувствовал свою девочку-хорька всем сердцем. Ведь они даже по-настоящему влюблены никогда не были, скорее понимали, что им с их странными нравами влюбляться особенно не в кого. Так почему не держаться друг за друга до лучших или до худших времен? Ведь они были не тиграми, мечтающими о дрессировщиках; не сомами, ищущими надежное днище корабля, и не хрупкими ползучими розами, нуждающимися в оградах. Они были крысой и хорьком. Они просто знали, что вдвоем веселее. Интереснее. И реже бывает холодно. И теперь, даже находясь порознь, всегда чувствовали, когда кто-то из них замерзал.
Марти стояла в дверях. В правой руке она сжимала красный зонт, с которого стекала вода, а в левой – непонятно откуда взявшийся кожаный чемоданчик. Она подошла и опустилась рядом с Реем. Бледная как смерть. Куда мертвее Крыса. Тот заметался почему-то взглядом по ее волосам. Мокрые? Сухие? Но понять он не успел: Марти расплылась перед глазами, остался только ее звенящий голос.
– Почему ты не сказал?
– Как ты узнала? – эхом отозвался Рей. Они говорили на «ты». Как-то так сразу повелось.
– Ну я же ведьма.
Она что, серьезно ему так сказала?
Да, видимо, сказала. Потому что он пробормотал:
– Тогда нам нужно чудо. Я не понимаю, по какому сценарию пойдет его болезнь, но температура не сбивается. И забирать его не хотят. Потому что дышит сам.
Что-то тихо задребезжало у кровати.
– Рей… ты мультик про Балто смотрел?
Крыс едва не рассмеялся: сразу понял, о ком речь. Не понимал только: как? Но горло словно было заполнено толченым стеклом. Ни смех, ни слова оттуда не вырывались.
– Кирилл? Кирилл! – Его, кажется, взяли за плечи, ему, кажется, начали щупать лоб. Приложили к груди то ли руку, то ли стетоскоп. – Как у него сердце колотится, это нормально?!
Он попытался уцепиться и за ее руки, как цеплялся за руки Рея, но не успел.
– Да… да… мы живем в мире, где ненормально все. Сердце – еще не самое страшное.
Но оно разрывалось. Это оказалось чертовски тяжело – воспринимать себя как комплект запчастей: все эти нейроны, лейкоциты, тромбоциты. Еще тяжелее – думать, что каждая из запчастей все понимает и боится даже больше, чем ты сам. Лежать и ощущать, как из тебя уходит жизнь. Знать, что внутри сгорают тысячи клеток, а другие тысячи пытаются что-то сделать – и каждая мыслит, осознает. Вопит о помощи голосом, который ты просто не слышишь. Ты – мир, в котором творится Апокалипсис. В тебе умирают страны. Города. Улицы. А надежда на спасение совсем мала.
Мальчик-крыса знал, что золотой лев не только верный друг, но и ученый. Поэтому еще когда мальчик-крыса и девочка-хорек застряли, золотой лев всеми правдами и неправдами вытребовал себе кровь больных. Он перестал спать ночами – так много работал – и в конце концов у него все-таки получилось. Он сделал сыворотку против «приморской птички», проверил ее на нескольких животных, а потом… потом девочка-хорек потеряла с ним связь, так что не знала, на каком животном цепочка оборвалась и оборвалась ли. Но когда она приехала, чемоданчик в ее руках полон был крошечных ампул с янтарной жидкостью.
– А на людях? – тревожно спросил ее крыса-странник. – И вообще-то, как эта сыворотка к тебе попала? Меня никто не уведомлял, что какие-либо ученые нам что-то пришлют.
– Я ведьма, – весело повторила девочка-хорек.
Ее глаза были полны страха и безумия.
Рей согласился, только когда после полуночи так и не удалось сбить температуру. Кирилл не боялся, сложно сказать почему. Так верил в Левку? Левка правда был умным, не поспоришь, но дело не в уме. Скорее он очень ответственно и глубоко копал там, где за что-то брался, и из всех препаратов, не прошедших полные клинические испытания, Крыс, наверное, согласился бы пробовать на себе только его разработки.
– Не переживайте, – попытался он ободрить Рея, снова устало опустившегося в кресло. – Ну, побуду за обезьяну. Ну, завершу цепочку. Так или иначе.
– Так или иначе… – эхом повторила Марти. Она лежала на полу, поджав колени к груди: недавно дремала, теперь проснулась, напоминала большого готического младенца. – Крыси, эй. Не смей подыхать, слышишь? Не смей бросать нас в этом дерьме.
Кирилл упрямо смотрел на нее, хотя глаза резало. Легкие по-прежнему не отказали, да и абсцессы, по ощущениям, не стали больше. Он плохо понимал, что с ним происходит, перестал осознавать, хуже ему или лучше, может он дать ей такое обещание или нет. Похоже, растерянность отразилась в его глазах. Кажется, Марти никогда не видела его растерянным. Она зажмурилась и сжалась сильнее.
– Развеешь мой прах над морем, если что? – прокашлявшись, спросил Крыс.
– Слушайте, идите к черту, – довольно вежливо попросил Рей, как раз запустивший в волосы пятерню и откинувший пряди со лба. Он глядел с той же угрюмой угрозой, с какой и в первую встречу.
– Я вас тоже успел полюбить, – улыбнулся Кирилл. Это была правда.
Боль пронзила его всего до кончиков пальцев ног, кости заломило, он захрипел, а потом закричал. В его крови кто-то с кем-то сражался.
Через час температура мальчика-крысы начала падать, резко и сильно. Он провалился в бред, в котором чего только не видел, от белых инопланетян до летающих ананасов. Ему все чудились волны, в которых тонули девочка-хорек, белая кошечка и красный петух; чудилось странное лиловое солнце, а потом почудилось вовсе дикое: что крыса-странник, положивший голову на край его подушки и так и не снявший респиратор, спит глубоким сном. А вот девочка-хорек на полу не спала. Она спорила с кем-то, стоящим на пороге.
– Уходи.
Мальчик-крыса решил, что это смерть.
– Рассказывай, – возразил незнакомец и засмеялся. – Давай. Мне даже все равно, кто будет слушателем. Эта история просто должна прозвучать.
– Зачем тебе это? – спросила девочка-хорек, села, поджала колени к груди. Она казалась напуганной и усталой.
– Затем, что все существа хотят жить, а все истории – быть рассказанными.
Девочка-хорек молча взяла что-то, стоящее рядом. Свою кроссовку. И бросила незнакомцу в голову. Тот пропал. Мальчику-крысе стало так весело оттого, что в его смерть – в смерть же? – бросили обувью, что он невольно засмеялся. И не почувствовал во рту привкуса крови. Девочка-хорек посмотрела на него и приложила палец к губам. Спросила тихо: