– Правильно понял, что это наш вещдок? Отдавайте.
Мужчина, не реагируя на вызывающий тон, тихо произнес:
– Да, мы как раз уезжаем. Пожалуйста, не забудьте отослать копию всех материалов по адресу, который пришлют вам факсом. Лично мне. Левицкий Александр Федорович. Ничего не упустите. Время сейчас очень дорого.
– Сатанистами попахивает, кишки всюду… – прищурился опер, а Дэн поймал Никин встревоженный взгляд. – Чего вцепились? Своих мало?
– Обстоятельства разные. А вцепиться могут и на другом уровне, – прозвучало мягко, но с неприкрытой угрозой. – Скоро. Обещаю.
– Испугал ежа… – Опер скривился. – Вот понтами трясет москаль… Фамилия!
– Левиц… – начал мужчина.
– Да следака твоего! – огрызнулся опер. – Твою услышал.
– Следователя, за которым был бы закреплен особый контроль над этим делом, пока нет, как нет и дела, – все так же ровно отозвался мужчина. – Но молодой человек, мою просьбу игнорировать не советую.
На нем был поношенный грязно-зеленый свитер, махрящийся по краям шарф, старые брюки и перчатки без пальцев. Он вообще не повышал голоса, а с опером был одного роста. Но даже не возвышаясь, он ухитрялся выглядеть и глядеть… нет, не грозно. Величественно. Надменно. Опасно. И опер это почувствовал.
– Да знаешь ли, советчик…
– Ваш вещдок. – Мужчина передал шахматную фигуру и вежливо улыбнулся. – Знаю. И вы знайте. Не передадите копию – жопой не отделаетесь, господин Еж.
С этими словами он развернулся и направился прочь, небрежно махнув рукой:
– Идемте, Ника. И вы, юноша, идите-ка куда шли.
Он бегло обернулся, в волосах блеснула седина. Зеленые глаза встретились с глазами Дэна, уже не жестко, почти даже ласково. И понимающе. Тот, дрожа от озноба, не оглядываясь, не слушая окликов Ники, побрел прочь.
Его все еще трясло и тошнило. В висках пульсировало одно слово. Труп. Голосом подруги, которая, как собачка, побежала наконец за странным зеленоглазым незнакомцем.
Дэн спрятал тетрадь, прошел по площадке, сел на качели и крепко, до режущей боли, впился в цепи. Зажмурился, опустил голову. Он не понимал, зачем понаписал все это. Кому это нужно, в чем вообще был смысл нестись сюда и хватать Сокровище трясущимися пальцами. Будто поговорить не с кем. Будто нельзя было рассказать родителям, или Восьмерке, или хотя бы более предметно обсудить с одной только Никой, которая наверняка теперь на ушах стоит и переживает, или…
Да нет. Нет. Первым делом он подумал, конечно, не о Нике.
Дэн качнулся. Кто-то насмешливо каркнул над головой, оказалось, что здоровенный раскормленный ворон плюхнулся на ветку Синего Дуба и уставился золотисто-рубиновым глазом. Кар-р. Отвратительный голос. Дэн отвернулся.
Он хотел написать Леве – а может, даже заехать к нему. Не написал, не заехал: в последнее время Лева был в своих делах, и задумчивый, и задавал много странных вопросов. Про Марти. Как они познакомились. Что ей нравится. Как у нее с семьей. Дэн терялся: он ведь появился в компании не так чтобы сильно раньше. В основном ему нечего было ответить, а когда он уточнял «Тебе зачем?», Лева отводил глаза. Потом запись Крыса многое объяснила. В запись самого Левы Дэн заглянуть почему-то не решился, сам не знал, чего боится. И скорее умер бы, чем сказал бы: «Лёв, она тебе не очень подходит». А когда вспоминал «евротур», вообще хотел провалиться сквозь землю.
Так или иначе, он не хотел вываливать на кого-то, а особенно на Леву, горе. И все не мог, как ни пытался, вынуть странную занозу из мозгов. Занозу вины. Не за то, что бросил уроки, не за то, что не навещал и даже на выставках старался подгадывать часы, когда учителя там нет. За другое. За… что?
– Кар-р-р, – опять зашлась птица на ветке.
«Дань, а ты картины никому в последнее время не продавал особенному?» – несколько дней назад написала Марти. Почему вдруг вспомнилось? Дэн встряхнул головой. Марти… она вроде тоже в теме мутных убийств, может, поговорить с ней? Нет, не сейчас, сейчас нет сил ни у него, выпотрошенного морально, ни у нее, недавно немыслимым образом задержавшей грабителя в банке и еле-еле вместе с Крысом отцепившейся наконец от дачи показаний и прочего.
Дэн вынул из кармана телефон, открыл контакты, и рука сама пролистала до номера Левы. Мир расплылся, губу пронзила боль: Дэн ее прокусил. Нет, он не будет звонить, он сейчас просто встанет, поедет домой и ляжет спать. Утром будет легче. И…
– Дэн?
Вот черт. Это как называется, «вспомнишь солнце»? Он торопливо выпрямился, обернулся, часто моргая. Лева в простом черном пальто, похожем на наряд бродяги и стоившем дороже всех вещей Дэна, стоял у Синего Дуба, тяжело опираясь на него рукой. Бросил машину? Пришел пешком? Или Дэн просто не заметил мощного рева знакомого «хаммера»? Все ведь как в тумане.
– Привет. – Дэн прокашлялся и повторил это громче.
Лева все так же молча, внимательно смотрел на него, явно не обманутый, а потом просительно пробормотал:
– May I?..
Дэн, как всегда, понял по интонации и после промедления кивнул. Пусть.
Лева вытащил тетрадь из дупла, пересек площадку и опустился на соседние качели. Перелистнул страницы, стал читать. Дэн снова опустил голову, глядя под ноги. Он пытался собраться, ведь вскоре Лева что-нибудь спросит. Например…
– Как его звали?
– Что?.. – Дэн вздрогнул.
Снова зашелестели листы. Лева закрыл тетрадь.
– Ты не упоминаешь его имя. Только «Учитель», всегда «Учитель».
– Да?
Сдавило в груди, начало щипать в глазах. Дэн крепче сжал цепи. Боль не отрезвила, как не отрезвило воспоминание: летом возле этих качелей они все бросили Асю, тоже оставили с горем. Мрази. И он был мразью, когда правда перестал приходить не то что в художественный класс, а вообще к центру. Когда начал обходить его по другим улицам. Когда заворачивал за угол, видя учителя и почему-то боясь любого разговора с ним.
– Эй. – Лева подался ближе. Теплая рука легла поверх его заледеневшей ладони. – Ну что ты? Не хочешь говорить? Мне уйти?
А теперь учителя больше не было. И оттого, что Дэн произнесет имя, он не станет ни живее, ни мертвее.
– Я… – Горло перехватило.
– Знаешь, я наконец лучше понял, почему ты такой необычный. – Лева убрал руку, встал, слабо улыбнулся. – Тебя учил правильный человек. Правильным вещам. А меня вот всю жизнь кормили только правилами Золотого Тельца.
Лева дошел до Синего Дуба, убрал тетрадь и вернулся, остановился напротив Дэна.
– Сергей Викторович, – выдавил тот. – Флорентийский. Странная фамилия, да?
Лева кивнул. Он молчал, задумавшись. Дэн уставился вниз. Носы его драных белых кроссовок почти упирались в носы Левиных начищенных черных ботинок. Нелепое, абсурдное зрелище. Нелепым и абсурдным было все вокруг, все в этом дне.
– Кар-р-р, – заявила птица.
– Это несправедливо, – прошептал Дэн, сам того не осознав. – Он был таким добрым. Таким сильным. И умер. Так мучительно. И кто после этого будет говорить, будто ты не умрешь, пока нужен этому миру?
– Почти расизм, – Лева нервно улыбнулся. – Точнее, утилитаризм. Думаешь, правда нужно оставить жить только тех, кто этого заслуживает? Вроде мы все заслуживаем – права на «долго и счастливо» или хотя бы просто «счастливо». И все в любой момент можем это право потерять.
Филосовски. Довольно жестоко. Дэн закусил губу снова, сам на себя удивляясь. Это же вроде он за тотальный гуманизм. Люк Скайуокер. Добро и свет. А тут…
– Не знаю, – прошептал он, и чтобы только больше себя этим не мучить, перевел разговор: – Давно видел Нику? Она такая… другая.
– Злая, но в хорошем смысле, – откликнулся Лева. – Думаю, из-за этого ее мужика.
– Все-таки ее, она не по пьяни это кричала в баре? – Дэн вяло удивился.
Никины записи ему давались тяжеловато, там всегда так звенело железо, что его кидало в дрожь. Железо и розы с острыми шипами – вот с чем у него всегда ассоциировалась Ника. Он даже один раз как-то так ее нарисовал, без лица, с кустом роз вместо него… куда, кстати, потом работа делась? Дэн тряхнул головой, но не вспомнил.
– Да нет пока, но в перспективе она его завалит, это же Ника, – тем временем отозвался Лева почти мечтательно. – Что-то все сейчас влюбляются, заметил? Ася в этого своего ректора, Сашка в какой-то там планетарий, Крыс в своего приятеля-врача, Макс в море, я в работу и… – Он осекся. Вздохнул. Ладони снова накрыли руки Дэна. – Какие у тебя руки холодные.
– И? – тихо спросил Дэн. Не хотелось, чтобы Лева юлил. – Ты на Марти запал, да?
– О боже, – Лева натянуто рассмеялся. – Боже, Дэн, like… damn! Ну и слово, откуда-то из девяностых. Но знаешь, наверное, оно и подходит тому, что я чувствую, лучше всего. Она как хорошие духи. Которые невозможно не вдыхать. Даже если ты духи не любишь. – Он помедлил, помрачнел. – Неважно. Забудь, это правда уже ерунда, мне кажется, многие друзья рано или поздно хоть ненадолго влюбляются друг в друга. – Он переступил с ноги на ногу. Дэн знал, что его сейчас спросят, но готов все равно не был. – И в обожаемых преподавателей. Да? Спорим на что хочешь, ты и остальные твои – все были в него влюблены в каком-то смысле.
Дэн зажмурился. Из груди вырвался какой-то болезненный вой. Влюблен? Не в том смысле, наверное, с «тем смыслом» у него уже в школе были проблемы, но господи, каково это – все время находиться рядом с неземной скульптурой, любоваться ею, бежать от нее, а потом увидеть, как ее разбили в обломки? Почти как с духами. Больнее, потому что флакон-то цел. Или хотя бы кажется целым, если вспомнить, как Марти себя ведет.
– Дань… – Лева наклонился и притянул его к себе. – Дань, ты что, плачешь? Ебать-копать. – Ладонь потрепала волосы на затылке. – Ну все. Едем ко мне. Тебя надо напоить. А я тебе расскажу, как был влюблен в МГУ-шную химичку, и…
Дэн впился в него под оглушительное карканье птицы на ветке и все-таки встал. Не спорил, не соглашался – просто брел на негнущихся ногах. Сейчас ему хотелось бежать. Хотя бы отсюда. Как можно дальше.