– Три трупа с одинаковыми повреждениями и однотипной деформацией пространства, Владь. Аномальной деформацией. Ничего не напоминает? Это говорит о…
Дядя Владя заговорил резче:
– Тебя не просили это классифицировать. Даже если это серийник! А еще подумай-ка: такие разные дислокации, люди, да там вплоть до гражданства…
– А фигуры? – Алеф показал на несколько распечаток. Там Ника увидела старинные шахматные доски. – Те пешки, которые бросили возле трупов. Я обращался к специалистам по антиквариату, они говорят, работа эксклюзивная, авторская, не поддается вменяемой атрибуции. Не русская и даже не европейская. След ведет на Восток.
– Восток… – Дядя Владя сузил глаза. А потом опять сжал Никино плечо. – Дело тонкое. Оставь, пожалуйста, эти домыслы где-то подальше от нашего порога. Вообще не понимаю, почему ты… – он не смог подобрать слов, – тебя…
– А никого не должно? – тихо, почти как эхо спросил Алеф. – Уверен? И ты уверен, что это ничего, вот совсем ничего тебе…
– Хватит! – Дядя Владя сделал какой-то хлесткий жест, будто отбил ребром ладони летящий бумеранг. Желтовато-смуглые щеки его пошли неровными красными пятнами. – Правда, Алеф, хватит. Издеваешься? Если думаешь, что у меня не свербит, то…
– Так в чем проблема, Владь? В чем? Ты довольно высоко взлетел.
Тяжелые, ослепительные, злые глаза. От них хотелось спрятаться, и явно не только Нике. Даже грозный Шпендик втянул в плечи голову.
– Пошли, – бросил дядя Владя, проигнорировав последние слова. – Работай, Алеф. С тем, что действительно касается тебя. Помоги молодежи с шампуром, например.
Дальше Нику потащили вперед, как упрямую козу на веревке. Но взгляд Алефа все еще, казалось, жег им обоим спины. Точно спасаясь от этого взгляда, дядя Владя грохнул дверью, как никогда не грохал дома. Со стены что-то посыпалось.
– Ох… – Стремительно пройдя узенький, как обувная коробка, опрятный кабинет, он буквально завалился на стул. – Не поверишь, Ник, каждый раз поговорю с ним просто, а чувствую себя как после расстрела. Смотрит, а внутри перекручивается. Подарочек…
Ника молчала. Она не решалась ни кивать, ни спорить. Между молотом и наковальней – будущим начальником и будущим наставником – оказаться не хотелось.
– Прости уж, если он сильно тебе не понравился, – продолжил дядя Владя, бесцельно выдвигая ящики стола, заглядывая в них и снова задвигая. – Но, знаешь, лучше он, хотя бы точно не будет приставать. Джентльмен, вот так! Кхм… – Взгляд робко скользнул ниже ключиц Ники. – Извини, но в твоем случае это правда важно. Нет, у меня все ребята приличные, но… но…
Ника и на это промолчала. Что тут скажешь? Дядя Владя всегда опекал ее несколько чересчур. Как вторую дочь. Если можно представить себе отца, который сочетал бы черты того самого Северуса Снейпа и гуся Бориса из любимого Левой мультика «Балто», то вот же он – дядя Владя.
– Почему этот Алеф такой нелюдимый? – чтобы не застрять в унынии и не дать себе разозлиться, спросила Ника. Она наконец отмерла настолько, чтобы пройти к свободному стулу и присесть. – И почему «Алеф»?
Дядя Владя вздохнул:
– Марти придумала. Она иногда тут трется в свободное время, всегда терлась, вот и прицепилось, а он не против. «Алеф» – буква финикийского алфавита, изображалась как бык. Алеф у нас и есть бык. Древний, как эта Финикия, но на нем еще можно бревна возить. Древний, конечно, по сравнению со Шпендиком, с Медянкой, с тобой, в конце концов. Давно начинал, был эдакой звездой сыска, похлеще киношного Жеглова… знаешь Жеглова? Знаешь, умница. – Дядя Владя устало потер глаза. – В общем, кто только этого быка не знает. Кому только не помогал. Связи отличные, и в силовых структурах, и повыше, и на периферии. Защитнички влиятельные есть. Некоторые долги, знаешь ли, не отрабатываются. Даже странно, на самом деле, что он пока не нашел на мою голову… – Дядя Владя осекся, махнул рукой, но заметно помрачнел. – Неважно, забей, Ник. Так, творятся в Москве кое-какие делишки, которые его амбиции будоражат…
– Знаю, – просто сказала Ника.
– Знаешь? – глаза дяди Влади недобро сузились. – И что же?
Она спохватилась, поняв, что не стоит говорить «Это я нашла таксиста и тоже о нем думаю». Чего доброго, останется вообще без наставника: не пустят даже к Алефу, заявив «Значит, ты будешь ему потакать». И Ника пожала плечами:
– Ну, слушки по академии ходили про труп… у реки. – Надеясь, что расспросов не будет, она скорее перепрыгнула на другое: – А что остальные пятеро ваших? Вместе сидели, столов, что ли, не хватает?
– Да нет, – рассмеялся дядя Владя, слегка расслабляясь. – Нет, малыш, это старая школа мозговых штурмов. Иногда они обсуждают сложные или тупиковые дела вместе. И ты обсуждай, быстрее станешь своей. Голова-то у тебя варит.
Ника кивнула. Эта идея показалась ей неплохой. Дядя Владя не сводил с нее глаз.
– У Алефа, как ты могла заметить, тоже, он на лету схватывает, даже если не в теме вообще. Эх… – он вздохнул, – жаль его даже. Ну никаких коммуникативных навыков.
– Никаких чего? – растерялась Ника: обычно дядя Владя выражался попроще.
Тот ухмыльнулся одновременно добродушно и хитро:
– Марти же с девчонками другими деловой этикет изучает. Вот я и нахватался.
Марти… Ника слабо улыбнулась. С подругой они в последнее время не очень много виделись, зато часто переписывались. У отца в отделе Марти и правда бывала нередко, всех тут, кстати, знала. Интересно, что скажет, узнав, кто Нике достался в наставники? И все же сердце предательски кольнула давняя мысль: «Жаль, я не там. Не с ними всеми».
– Не грусти. – Все-таки дядя Владя был чертовски проницательным. Протянул руку через стол, потрепал Нику по запястью. – Друзья разным проверяются и разными дорогами тоже. Понимаю, ты скучаешь. Но у нас тут неплохо. Иногда.
Она подняла глаза и улыбнулась снова. Опять подумала об угрюмом Алефе. Облизнула губы. Эх. Почему нельзя быть помощницей дяди Влади?
– Ладно, пойду… познакомлюсь с ними еще немного?
– Иди. – Дядя Владя улыбнулся. – А если что, забегай ко мне и лезь под стол. Как когда вы в детстве в прятки играли.
Ника рассмеялась и пошла к двери. Страх немного ее отпустил.
Когда брала тетрадку, думала: «Ну, опять попрет». Всякое дерьмо. Из моего мозга. Буду жаловаться, как было тяжело вливаться в рутину, как я оказалась не готова видеть расчлененку и особенно – слушать признательные показания тех, кто ну вот совсем, ни хера не раскаивается. Сыновей, убивающих старых родителей за квартиры. Жен, травящих мужей. Дикие совершенно штуки вроде пацана-десятилетки, который выкинул с балкона новорожденную сестренку – к маме ревновал. Были, конечно, и нетривиальные дела вроде тяжких телесных, которые нанесли друг другу два актера прям на репетиции «Трех мушкетеров» в театре и жуткий совершенно случай, когда врача-хирурга дошантажировали до убийства пациента – муниципального депутата. Но в основном семейная, бытовая, дружеская грязь. Марающая все на свете, выматывающая и заставляющая сомневаться, с хера ли я вообще пошла на эту работу. Человечество… если так, чисто посмотреть на дела, которые тащим мы с Алефом, в человечестве можно и разочароваться. Оно завистливое, мелочное, жадное, ревнивое, тупое. Пару раз я это даже высказала – когда были срывы. А срывы у меня были, серьезно, я рыдала как мразь, а Киса, Медянка и даже Шпендик меня успокаивали. Мы вообще быстро поладили, быстрее, чем я думала. Даже не знаю, как я прошла их проверку на прочность, но я прошла. Алеф… с Алефом посложнее. С другой стороны, от него я в предпоследнее свое рыдание услышала кое-что до хрена философское, но верное:
– Потерпите, Ника, – да, мы старомодно на «вы», хотя с остальными давно «тыкаем», – скоро вы сломаетесь.
– Сломаться плохо, – проныла я, решив не признаваться, что уже ощущаю себя ебаными руинами.
– Все мы однажды сломались и срослись, – тихо возразил он, и остальные вдруг закивали, как ученики буддийскому старцу, – каждый на своем деле.
Так примерно и вышло.
Вообще Алеф быстро начал казаться милым – местами. Да с первого дня, когда я влетела в кабинет с криком «Курсант Белорецкая прибыла!», а он молча вручил мне новенькую кружку с эмблемой МВД и коробку сливочной помадки. Собачки на его столе уже не было, но оказалось, что он правда коллекционер. У него две вышки, вторую он получил после тридцати – когда, как это сейчас говорится, «выгорел» в МУРе. Стал искусствоведом, специалистом как раз по декоративной керамике. Потом понял, что «дорога мента» (это шутка Шпендика) зовет назад, и вернулся, но к карьерным высотам больше не стремится, так, сидит рядовым опером и отмахивается от повышений. Ходят разные разговоры о том, где именно Алеф «выгорел», одна версия краше другой. Но пока это загадка. Мне он не открывается, хотя я хотела бы узнать его поближе. Очень.
Очень-очень.
Очень.
Блядь… ну уже ведь понятно, что я крупно так попала, правда?
Вляпалась. Как еще никогда.
Вот коза!
Сигарету она зажгла с фильтра – и тут же закашлялась от запаха, напоминающего жженый пластик. Вторую – уже правильно, но обожгла пальцы, зашипела, на глаза навернулись слезы. Раньше Ника не пробовала курить и сейчас не почувствовала облегчения. Ну разве что от мокрых соленых дорожек, побежавших наконец по щекам.
Она запретила себе реветь и продержалась несколько недель, несмотря ни на какую жесть. Втянулась, можно сказать, влилась в коллектив и ни разу не воспользовалась соблазнительным предложением дяди Влади спрятаться под стол. Пережила свое первое убийство при задержании. Переживала все матюки от следаков прокуратуры. Все угрозы друзей подозреваемых. Все «плохие дни» Алефа, когда он внезапно становился чернее тучи, переставал разговаривать с ней, зато начинал остервенело метаться по помещению, заглядывая через плечо каждому оперу по очереди и раздраженно подсказывая «очевидные» с его точки зрения рабочие ходы. Да в общем-то, все Ника пережила довольно стойко и собиралась переживать дальше. До