– Или эти люди уже убиты, а ты не знаешь, – вздохнула Марти.
Они сидели в самом милом месте, где только можно встретиться лучшим подругам, – в кафе близ морга, куда Нике потребовалось заехать. Соседство не располагало к уюту, но кофе и расстегаи с рыбой были неплохими за свою цену. Если в начале работы Нику воротило от мысли есть здесь, то теперь она уже полюбила безымянную забегаловку с оранжевой мебелью и кучей фикусов. Сюда ее водили то Алеф, то Мандаринка – судмедэксперт, с которым дядя Владя чаще всего сотрудничал. Мандаринка, восхитительная женщина с неизменно ярким макияжем, холодным разумом и фанатской любовью к кошкам, с первых дней взяла Нику под покровительство. Вот и сегодня тоном озабоченной матери велела: «С подружками-то встреться, грустная ты».
– Мне кажется, все происходит давно, – задумчиво продолжала Марти. – Дольше, чем вам… – она помедлила и сделала странную поправку, – тебе кажется.
– Откуда дровишки? – поинтересовалась Ника, некстати вспомнив что-то из школьной программы.
– От папы, вестимо, – уклончиво отозвалась Марти.
Ника отвела глаза. Ей не нравилось внимание подруги к «шахматному» делу и чувство, будто Марти что-то знает, но не говорит. Впрочем, недавно, когда Ника озвучила подозрение, подруга понесла чушь о древнем демоне, якобы объявившемся в городе и причастном к убийствам. Ника быстро перевела тему и больше ее не поднимала. Марти она доверяла, но глубоко лезть в ее мистическое видение мира сейчас не хотела. Выросла. Странностей и без демонов хватало. Спасибо хоть, на подругу и Кирилла не повесили убийство того грабителя. Не будь они детьми своих отцов, вряд ли бы отделались статьей в районной газете про «удивительное гражданское мужество».
– Думаю, ты узнаешь много интересного, если поворошишь материалы за последние лет десять-пятнадцать, – продолжила Марти, и Нике пришлось поднять глаза. Вопрос рвался с языка, но тут Марти ухватила ее за руку и всмотрелась в лицо. – Ты сегодня не просто затраханная, ты тухлая что-то. Папа обижает? Твой или мой? Короче, наш?
Невольно обе тут засмеялись, зафыркали, и Нике даже стало легче. Марти продолжила ворчать:
– С таким ебалом тебе не стоит идти к девчонкам. Они и так тебя боятся в последнее время, меня, впрочем, тоже немного… о славные летние дети.
Ника улыбнулась, и Марти одобрила:
– Так-то лучше.
Дело в Алефе и его… секретах. И да, ее папа сыграл в моем убитом состоянии роль. Просто ему таки прилетела жалоба из Наро-Фоминска от местного следака – что левые московские опера не хотели отдавать вещдоки (пиздеж!) и угрожали его оперу (гон!). Дядя Владя взбесился и вызвал нас на ковер. Я никогда не была на ковре, это пиздец унизительно, а Киса с остальными не вступились: пересрали так, что как только дядя Владя начал орать, выветрились из помещения.
– Я тебя зачем брал? – вопил дядя Владя мне. Сейчас он точно был Снейпом, а не гусем Борисом. – Ты какого хуя пудришь девочке мозги?! – Уже Алефу. – Что с вами сделать? Удвоить объем работы? Утроить? Выгнать ее? – Он опять махнул на меня, и я предательски зашмыгала носом. – Слушай сюда: про-ку-ра-ту-ра! Только она! Больше никаких отлучек, ни по каким связям, никакие твои бумагомаратели из министерств…
– Владь, – перебил Алеф. Он сильно побледнел, но смотрел спокойно. И даже положил руку мне на плечо. – Очнись, ты сам не видишь? Теперь это точно не совпадение. И это принимает огромные масштабы.
Мы сидели на стульях у его стола, а он встал и метался по кабинету. Сверкал глазами, рычал, сжимал кулаки. Я не узнавала его и была уверена: Марти бы тоже не узнала. Дядя Владя, когда не раздает подзатыльники, такой добродушный… а тут в него будто кто-то вселился. Алеф тоже встал. Они оба замерли у окна и стали шептаться, нет, шипеть что-то, чего я не могла разобрать, как ни старалась. Они все время повторяли имя какого-то коллеги, которого я не знала. Разным тоном, но словно в коллеге все дело и было. Я сидела, сжав кулаки. Кусала губы и сорвалась, только когда снова услышала про «пудрить мозги молодому сотруднику». Вот тогда я встала тоже и сказала:
– Дядя Владя, хватит. Хватит меня отпихивать. Я хочу помогать Александру Федоровичу и считаю неправильным, что «шахматные» убийства…
– Да тебе дай волю – ты и в дело Политковской попытаешься сунуть морду, – осадил он меня. «Морду». Вот так. Он и сам спохватился. – Малыш, слушай, вот с тобой мне все ясно, у тебя юношеский максимализм играет и все такое, но он…
– Дядя Владь, – снова позвала я. – Одна из жертв – учитель нашего Данилы. Его… довольно близкий человек.
– Елки-палки! – Дядя Владя Дэна знал и теперь смотрел так, будто я воткнула ему нож в спину. А потом перевел беспомощный взгляд на Алефа. – Елки… у нас «Санта-Барбара» или «Комиссар Рекс»? Что за кипа идиотских совпадений? Почему вы оба оказались вымазаны этим по самые уши?
– Ты тоже, – странно сказал Алеф, и дядя Владя зарычал громче.
На секунду мне даже показалось, что они вот-вот подерутся, но нет. Дядя Владя вернулся за стол, сел и начал делать то, что и всегда, когда психовал, – бессмысленно выдвигать и задвигать ящики.
– Свободны, – сказал он примерно через десять секунд. А когда мы, пробормотав положенное прощание, побрели к двери, добавил: – Алеф, Добрынина своего ты так не вернешь. И я даже не знаю, что тут сейчас хуже – убийца, который рвет людей как тряпки, или факт, что в этом бою у тебя нет союзников, кроме… – он бегло кивнул на меня, – нее. Пожалуйста, шатай лодку потише. Хотя бы так. Накличешь проверки на всех нас, мол, откуда это у кадров Лукина столько свободного времени.
– Так точно, – отозвался Алеф и открыл мне дверь. Больше в тот день дядя Владя с нами не разговаривал. И Алеф со мной – тоже.
Как и обычно, на месте мы, к счастью, особо больше не сидели. Выслеживали, ловили, выводили на разговоры. Обменивались информацией. Провели следственный эксперимент. Я страшно устала, но то и дело взгляд останавливался на Алефе, работавшем сегодня как робот: без полуулыбок, без той маленькой доли самолюбования, которая мне в нем так нравилась. Наконец я начала догадываться, что он скрывает. И уже почти сложила два и два.
Добрынин. Эту-то фамилию они и повторяли, то с грустью, то с яростью.
Фарфоровые пудели, второе образование… господи, какой кошмар. Хотелось сказать ему что-то доброе, позвать к вечеру на кофе, может… хотя бы собачку подарить? Но я не знала, что из этого могу себе позволить.
Ведь в некоторых вещах смелее я так и не стала.
– Ты встречаешься с ним? – прямо спросила Марти, когда они, держась под руку, наматывали круги возле катка. – И как он?
Ника всполошилась. Алеф был запретной темой – точнее, все разговоры, не касающиеся работы. Ей казалось, Марти понимает это, иначе почему не лезла с двусмысленными вопросами, почему проявляла такой разительный такт? Оказалось, просто караулила момент. Вот же пошлячка. Ника потерла краснеющую щеку и сказала:
– Вообще он даже не знает ничего. Ну… мне так кажется. И слава богу.
– Не зна-ает…
Цепкие пальцы Марти сжали ее локоть. Чтобы не видеть эту ехидную физиономию, Ника торопливо уставилась на каток. Саша выписывала довольно сложные фигуры, Ася, пусть тоже на коньках, просто стояла и напоминала печального ослика Иа. Выманить ее из дома было делом сложным, к тому же оказалось бессмысленным. Оставалось надеяться, что Сашка все же расшевелит подругу. А потом они будут шевелиться уже вчетвером: пойдут куда-нибудь пить вкусный глинтвейн.
– Не знает, – жестко повторила Ника. – И думаю, так все и останется.
Марти разочарованно засопела, но почти сразу сопение сменилось многозначительным мурлыканьем:
– Никусь, он не женат, детей нет… я у папы спросила. Одни фарфоровые пудели.
Ника аж подскочила.
– ЗАЧЕМ?!
– Для тебя, – бесхитростно отозвалась Марти и опять расплылась в улыбке. – Но я, конечно, сказала, что просто так, а папа спросил: «Не староват для тебя?» И добавил: «Уши оборву!»
Ника невольно рассмеялась.
– Тебе или ему? Мне нравятся его уши! Такие маленькие, аккуратные…
– А мои?! – обиделась Марти, но тут же засмеялась. И как же это было хорошо. Как давно они так не гуляли, не смеялись, не обсуждали… «парней», как еще это назвать? И неважно, сколько парням лет.
Они еще немного прошли вдоль катка, а потом Ника, собравшись, все-таки сказала:
– Сложно все. Он такой умный. Сдержанный. Интеллигентный. А я…
– А ты смогла его растрясти, – серьезно, уже без улыбки произнесла Марти. – Знаешь, с ним никто никогда не уживался. Ты его первый постоянный напарник. Первый после одной ситуации. Давно это было; тогда один его друг, капитан…
Не Добрынин ли?
– Не надо, – отозвалась Ника, прежде чем даже осознала бы это.
Она заметила, как Марти мнется, значит, папа, вероятно, не велел ей болтать про ту историю. Да и вообще о секретах Алефа она предпочла бы услышать от самого Алефа. И на каток бы однажды сходить с ним. Или еще куда… да господи, хоть в театр или оперу, хотя она ненавидит театр и оперу. Марти склонила голову к плечу. Все поняла.
– Сам расскажет. Я уверена. И вообще, Ник, он нудноват, но хороший. Я вижу.
– Я тоже… – Ника уставилась на свои сапоги.
Хороший. Очень хороший. Был бы еще чуть поближе. Марти неожиданно хихикнула и толкнула ее локтем.
– А вообще хорошо я тебя в детстве покусала, да? Ух, как хорошо! И не думала, что ты полюбишь мужиков за сорок, ты же всегда была не по этой части!
Ника бросила в нее горсть снега, и они опять захохотали. В голове крутилось: «Не мужиков, а только одного!» Но, в конце концов, Марти и сама это понимала. Просто, как обычно, не выбирала выражения. И даже от этой глупой болтовни Нике становилось уютнее. А на катке Ася наконец улыбнулась и поехала за Сашкой крутить восьмерку.
Когда Макс упал в книжки и начал изучать литературную теорию, он часто говорил нам с девчонками про путь героя. Это такая заёбистая и дурацкая, по-моему, штука вроде Lego для писателей. Ты из этих цветных квадратиков с впуклостями и выпуклостями собираешь сомнительную конструкцию must have, как сказал бы Лева, событий. Ну, которые должен в книжке прожить твой условный Гарри Поттер, чтобы… а чтобы что? Вот это я у Макса обычно и спрашивала, а он таращился и не понимал: «В смысле что? Чтобы поменяться!» «Ну а если я ни хера не хочу меняться и не хочу, чтобы герой менялся?» – допытывалась я. «Тогда у тебя истории не получится», – уверял он, а Марти тыкала меня локтем в бок, мол, не учи ученого, хочет – пусть надрачивает. «Джек Воробей не так чтобы меняется, – напоминала я. – Или, не знаю, Холмс, Атос, даже Глеб Жеглов, там изменения совсем по мелочи». Макс только пожимал плечами. А вот в его глазах я уже тогда палила ее – странную зависть к тем, кому не нужно меняться, чтобы стать историей. Кто, например, уже поменялся достаточно, но за кадром.