«Ольга и Татьяна Шапиро убиты в собственной гримерной. На теле Татьяны обнаружены следы когтей и зубов, однако версия о нападении собаки была отброшена…»
Дальше журналист с подобающим автору криминальной колонки смаком расписал подробности. Татьяну «пришпилили» к стене; когда ее нашли, из груди девушки торчала металлическая роза. («Знал ли поклонник, приславший этот подарок пару дней назад, как послужит прекрасный цветок?») На теле же Ольги следов насилия не обнаружили, за исключением легких порезов на внутренней стороне обоих запястий. («Была ли это попытка суицида?») Лева скривился. Он терпеть не мог такие сводки и не понимал людей, читающих их по утрам. Начинать день с расчлененки вместо душа? Марти, заметив его недовольство, попросила:
– Дочитай. Я не просто так тебе это дала. Про политику там нет, но есть другое.
– «Эксперт констатировал смерть Ольги от разрыва сердца, – с неохотой продолжил Лева. – Информация о том, что в гримерной обнаружена обсидиановая шахматная пешка, пока не проверена. Поклонники творчества сестер организуют траурное шествие 2-го декабря. Напоминаем, что две талантливые восемнадцатилетние певицы успели произвести фурор своей фолк-музыкой. Их оправданно ставили в ряд с такими исполнителями, как Хелависа (наст. имя Наталья Андреевна О’Шей), Фред Адра и др. Песни Ольги и Татьяны, выступавших в дуэте „Онегины“, наверняка останутся…» Дальше неинтересно. – Лева отложил лист. – Мда. Мутненько. А Ника это…
Марти кивнула, угадав с полуслова:
– Конечно, они это не расследуют, но она в курсе, мы уже списались. Ее наставник ведь помешался на Шахматном Маньяке.
– Say what? – Лева потер подбородок.
Марти пожала плечами:
– Ну, Ника так этого придурка называет. Если, конечно, это все один придурок. Уже пять трупов…
– А ты будто тоже заинтересована, или мне кажется? – Лева допил кофе и потянулся за сигаретой. – Марти, слушай, не лезь к маньякам, а? Супергероиня хренова.
Она не обиделась, а последнее явно приняла за комплимент. Хихикнула, тоже закурила, вытянула под столом ноги и закинула их Леве на колени.
– Я не лезу. Просто порезы на запястьях мне кое о чем напомнили, они фигурируют, кстати, во всех протоколах. Посмотреть бы на трупы, да только допуска у меня нет. Жаль Никусика… – Она отхлебнула чаю и затянулась сигаретой. – Ладно, не гружу. Поговорим лучше о птичках и рыбках, медведях и зайках.
Но говорить о птичках и прочем вычитанном у Кинга она не стала, просто отвернулась к окну и уставилась на снег. Он кружил и кружил, поблескивал в рассеянном солнце. Лева тоже молчал, разглядывая узоры сигаретного дыма. Вдруг подумал, что Марти похожа на кошку, когда вот так сидит, чуть наклонив голову и прищурившись. Маленькая, черная, загадочная. Вроде своя-родная, а вроде ничья. «Хожу где вздумается. Гуляю сама по себе».
– Ася грустит, – сказала Марти, не глядя на него. – И станет еще грустнее.
– Почему?.. – Лева напрягся. Ответ он, конечно, знал, Асин отчаянный плач в баре помнил, спросил машинально.
– Первые праздники без Макса. Он даже не пишет. Мерзнет невесть где…
– Точно не приедет? – безнадежно уточнил он.
Марти покачала головой. Лева пощекотал ей пятку, она слегка его лягнула.
– Не получится. – Она помедлила. – Да и мы с Кириллом будем далеко, наверное.
– Франция? – без труда догадался он. Марти с Крысом же завели себе в L. приятеля-доктора, с которым регулярно списывались. Наверняка к нему и рванут. Неправильно, но от этого брала досада.
– Да. – Марти села прямо. – Хотя я пока думаю, ехать ли. Нельзя бросать Асю. Не хочу, чтобы она одна оставалась, а еще она нам персиковый пирог обещала. Да, может, и не поеду… – Она подмигнула. – Буду дарить вам тепло, уют и безумие.
Лева некоторое время разглядывал ее, и вдруг с языка само сорвалось:
– По-моему, тебе надо замуж.
– Возьмешь? – просто спросила Марти и сразу расхохоталась. – Не-ет. Даже и не думай! Замуж я пойду только от безысходности. «За мужем» – совершенно не мое место. Даже если муж – ты, Роберт де Ниро или президент большой процветающей страны.
– Обидно, – заметил Лева.
Марти странно зыркнула на него и что-то пробормотала. Очень похожее на «Потом сам спасибо скажешь».
Порой я не знаю, что ей отвечать и как вообще относиться к тому, что мы внезапно, без повода, сблизились. Уже просто махнул рукой и наслаждаюсь. А еще побуду лириком, но есть на свете такой особый вид людей – те, из-за которых все упорядочивается. Таких я зову «хаос». So weird yet so true[20]. Похоже, хаос был мне нужен, чтобы выйти на какой-то новый уровень.
Странные они – люди-хаос. Могут ничего для тебя не делать, даже не давать советов, но от самого их появления жизнь будто сдвигается. Поначалу движение броуновское: все улетает с привычных мест и путается. А потом вдруг появляется смысл. Каждая летящая частица, каждая случайность ведет к правильному. Разрозненные элементы твоей жизни состыкуются, в этот раз – как нужно. Теперь я верю: чтобы настал порядок, просто необходимо немного побыть в хаосе. Хаос и порождает порядок. И Марти – мой личный хаос. Главное доказательство этого – пожалуй… папа?
Сизиф заглянул к Леве несколько дней назад – внезапно, вечерком. Позвонил в дверь, а открыла ему Марти – в расстегнутой до пуза рубашке, с тарелкой горячих бутербродов в одной руке и бутылкой пива под мышкой. Они с Левой собрались пересматривать «На гребне волны», а вдогонку сразу «Час пик». Серфинг, полицейские, стрельба и Джеки – что может быть лучше? Только все то же, но с кучей еды. Марти готовила божественные бутерброды в духовке: с ветчиной, сыром, томатной пастой, кольцами ярко-красного перца и свежим луком. Она звала это «нищая брускетта». Хотя такой брускетте, по мнению Левы, позавидовал бы принц.
Отца Лева узнал сразу по требовательному треньканью звонка, и поэтому быстро выскочил в коридор. Марти – само очарование – уже любезничала:
– Здравствуйте, Самуил Иванович! – Она поставила пиво на подзеркальный столик и вытащила изо рта сигарету. – У нас тут киномарафон. Присоединитесь?
Отец молча метался по ней взглядом сверху вниз, снизу вверх. Картинка в его голове не складывалась: ему случалось заставать у Левы девушек, но таких еще нет. Его чувства Лева понимал: будто вы купили кому-то барби, а в коробке внезапно оказалась… ну, какая-то другая кукла, черненькая, когтистая, с фигурой мальчишки и неуловимо напоминающая исчадье ада.
– Здравствуй, пап! – Он изобразил улыбку. – Это Марти. Она живет со мной.
– Я понял… – выдохнул наконец Сизиф, продолжая пялиться. – Очень… приятно.
Марти протянула руку. Сизиф пожал ее, задержал в своей, прищурился, что-то вспоминая, и вдруг спросил:
– Так вы – та самая? Приметные перстни и ноготочки.
Она сразу напряглась, Лева это заметил и подошел поближе.
– Какая – та?
– Девушка-героиня? Ваше имя, оно редкое. Сын говорил…
– Я просто девушка, – холодно ответила Марти. – И всё. Герои вымерли.
Сизиф перевел на Леву вопросительный взгляд. Тот предостерегающе покачал головой, и отец, удивительно быстро смекнув, что сказал что-то не так, пожал плечами.
– А я так. Заскочил проверить, не спалил ли Лев квартиру.
Он не врал: такое «заскочить» было для него в порядке вещей. В любой вечер он мог просто проявиться без предупреждения, позвонить, поговорить через порог о какой-нибудь фигне и отчалить. Фигня бывала разной: от «Ты точно купил корм всему своему зверью? Я тут лишнее взял» до «Может, съездишь вот на эту бизнес-конференцию? Мне только что позвонили, а я был рядом». И закончиться фигня могла как угодно: вялым трепом или ссорой в хлам. А вот порог отец обычно не переступал. Точно что-то ему мешало. Впрочем, Лева понимал, что.
– Не буду мешать, дела-дела… – и теперь пропел Сизиф. Не было похоже, что какие-то его планы сорвались. – Развлекайтесь, молодежь.
– Бутерброд? – Марти слегка качнула тарелкой. Получилось угрожающе, а значило намного больше, чем казалось. Лева невольно напрягся.
– Не откажусь. – К его облегчению, отец ухватил «нищую брускетту» и еще раз обменялся взглядом с Левой. – Проводи старика-родителя, а? У вас выбило пробки, и лифт не работает.
– Только что все горело и ездило, – удивился Лева.
На лбу отца отчетливо прочиталось три простых нежных слова: «Ах ты дебил».
– А я говорю: выбило и не работает.
Отец надкусил бутерброд и, махнув рукой, пошел прочь; Лева – следом. На площадке между седьмым и восьмым этажом Сизиф остановился и хлопнул его по плечу:
– Ну слава богу! Давно ты что-то никого не заводил, я думал, что не так.
Лева невольно поморщился.
– Пес, две кошки и попугай не считаются?
– Звучит не очень. – Отец на удивление мирно усмехнулся. – Я про то, что ты светишься, сын. Светишься и лоснишься, ха-ха. Впрочем, знаешь… – лицо его изменилось, стало задумчивым. – Я начинаю понимать, что давить и советовать – методы, неприменимые к тебе. Уже давно. И похоже, это не только работы касается.
Разговор встал на паузу: отец вгрызся в бутерброд с явным удовольствием. Лева же внимательнее оглядел его – как всегда дорогущий серый костюм, как всегда белоснежные манжеты с кричаще-золотыми запонками. Это был любимый облик Сизифа. Больше он любил только, небрежно накинув на плечи белый халат или облачившись во что-нибудь плотное-защитное, обходить дозором лаборатории.
– Тебя не трогай – и все выправится, – наконец продолжил он. – Неважно, о чем речь. Умница. Моя порода. Не сгибаешься.
Лева, вздохнув, промолчал. Он впервые за много лет общения с отцом ощутил смущение, которое… не было неприятным. Не стояло на тонкой грани с унижением. Хотя нет, не совсем впервые. Многое сдвинулось уже летом. Пока он спасал свой хаос.
– Я стараюсь, – тихо уверил он. – Очень.
Он опять вспомнил, что отец так и не похвалил его за препарат для L., хотя компания получила за инициативу солидные бонусы: жирный пиар в мировых СМИ, пару крупных иностранных инвесторов, доступ к конференциям и форумам, куда раньше не приглашали. Обида по этому поводу грызла его с лета, несмотря на то что работал он, конечно, не ради каких-то похвал. И все-таки…